Деревенская рапсодия

– Это хорошо. Ну, как дела? Как дочку-то зовут?

– Паулинка.

– Красивое имя, красивое, так, так, так… кто ж тебя так бил-то? А?

– Никто не бил. Я спала.

– Угу… спала – это хорошо. Здесь болит?

– Ой!

– Значит болит. Это плохо. Кто там, Мария?

– Тут хотят вопросы задать.

– Пусть зададут, пока не поздно, пусть заходят.

В палату вошли два милиционера. Доктор встал и тот, что выше, уселся на его место, стул заскрипел, но выдержал тяжёлый груз.

– Не упаду?

– Не упадёте, если ёрзать не будете.

– Везде одно и то же… Приступим.

– Недолго! У вас три минуты!

– Везде одно и то же… Девушка, имя своё назовите.

– Дочка. Паулина.

– Какая дочка! Как вас звать?

– Как?

– Что как? Кто бил тебя? Вся синяя…

– Я спала.

– Так. Всё, капитан, заканчивайте, она ничего не помнит. Пусть время пройдёт.

– Какое время! Там ещё два трупа! У них тоже не спросишь. Одна компания, или нет… непонятно. Все голые! Звоните, как что-то прояснится.

– Хорошо!

– Мария, смотри за ней. Если что, зови.

– Хорошо, Валерий Петрович.

Мария поправила простынь, взяла девушку за руку:

– Спи, девонька, спи. Сон лечит. Вот что приснится тебе, то и расскажешь нам.

Глава 17.

Анка очнулась от адской боли. Эта нестерпимая боль рвала тело на части. И не могла понять, где она и что с ней. Руки и ноги были крепко привязаны к кровати. Она повертела головой, но ничего не смогла разглядеть. Непроизвольное движение вызвало новый приступ невыносимой боли. И Анка закричала во все своё лужёное горло. Словно иерихонская труба.

А голос-то у девицы таким и был сильным: она славилась в посёлке своим звонким голосом, оттого и была солисткой в небольшом ансамбле при Доме Культуры и Отдыха. На крики никто не отозвался. Никто не пришёл на помощь. Тусклый жёлтый свет скупо пробивался сквозь матовую штору, отделившую её неподвижное тело от всего мира. Анка рвалась туда всем своим существом, абсолютно не понимая, почему её привязали и бросили здесь одну. У неё началась истерика. Громкая, мерзкая, стягивающая в узел всё её неподвижное тело, даже начались судороги. Они выкручивали ноги, кисти рук, не хватало воздуха, чтобы набрать его в лёгкие и кричать ещё сильнее и громче…

Спустя некоторое время, зевая и потягиваясь, со шприцем в одной руке и ватным тампоном в другой, явился взлохмаченный толстый коротышка в белом халате. Он молча откинул простыню с Анкиной ягодицы, мазнул по ней влажной ваткой, воткнул иглу в онемевшее тело, резко поднял руку со шприцем вверх, уверенно-артистично, снова мазнул влажной ваткой по бесчувственной коже Анкиного неподвижного тела и ушёл восвояси, равнодушно промямлив на ходу:

– Спи, давай, дура горластая! Ночь глыбокая на дворе, кричишь тут, как недорезанная! Спи, сказал…

Анка попыталась возмутиться, задергала ногами, пробуя освободиться из плена, но её вдруг закружило, завертело, понесло…

– Меня пыта… пыта… пы… – кричала она одними губами, проваливаясь в чёрную яму и понеслась… понеслась её душа…

Глава 18.

– Тётка Пелагея, ты дома?

– Чего вопишь, заходи, чего надо?

– Бабушка молока передала. А можно маленького посмотреть?

– А что его смотреть, дитя, да и всё.

– Я никогда маленьких не видела. Можно, а?

– Заходи, Юлька. Дети спят. Ты сиди тихо и смотри. Не трогай никого. Хорошо?

– Хорошо. А вы куда?

– А я сбегаю тут по делу. Недалеко. Только не трогай их руками, просто смотри. И не шуми.

– Хорошо, тётка Пелагея. Беги. Я буду сидеть тихо.

Пелагея, переваливаясь с ноги на ногу, понеслась в конец деревни к дому Анки. Никаких новостей ни от кого! Что ты будешь делать! Как в воду все канули1

– Куда несёшься, Пелагея?

– К Буракиным. Бегу, дети одни дома, обернуться надо скорее.

– Садись, подвезу.

– Не, на мотоцикле не поеду! Носишься по деревне, как чёрт.

– Садись в люльку! Не опрокину, не боись!