Рудничный бог

– От каторги?

Откинувшись на спинку кресла, Петр Ольденбургский закрыл глаза, и в комнате словно сгустились вечерние тени. Глубокая морщинка залегла между его бровями, губы несколько раз дернулись. Под сомкнутыми веками несколько раз туда-сюда метнулись глазные яблоки. Настя затаила дыхание.

– Ваше желание, – глубоким, каким-то чужим голосом, наконец произнес колдун, – выполнить невозможно…

У нее упало сердце.

– … в том виде, в каком вы его себе представляете, – продолжал он. – Можно проникнуть в прошлое и попытаться его изменить, но любые перемены в прошлом влекут такие же перемены в настоящем. Увы, прошлое неизменно. Те, кто пустились в путь, достигнут цели, ибо таков рок. Но будущее – оно полностью в вашей власти. Дайте руку!

Настя повиновалась, привстав с кресла. Прохладные пальцы князя Петра скользнули по линиям ее ладони.

– У вас впереди долгий путь. Вы уже стоите на пороге. Вас ничто не остановит. Вам суждено достигнуть цели. Если же, – он открыл глаза и посмотрел на молодую женщину снизу вверх, – если же вам встретится непреодолимое препятствие, вы вправе обратиться ко мне.

– Препятствие есть, – пробормотала Настя, пораженная происходящим.

– Его не будет, – князь Петр встал, все еще держа ее за руку. – Как только вы решите действовать, оно исчезнет. Только вы должны четко представлять себе, чего вы хотите. И ничего не бойтесь! Вы на верном пути.

Домой Настя возвращалась пусть не окрыленная, но странно спокойная. Она приняла решение. Осталось лишь претворить его в жизнь.

Всю весну и часть лета, с тех пор, как стаяли снега и схлынуло половодье, в шахтах не прекращался странный перестук. Не только горняки, но и сторожа слышали дробный перестук крошечных молоточков, а иной раз и тихий шорох осыпающейся горной породы. «Стуканцы пошаливают!» – шептались люди. Горняки крестились, шептали молитвы – ничего не помогало. При первых звуках «Отче, наш» топоток и шум прекращались, но через некоторое время возобновлялись снова, порой еще громче, чем раньше.

Все попытки людей обратиться к хозяину за помощью не находили отклика.

– Стук да топот вам мешают? – отвечал Сысой Псоич. – А вы к Рудничному пошлите кого-нито. Пущай с него самого тишины и стребует, раз такое дело!

Но одно дело – так говорить, а совсем другое – оказаться выбранной жертвой. И без того ходившие по краю, люди боялись переступить через ту последнюю грань. Тут какая-никакая, а жизнь. А у Рудничного что?

В забое темно, душно. Пахнет рудной пылью, потом, ржавым железом, камнем, старым тряпьем. Двое напарников, Федька да Ерёмка, работали сменно – в узком проходе не развернуться. Покуда один махал кайлом, другой оттаскивал нарытую руду, сгребал в кучи. За нею с тачкой прибегал Миха по прозванью Косой – один глаз у него затянуло бельмом еще в давние годы. Гремя кандалами, грузил тачку, отволакивал прочь, ворочаясь в скором времени. Стоял над душой стражник с кнутом. Еще один – чуть поодаль. Бунтовать никто особо не пробовал – ну перебьешь стражу, а дальше чего? Наверху солдаты дежурят, вылезти не дадут. Так и оставят внизу, а сами тем временем хозяина позовут. А уж коли явится сам Сысой Псоич – так и вовсе пиши пропало.

В груди в последнее время часто болело, и Федька остановился, опираясь на кайло и жадно хватая ртом спертый воздух. Фитилек в плошке чадил, горел плохо, не разгоняя, а лишь подчеркивая мрак. Воняло жиром, а все же такой огонек лучше, чем полная тьма.

– Ты чего? – хриплым голосом окликнул его Ерёмка. – Аль срок вышел?

– Погодь, – Федька вскинул руку. – Слышь? Чего это там?

– Где?

Оба уставились во мрак.

– Ничего не вижу, – мотнул вихрами Ерёмка.

– Да ты не гляди, ты слухай!

– Будто я стуканцев не наслушалси, – отмахнулся напарник. – Коль невмочь, так меня пусти, а сам сгребай!

– Не стуканцы это, – Федька сделал шаг в сторону, освобождая напарнику место.

– А кто ж? Не сам ли Рудничный пожаловал?

– Да типун тебе на язык! – ругнулся мужик. – Рудничный – он вроде как шипит. А этот…

Разговор был услышан. Стражник, дородный Митюха, достававший макушкой то самого потолка, шагнул к ним, щелкнув кнутом:

– А ну, морды каторжные, за работу! Батогов захотели?

Федька и Ерёмка вместе схватились за кайла, вместе, чуть не толкаясь плечами, протиснулись вперед, заработали, мешая друг другу – не столько из страха, сколько чтобы отвязался Митюха. Тот больно любил пороть. Сколько раз бывало, что подменял он здешнего ката, сам хлестая народишко и гордился, что с оттягом может распороть кожу до кости. Кнутом владел – что твой цыган. Да и работа – какая-никакая, а все давала возможность отвлечься от того непонятного и поэтому жуткого, что примерещилось Федьке в темноте подземелья.

Для острастки щелкнув кнутом пару раз, Митюха отошел в сторонку, и только собрался прикрикнуть на тащившего пустую тачку Миху Косого, как услышал странные звуки. Будто бежал кто-то. Оглянувшись, Митюха увидел, как под свет лампы откуда-то выкатился беленький щенок. Толстые кривые лапки, хвостик морковкой, черная пуговка носа на курносой мордочке, торчащие ушки. Поджав хвостик, щенок пугливо метнулся в сторону, спасаясь от мчащейся на него тачки Михи.

– А, чтоб тебя…! Сученыш, – озлился на него каторжанин. – Пшёл вон!

Щенок увернулся от пинка, заскулил – то ли с перепугу, то ли ушиб лапку.

– Пшёл вон! – послышался тонкий голосок.

– Чур меня! Чур! – попятился Миха Косой.

– Давай, поворачивайся! – крикнул ему Митюха. – Чего встал?

И тут он заметил щенка. От неожиданности у него чуть кнут не выпал из руки. Щеночек был беленький, чистенький, гладкий, словно только что оторвался от мамки, а не бегал в забое среди грязи и земляной пыли. Лишь лапки внизу слегка испачкались.

– Ты откуда такой взялся?

Щенок заскулил.

– Ну-ка, ну-ка, подь сюды… Куть-куть-куть! – протянул руку, сложив пальцы щепотью, зачмокал губами.

– Не трожь, – неожиданно вступился Федька. – Мое!

Щенок шарахнулся в сторону, поджимая хвостик.

– Пошел вон! – рявкнул Митюха. Свистнул кнут, обжигая горняка по груди. Федька задохнулся, отворачиваясь. Запоздало пришел страх – а ну, как попало бы по глазам?

– Да ты чего? Чего? – забормотал он, отворачиваясь.

– А того! Мое! Не дам! Запорю!

Горняки попятились, спасаясь от кнута, забились в дальний угол. Ерёма цеплялся за Федьку одной рукой, мелко крестясь. Тот сжимал в ладони кайло, готовый пустить его в ход. Спасала осторожность и предчувствие опасности.

Отогнав горняков, Митюха огляделся. Куда провалился треклятый сучёныш?

– Куть-куть-куть… Ты где?

– Куть-куть-куть! Ты где? – раздалось в ответ.

Беленькая мордочка показалась среди камней. Нос был выпачкан в рудной пыли, словно щенок прикрывал голову грязными лапами. Увидев зверька, Митюха мигом подобрел, присел чуток, зачмокал губами.

– Куть-куть… Поди сюда, псеныш!