Заповедник потерянных душ

– Она должна быть дома, – настырно занудил Артур. – И я видел, она мариновала мясо. Собиралась его готовить к ужину. Я мяса хочу, Светка.

– Ее нет дома. Я звонила, – со вздохом призналась жена. – Домашний телефон молчит.

– А мобильный?

– А мобильный вне зоны. Ты же знаешь ее, Артурчик, – передразнила она интонацию матери. – Она всегда забывает зарядить телефон.

Сегодня она его утром заряжала, он это точно знает. Сам сунулся к любимой розетке на кухне со своим мобильным, а там телефон тещи заряжается.

– Телефон она зарядила, Светка. Звони еще, – приказал он. Вскочил с шезлонга и принялся энергично собираться. – Звони ей. Звони ее подруге Марии. Не знаю ее отчества. Они вместе собирались ехать, я подслушал.

– Господи, Артур! Ну что ты вечно начинаешь! – Она стащила с лица кепку, закатила глаза. – Марии я тоже звонила. Ее телефон тоже вне зоны. Если они вместе и телефоны у обеих вне зоны, это значит что?

– Что?

– Что там просто-напросто нет связи. Чего ты засуетился-то?

– А то, Светка! Что мне кажется, это какая-то неправильная прогулка.

– В смысле?

Она села в шезлонге, выгнув спину дугой, уставилась на него округлившимися глазами. Так она обычно начинала беспокоиться: сильно горбилась и таращила глаза.

– Я подслушал еще кое-что, – нехотя признался он, застегивая джинсовые шорты и одергивая футболку.

– Что ты еще подслушал?

– Екатерина Семеновна сказала: не реви. После того, как перечислила, что надо взять с собой.

– Не реви? Кому она сказала? Марии?

– Да.

– А с чего той реветь перед прогулкой за город? Может, она ударилась? Может, ее кто-то расстроил? Может…

– Не может, Светка. Она потом добавила: мы его обязательно найдем.

– Кого – его? – Светка вдруг сильно икнула и испуганно прикрыла рот ладошкой. – Извини. Они же за травой какой-то вроде собрались. Может, об этом речь?

– Нет, не может, – снова повторил Артур, чувствуя, как его продирает неожиданным холодом. – Она сказала: не реви, мы его обязательно найдем, человек – не иголка в стоге сена. Вот дословно, что она сказала, Светка.

– Человек?! – с жутким шипением протянула его жена, медленно вставая с шезлонга. – Она поехала в заказник искать там какого-то человека?! Господи, Артур, опять?!

И Светка разрыдалась на его плече. А он не выносил слез своей жены. Просто не выносил! Они не злили его, не раздражали, не бесили, нет. Он просто в такие моменты задыхался от жалости к ней. И ненавидел себя за подобную слабость. И возвращаясь к машине, Артур искренне надеялся, что Светкины слезы на пляже, это единственное его потрясение на сегодняшний день.

Они вернутся домой, а теща уже там. Хлопочет возле плиты, готовя замаринованное с утра мяса. И, пряча от них виноватый взгляд, обещает вскоре накормить их ужином.

Екатерины Семеновны дома не оказалось. Телефон ее по-прежнему был вне зоны доступа. Света попеременно то успокаивалась, то злилась на мать, то впадала в отчаяние. А когда ближе к полуночи к ним в дверь позвонил встревоженный сын тещиной подруги Марии с вопросами о матери, Светка разрыдалась снова.

Глава 4

Его изводила жара, мошки, комары и стрекот насекомых в траве. Видит Бог, он этого не желал ни в коем случае! И когда он согласился на условие, выдвинутое отцом, он точно думал не головой.

– Поработаешь месяц-другой на природе, проветришься, может, даже и поумнеешь, – басил его папаша, рассматривая сына, трясущегося перед ним с великого бодуна. – Тогда и поговорим.

– Ну, па! – возмутился он неуверенным слабым голосом, сил у него тогда не было даже на шепот. Странно, что вышло хоть это. – Я не смогу!

– Тогда идешь в армию. – Отец сурово свел брови и шлепнул ладонью о край стола, за которым сидел. – Либо работаешь лето в лесничестве у моего двоюродного брата, либо в армию. Выбирай.

– Работаю, – прошептал он.

– Вот и ладненько. Свежий воздух, полное отсутствие соблазнов. Думаю… – Отец скептически осмотрел сына, еле державшегося на ногах после ночного загула. – Думаю, это пойдет тебе на пользу.

Он сам контролировал сбор вещей. Считая, что это ни к чему, выкидывал из чемодана ненужные узкие джинсы, легкие мокасины, плавки. Насовал, на взгляд сына, всякой дребедени. Высокие ботинки, плотные широкие штаны со множеством карманов, некрасивые хлопковые рубахи и больших размеров футболки. Будто с чужого плеча, честное слово!

– У тебя начинается новая жизнь, – сказал отец, высаживая его возле высокого бревенчатого забора с широкими воротами. – Пусть это послужит для тебя испытанием. Может, поумнеешь?

Умнеть в этой глуши, наполненной стрекотом кузнечиков и заполошным гомоном птиц, было не с чего. Он здесь, наоборот, становился день ото дня все тупее. Так ему казалось. В голову лезли всякие глупые мысли. Одолевали странные желания. Слышались какие-то посторонние голоса.

– Па, это все равно что в дурке, – пожаловался он отцу, когда тот позвонил. – Или в тюрьме. В камере-одиночке.

Он ворчал, жаловался, просился обратно. Отец оставался непреклонен.

– Поработай, сынок. На пользу, – так заканчивал он всякий раз телефонный разговор с сыном.

Пришлось начать работать. Чтобы не свихнуться от скуки и странных голосов, которыми наполнялся лес после заката.

Он начал с того, что перекопал клумбы с давно одичавшими розами. Потом долго колдовал с выжившими отростками. Промывал корни, обрезал сухие ветки, подвязывал, снова высаживал. Занятие было совершенно бесполезным. Он знал. После его отъезда никто не станет возиться с розами. Было просто некому. На этой заимке жил только один человек – двоюродный брат его отца, Сергей Николаевич. Угрюмый, кряжистый, как старый дуб, высокий мужик, работавший на лесничество. Ему не было никакого дела до клумб с розами. И до грядок с ягодой, которую высаживала еще его покойная жена. И до переродившегося крыжовника со смородиной. Ему ни до чего не было дела. Он уходил с заимки после обеда и редко возвращался к ночи. Чаще к утру. Возвращался уставшим. От него пахло порохом, костром и еще чем-то неприятным. Данила сколько ни принюхивался, понять чем, не мог.

Спал Сергей Николаевич часа четыре. Потом вставал, готовил нехитрую еду, осматривал хозяйство. Отдавал распоряжения. И снова уходил. Они почти не разговаривали. Даже когда ели. Особенно, когда ели. Потому что Сергей Николаевич делал это очень быстро. Данила не успевал три ложки постных щей проглотить, как тот уже вставал из-за стола. Оставлял ему что-то на ужин и уходил. И так до следующего дня.

Недели через три Данила начал привыкать к одиночеству. И даже осмелел настолько, что стал выходить за ворота. На следующий день еще больше осмелел и погулял. А еще через два дня нашел дорогу, ведущую на шоссе. И до шоссе дошел через пару дней. Не так уж это было и далеко. Километров десять, не больше. Он даже успел вернуться засветло и запереть ворота, чтобы не оставлять никаких следов своей самоволки.

Ему ведь не разрешено было покидать заимку. Ни под каким предлогом! И он был страшно горд собой. Вот и у него появились свои собственные секреты. Своя собственная жизнь в этом странном, забытом Богом углу.

Но все его шалости вдруг вскрылись, когда однажды, вернувшись, он обнаружил своего двоюродного дядьку в доме.

– Куда ходил? – спросил тот, глянув на него исподлобья.

– Гулял. – Данила пожал плечами, швырнул на стол горсть каких-то ярких ягод. – Ягоды собирал.

– Не смей, – коротко обронил дядька и отвернулся от него.

– Чего-чего? – В нем вдруг проснулся настырный наглый юноша, которого сюда отправили на принудительное воспитание. – Я не понял? Не сметь ягоды собирать? Из Красной книги, что ли?

– Не смей покидать заимку, идиот, – прошипел двоюродный брат отца и хмыкнул с издевкой. – А ягоды можешь жрать. Они от запора…

И снова ушел, заперев ворота снаружи. И не появлялся пару дней. И Даниле пришлось самому готовить себе еду. Обжигаться о закопченный котелок, задыхаться от вони подгорелой картошки, беситься от бессилия и жалости к самому себе.