Незнакомка с тысячью лиц

– Давайте посмотрим, – вдруг предложила Зинаида Васильевна.

– Зачем?! – ахнула Оля. – Лучше полицию вызвать.

– На предмет чего, Оленька? – На лестнице показались тупые носы войлочных домашних туфель Агапова, он спускался. – Скажем, что в доме кто-то воет? Посмеются, поверьте. И еще и оштрафуют за ложный вызов.

– Ваши предложения? – Оля сделала неверный шаг из комнаты, покидать которую в этот час ей дико не хотелось.

– Давайте посмотрим! – продолжила настаивать Зинаида Васильевна.

Она громко хлопнула своей дверью, подошла к Оле, оглядела ее с головы до ног, чему-то удовлетворенно кивнула. Глянула на старика, спустившегося к ним, и неожиданно стыдливо потупилась.

В отличие от нее – пропахшей несвежим бельем и перегаром – Агапов выглядел франтом. На дворе поздний вечер, близится ночь, а он в белой сорочке с закатанными до локтя рукавами, домашних фланелевых брюках мышиного цвета, гладко выбрит и хорошо причесан. И от него пахнет пускай и дешевым, но все же каким-никаким одеколоном. Глаза горят азартом, движения, вопреки обыкновению, порывистые. И не скажешь, что старику за семьдесят. А ей еще и шестидесяти нет, а она уже развалина.

– Давайте посмотрим, – согласился Агапов, согнул левую руку кольцом, предлагая ее Оле. – Мне кажется, что кто-то воет с лестницы черного хода.

– Черного хода?! – удивилась девушка.

Она успела запереть комнату на ключ, взяла Агапова под руку и пошла с ним вместе следом за Зинаидой Васильевной, воинственно пробивающей себе путь среди рухляди заброшенного дома. Ее походка странным образом преобразилась. Старая женщина больше не шаркала, шла уверенно и широко. Попутно нашаривала на стене выключатели, щелкала ими. Зажглось всего три лампочки из семи. Но и их оказалось достаточно, чтобы осветить длинный узкий коридор, ведущий к черному ходу, о котором Оля не имела ни малейшего представления. Она вообще не знала, как был устроен этот дом. И не желала знать. Она надеялась на скорый переезд, все!

– Да, тут есть черный ход. Это дом бывшего начальника Тайной канцелярии, – рассказывал Агапов, осторожно переставляя ноги в войлочных домашних туфлях, пробираясь сквозь мусор. – У него очень нехорошая репутация, очень!

– У начальника Тайной канцелярии?

Оля уже пожалела, что пошла с ними. Ее милые валеночки запылились, тонкая подошва не защищала от россыпи мелкого щебня, и пару раз ей было откровенно больно наступать. Решила терпеть. Ради стариков.

– У начальника Тайной канцелярии была репутация безжалостного палача. Говорят, его именем пугали детей. Когда он шел по улицам, утверждают, многие закрывали окна ставнями! Но я имел в виду репутацию этого дома. Его дома!

– Что? – Зинаида Васильевна вдруг остановилась, глянула на Агапова с кривой ухмылкой, безобразно исказившей ее лицо. – Проклятое место?

– Вы практически угадали, Зинаида Васильевна, – обрадовался Агапов, помогая Оле перешагнуть через груду картонных ящиков. – Это место имело дурную славу. Его потом после смерти хозяина никто не хотел покупать. Так и стоял он заколоченным. Болтали о привидениях. Будто бродят по дому души насмерть замученных начальником Тайной канцелярии людей. Будто слышат в округе вой, стоны, крики. Хотели даже сжечь дом, но никто не осмелился. Все боялись стать проклятыми. Так и стоял он, пока господа революционеры не превратили его в хлев. Потом…

– Смотрите! – перебила его Зинаида Васильевна, тыча пальцем в угол перед дверью черного хода. – Кто же такое мог сотворить, Господи???

В углу в луже крови лежала умирающая собака. В брюхо был воткнут прут арматуры, а на морду ей было надето цинковое ведро, проржавевшее до дыр. Собака скулила, подвывала. Звук искажался стенками старого ржавого ведра, казался почти мистическим и мало напоминал звериный.

– Изверги, – проговорил Агапов без особого чувства и тут же потянул женщин с этого места в обратную сторону: – Идемте, идемте, это всего лишь собака. Оленька, что с вами?

Она не слышала, как он зовет ее по имени. Не ощущала на своих щеках звонких пощечин Зинаиды Васильевны, а била та с удовольствием – ее задело, между прочим, что старик не ей предложил руку, а этой рыжей надменной красотке.

– Ну вот, уже лучше, – пахнула Оле в лицо перегаром Зинаида Васильевна, отошла на метр, покачала головой: – Какие мы нежные, скажите, пожалуйста! Собаку хулиганы замочили, а она уже в обморок собралась падать. Э-ээх, молодежь! Не то что мы, старая гвардия, так ведь, сосед?

Агапов в растерянности стоял чуть поодаль. Он то и дело переводил взгляд с бледной до синевы Ольги в сторону собаки, которая к тому моменту уже подохла и перестала выть.

– Вы в порядке, Оленька? – спросил он, снова предлагая ей руку. – Может, вызвать «неотложку»?

– Нет-нет, не нужно «неотложки».

Она с благодарностью вцепилась в руку старика, медленно побрела по заваленному мусором коридору. И, уже поравнявшись со своей дверью, предложила:

– Может, следовало вызвать полицию?

– Полицию? – Агапов недоуменно вывернул нижнюю губу. – Не думаю, что это хорошая идея.

– Почему? – Оля судорожно облизала пересохшие губы. – Кто-то сотворил это злодеяние. Кто? Пусть найдут!

– Совсем, да? – заскорузлый палец Зинаиды Васильевны покрутился возле виска. – Людей убивают, они не ищут. А тут собаку кто-то заколол! Подумаешь… Еще нас и обвинят.

– Почему нас?! – ахнула Оля, плотнее кутаясь в шаль. – Мы ни при чем!

– Докажи им, умница, – хмыкнула соседка, закатила глаза ко второму этажу. – Наверняка сыночки этих жильцов это сотворили. Больше некому. Их что-то сегодня и не слыхать. Родители топают, а пацанов не слышно. Точно они. А как на них заявишь? Их папаша тут же нас на фарш порубит! Он такой!..

– Да-да, полностью с вами согласен, – закивал Агапов, выпуская руку Ольги из своей возле ее двери. – Негоже из-за бездомной животины на людей клеветать. Мало ли, кто хулиганит! Дом необитаем.

– Но мы тут живем, – возразила Оля слабым голосом, ее сильно тошнило, и хотелось в уборную, но пойти туда сейчас одной было выше ее возможностей. – Окна светятся.

– С другой стороны дома наших окон не видно, – встряла снова Зинаида Васильевна. – Кто-то мог нахулиганить, собаку подбросить и смыться. Кого искать-то станут, скажи, умница? Нас замордуют, и только. В общем, вы как хотите, а я… а я спать.

Она скупо простилась и ушла к себе, громко захлопнув дверь. Агапов еще постоял минутку, что-то бормоча про необъективность некоторых представителей правоохранительных органов, способных испортить жизнь, и ушел наверх. Оля тоже помялась возле своей двери и все же решилась пойти в уборную. Там она долго умывалась, полоскала рот ледяной водой и смотрелась в осколок старого зеркала над мраморной раковиной, которую не смогла уничтожить ни одна власть.

На нее смотрело бледное лицо рыжеволосой тридцатилетней красавицы с превосходно очерченными скулами, милым носиком, зелеными глазищами в пол-лица и ярким тонкогубым ртом. И лицо этой красавицы мученически корчилось, стоило вспомнить бедное животное, издававшее страшные стоны. И тут же вспоминалась совершенно другая история, более жуткая, знать о которой не мог никто. Это была очень старая, очень дикая история. Она о ней почти забыла. Ее заставили о ней забыть. И тут вдруг…

– Прекрати! – приказала она себе и плеснула в лицо очередную порцию ледяной воды. – Это просто… Это просто чья-то идиотская шутка! Это всего лишь совпадение!

Она вернулась к себе, заперла комнату и десять минут обшаривала все углы и висевшую во встроенном шкафу одежду. Никаких маньяков, никаких злоумышленников не было. Она погасила свет, распахнула шторы, легла на диван, укутавшись в толстое пуховое одеяло. И тут же взгляд ее сам собой нашел окно третьего этажа, из которого – она точно знала – за ней часто наблюдают.

Кем был этот мужчина, она не знала. Но периодически видела его одинокий силуэт в окне. Он не пытался остаться незамеченным. Он не следил за ней. Он просто стоял, лениво потягивая что-то из стакана, и смотрел на их дом. И почему-то ей очень хотелось, чтобы он смотрел только на нее и думал о ней что-нибудь хорошее. Просто стоял у себя в комнате, смотрел на ее окна и думал о ней. Что-нибудь хорошее…

… – Что хорошего можно ждать от тебя, Николаева? Ты вообще способна творить добро? Ты хотя бы знаешь, что это такое – добро?

Высокий голос классной руководительницы не известной никому маленькой школы вибрировал на таких недопустимых нотах, что казалось, еще минута, и Нина Ивановна зайдется страшным кашлем. «Нельзя же так надрываться, – думала Оля, колупая пальцем трещину в углу, в который ее классная руководительница поставила час назад. – Так можно сорвать голос, так можно напугать ребенка. Любой ребенок в возрасте десяти лет может напугаться, когда его ставят в угол на час, а потом орут ему в спину и при этом больно тычут указкой между лопаток». Оля не боялась. Она могла бы развернуться, выдернуть указку из слабых костлявых рук Нины Ивановны и поколотить ее. Она была сильным, рослым ребенком, бьющим все школьные спортивные рекорды по бегу, плаванию, подтягиванию и рукопашному бою с одноклассниками-мальчишками. А еще она прекрасно метала копье и стреляла из «воздушки». Поэтому она могла бы запросто поколотить низкорослую, сухопарую, злую Нину Ивановну. Могла заставить ее стоять в углу. И так же орать на нее и тыкать указкой в ее острые лопатки.

Но Оля этого не делала. Она была воспитанным ребенком своей матери – раз. И Нина Ивановна была родной сестрой Олиного отчима – два.

Свою маму Оля очень любила и старалась никогда не огорчать. И у нее это прекрасно получалось. И все были ею довольны. Все, кроме Нины Ивановны. Даже отчим дядя Витя частенько хвалил свою падчерицу и давал ей денег на кино и сладости. Любил погладить ее по голове, по спине и плечам, любил называть ее своей девочкой. Оля позволяла, хотя ей это было и неприятно. Но мама так смотрела на нее при этом. Так умоляюще смотрела, и взгляд ее просил Олю быть покорной и вежливой, что она терпела.

А потом случилось то, о чем Оле запретили вспоминать. Что тщательно вытравливали из памяти специалисты по гипнозу. Она и не вспоминала, до сегодняшнего вечера. Но, видимо, кого-то ее плохая память не устраивала. Кто-то решил, что она обнаглела, начала слишком быстро подниматься с колен. Пора ей напомнить, как бывает. Пора…

Оля проснулась с головной болью, посмотрела на оконный проем. Шторы раздвинуты, кажется, это сделала она ночью, когда укладывалась спать. Кажется, для того, чтобы видеть того мужчину, что наблюдал за ней временами. Минувшей ночью его там не было. Окна его квартиры были пустыми и черными. Может, спал, может, уехал. А она, засыпая, все ждала, что он включит свет, встанет у окна и пошлет ей пожелания спокойной ночи.

Вместо этого ей снова приснилась ее классная руководительница – жесткая, противная, несправедливая. И настроение, с которым Оля всегда просыпалась после такого сна, не могло быть хорошим.

Она нехотя поднялась, сходила в душевую, долго сушила волосы феном, просто чтобы согреться. На улице непогода, и надежд на то, чтобы сохранить прическу, быть не могло. Потом выбрала костюм, сегодня это был темно-синий в едва заметную серую полоску, под него серую блузку, высокие замшевые сапоги, клетчатое пальто, сумку через плечо. Все, она готова. Сегодня даже не стала пить кофе. Позавтракает по дороге. Сегодня она не могла тут больше находиться, ей здесь стало даже сложно дышать. Скорее бы съехать!

Она вышла из комнаты, заперла дверь ключом и пошла к выходу. Старинная массивная дверь еле открылась, подпираемая снаружи порывами ветра. И тут же ее поволокло следом за дверью на улицу. Она ахнула, выбежала на щербатые каменные ступени и ахнула вторично. Скорее, закричала. Точнее, завизжала. Потому что на последней ступеньке лежал труп ночной мученицы. А чуть ниже последней ступеньки стояли двое полицейских и внимательно рассматривали труп собаки, проткнутый прутом арматуры и с ржавым ведром на голове. И они переводили свои взгляды, полные сочувственного непонимания, с трупа собаки на Олю. И взгляд, обращенный на нее, не мог сулить ей ничего хорошего. Почему-то ей так казалось.

– Здрасьте, – козырнул под кепку один из полицейских. – Вы в этом доме что делаете?

– Живу. Здрасьте. – Она старательно отводила взгляд от окоченевшего собачьего трупика.