Пу и Тля

Первый сон

На протяжении всей жизни меня преследовали цветные сны, которые зачастую сбывались. В юности наутро я знала, что сегодня придет денежный перевод или приедет мама. Соседки по комнате уже верили моим сновидениям, ведь иногда они оказывались пророческими и по отношению к ним. Перед выпускным экзаменом по литературе и русскому языку они попросили запомнить будущий сон. Надеялись, что в ночь перед экзаменом я увижу хотя бы одну тему будущего сочинения. И, да, во сне я наблюдала, как на нашей школьной доске кто-то пишет четыре разные темы, но сумела прочитать только одну из них. Рано утром мы с девочками быстро пролистали конспекты. А через два часа экзаменатор на доске написала четыре темы, среди которых красовалась та ? из сна (поэма Маяковского «Владимир Ильич Ленин»). Нужно ли говорить, что мы выбрали именно эту тему, и получили свои высшие оценки. Особенно удивило нашу литераторшу сочинение Айбаршин, живущей с нами в одной комнате. Она получила за сочинение честную четверку, хотя раньше больше тройки не получала. Аульная девочка плохо знала русский язык, так как окончила школу с казахским языком обучения.

Мне снились сны, пророчащие скорое замужество, рождение детей и уход близких людей. В зрелом возрасте я стала бояться своих видений: слишком много было совпадений. Казалось, что это какое-то наказание сверху. Невыносимо жить под гнетом предчувствий, навеянных сном. Яркие подробности постоянно возникают перед глазами, ? и ты живешь в страхе, что скоро, совсем скоро, что-то случится с кем-то из близких людей. А ты, ну никак не можешь на это повлиять!.. Конечно, подсознательный, предвещающий нечто, сон ? это не конкретное описание будущего события. И не всякий сон бывал пророческим. Все зависело и от дня недели, и от совокупности отдельных деталей, и от атмосферы самого сюжета…

Уже позднее, в силу определенных факторов, я стала делить сны на те, что сбудутся очень быстро, и другие, которые исполнятся через месяц или того больше. Далекие печальные события пророчили повторяющиеся кошмары с нарастающим чувством опасности. И, в основном, такие сны предвещали тяжелые болезни и трагедии близких людей.

Самый первый свой сон я увидела года в три, и запомнила его на всю жизнь.

Обычно в сновидениях в причудливой форме переплетаются знакомые лица, прошлые события, яркие образы из книг или фильмов. Возникают сюжеты, где ты иногда главный герой, а иногда просто сторонний наблюдатель. У каждого, обладающего способностью видеть сбывающиеся сны, со временем нарабатывается своя методика их разгадывания. И ты не всегда, но понимаешь, когда сон можно просто выкинуть из головы, как ненужный хлам, а когда стоит проанализировать все нюансы.

Но что мог видеть малолетний ребенок, только-только начинающий познавать мир? Был сон, словно эпизод из фильма, а я простой зритель по эту сторону экрана. А там глубоко во сне на экране тоже я: маленькая девочка в ситцевом платьишке, в полосатой кофточке и цветастой косынке стоит на высоком берегу. Вокруг холмы: в тени они темно-зеленые, а их, освещенные неярким солнцем, вершины небрежно прокрашены бледно-желтыми и зеленоватыми прогалинами… Отвесный берег резко уходит вниз: туда, где течет извилистая река. А далеко на горизонте ? еле видимый белый треугольник парусника. В руке той меня ? белый платок, которым я машу вслед загадочному маленькому кораблику. Но порыв сильного ветра внезапно выхватывает платок из руки. Он летит над рекой к далекому белому пятнышку парусника. И уже не та экранная девочка, а я бегу за ним по берегу, пытаясь догнать, то взбираясь на холм, то опускаясь глубоко в низину. Платок уносится все дальше и дальше, становится все меньше и меньше, и, наконец, исчезает далеко за горизонтом.

Когда я уже научилась распознавать свои сны, пыталась разложить свой первый сон по полочкам. Что это было? Река моей жизни? Будущие взлеты и падения? Далекая мечта, которой я так и не смогу достичь? Трудно судить сейчас!

Первый класс

Во Льгове я пошла в первый класс. Школа имени Аркадия Голикова ? так она была названа в честь писателя Гайдара, который родился в этом городе.

Помню себя в классе за партой 1 сентября. Учительница раздала нам по карандашу и по листочку бумаги в крупную клетку и попросила написать буквы, которые мы знаем. Я нарисовала несколько огромных букв: больше не поместилось. Долго размышляла над буквой «Е», с какой стороны рисовать горизонтальные палочки. И, все-таки, нарисовала их неправильно. В то время нас не учили читать до школы. А дома я только иногда простым карандашом пыталась скопировать печатные буквы.

Самая большая проблема в школе у меня образовалась с чистописанием. Был такой отдельный урок, где учили красиво и правильно писать. Сейчас таких тетрадей нет, а тогда первые тетради для письма были в частую косую линейку. Ширина и высота этих отчерченных ромбиков соответствовала ширине и высоте буквенных элементов.

Какое же это было мучение написать ряд одинаковых элементов с определенным нажимом в прямых линиях с постепенным утончением загнутого хвостика! Железное перышко противно скрипело, чернила на нем заканчивались в самый неподходящий момент. И тогда после очередного погружения ручки в чернильницу где-нибудь на середине строчки появлялись неизбежные кляксы. Если же вдруг перышко захватывало бумажную ворсинку, и ты не успевал это заметить, то следующая буква получалась размазанной. Поэтому промокашка была просто необходима, чтобы вовремя очищать перо. А еще нужно было обязательно промокнуть страницу перед ее переворачиванием, иначе непросохшая работа отпечатывалась на противоположном листе.

Перья были разные, но самыми лучшими у нас считались золотистые перья со звездочкой. Они не всегда были в продаже; и тогда приходилось довольствоваться грубыми перышками из белого металла, которые быстро ломались.

Отдельная тема ? чернильница! Тогда во Льгове перед уроками учительница разливала чернила в прозрачные чернильницы, которые стояли на каждой парте. Один стеклянный стаканчик на двоих с отверстием в форме воронки стоял на самой высокой горизонтальной части парты в специально-вырезанном круглом отверстии.

Позже, уже в целинной школе, керамические белые чернильницы-непроливайки, в сшитых мамами чехольчиках, мы носили из дома по очереди с соседом по парте.

Помню, что я влюбилась в свою первую учительницу с первого взгляда. Она казалась мне очень красивой с ее пышными волосами, уложенными в высокую аккуратную прическу. Но особенно мне нравилась ее бордовая юбка в складку. На перемене девочки окружали учительницу, пытались обнять. Я же стояла в сторонке; мне тоже хотелось оказаться в этой толпе, но я стеснялась. Однажды я все-таки улучила момент и, когда учительница одна проходила мимо, робко дотронулась до ее юбки. Учительница остановилась, оглянулась и погладила меня по голове.

Я успела поучаствовать в ноябрьской демонстрации. Мама накрутила несколько ярких цветов из гофрированной бумаги; и с этим букетом отправила меня в школу. Возле школы собралось много нарядных учеников с флагами, цветами и плакатами. Было так много красного цвета! Нам ? первоклашкам ? тоже раздали транспаранты: легкие проволочные ободки на длинных палочках, обтянутые голубой марлей. Внутри каждого круга был приклеен белоснежный бумажный голубь. Мы шли по улице и кричали: «Миру-мир!»

А после Нового года я уже училась в целинной школе в Казахстане.

Особенные люди

Вообще наши семейные странствования начались с Урала. Это название региона часто мелькало во взрослых разговорах ? так и засело в закоулках памяти. Помню, как после очередного возвращения с Урала мама долго искала работу. С маленькими детьми найти хоть какой-то подработок было очень сложно. Наконец ее приняли временно на должность воспитателя в школу для глухонемых детей. Миша ходил в детский сад, Федю отдали в ясли, а я после школы бежала к маме на работу и там, притулившись где-нибудь в уголке, делала уроки.

В маминой группе были дети примерно моего возраста. Они ничем не отличались от обычных детей, только были какие-то тихие, не разговаривали друг с другом и странно размахивали руками. Матушка очень быстро изучила язык глухонемых. Многие интернатовцы были из окрестных поселков. Они учились по необычным книжкам с изображениями кистей рук. У каждой буквы была своя композиция, сложенная из пальцев. Я подружилась с одной девочкой моего возраста. Ниночка казалась мне очень хорошенькой. А ее пальто с пелеринкой, красная фетровая шапочка и кожаные ботиночки были просто восхитительными. Мы часто гуляли во дворе, и каким-то образом даже умудрялись понимать друг друга. Хотя Нина не просто плохо слышала: она была глухонемой.

Когда мы жили в Щучинске, там тоже была школа для глухонемых. Позже из нее сделали подобие ПТУ, где молодые парни и девушки шили голицы, клеили коробочки и учились на сапожников. На рынке, бывало, мама сама вступала в «разговоры», и глухонемые с удовольствием общались с ней с помощью жестов.

Там же, в Щучинске, когда я училась на втором курсе, произошел небольшой казус. В нашем женском общежитии, где я жила, была не просто строгая, а очень строгая дисциплина. Чужим пройти было невозможно: дежурные администраторы всех знали в лицо. После одиннадцати часов вечера общежитие вообще закрывалось, в том числе для своих. Даже посещения родителей возможны были только с разрешения коменданта или классного руководителя.

Однажды, вернувшись с занятий, я застала в вестибюле у стола дежурной все общежитское начальство. Они бурно что-то обсуждали. А, увидев меня, налетели со всех сторон.

Я сразу даже не поняла в чем дело. Оказывается, какой-то молодой человек прорвался мимо администратора и побежал по лестнице наверх, что само по себе являлось безобразием: общежитие-то на 100% было женским. Дежурные вместе с комендантом помчались за ним. Перехватили его на третьем этаже. Парень оказался глухонемым, жестикулировал и показывал бумажку с написанной моей фамилией. Была в общежитии Литвиненко, была Литвин, но Литвинова-то была одна. Вот и посыпались на меня вопросы: «Кто такой? Почему искал? Что вообще за нехорошие дела?» А я стою озадаченная: «Да не знаю я никаких глухонемых!» Потом уже комендант спросила, не отдавала ли я обувь в починку.

? Отдавала, уже забрала!

Дежурная засмеялась: «Да, влюбился, наверное. Вот и решил найти!» В Щучинске тогда было очень много глухонемых. И мои, стоптанные донельзя, туфли, действительно, ремонтировал юный немой сапожник.

Но впервые именно во Льгове я увидела людей с физическими пороками. Напротив нас жила замечательная семья с единственным сыном девятиклассником. Привлекательный, высокий юноша с большими карими глазами и обаятельной улыбкой… Мы ? мелюзга ? бегали за ним по пятам: уж очень он нам всем нравился. Увы, у него были проблемы с ногами: уродливо вывернутые ступни не позволяли ему нормально ходить. Но он ходил, неуклюже переступая ногами, невзирая на боль, с которой уже смирился. Мама рассказывала, что Николай ? лучший ученик в школе. И что ему предстоит операция. У себя во дворе он постоянно возился с какими-то проводами и железками. Нас ? малышню ? не прогонял, когда мы прибегали поглазеть на его деятельность. А иногда даже читал нам книжки. Николаша всегда улыбался, и от этой безоружной улыбки казался еще красивее.

Я почему-то не пугалась таких особенных людей. Они не вызывали во мне отвращения. Тогда часто встречались бывшие фронтовики, полностью потерявшие ноги. Они передвигались на деревянных каталках с колесиками, отталкиваясь от земли специальными колодками. Особенно запомнилась пара: муж и жена. Мимо нашего окна они часто вдвоем ходили на рынок, расположенный неподалеку. Женщина была высокая и рослая, а мужчина ? широкоплечий с мозолистыми красными руками. Но он был такой низенький на этой, сбитой из дощечек, платформе. Помню, как отец ремонтировал для него этот старый низкий ящичек с колесами у нас во дворе.

Верстак

Огромный верстак со специальными пазами, ограничителями и большими тисками, что стоял у нас во дворе, заслуживает особенной поэтической оды!..

Возле него всегда лежала гора желтых пахучих древесных завитков. Когда они подсыхали на солнце, мама использовала их вместо лучинок для растопки печи. Отец после работы всегда на верстаке что-нибудь мастерил. Столы, табуретки, комоды, этажерки и полочки… Детская кровать-качалка и буфет, отороченный узорными планками… Почти вся мебель в доме была сделана отцовскими руками. Были эти атрибуты советского интерьера не особо изящными, но зато добротными, аккуратными и прочными. Перед очередным переездом громоздкие предметы обстановки продавались, а на новом месте, в первую очередь, обустраивался верстак и необходимая мебель мастерилась снова.

Отец объяснял нам с Минькой, как называются столярные инструменты. Рубанок и фуганок, долото и стамеска, ножовка и тиски, двуручная пила и отвес ? до сих пор помню эти названия. В детстве казалось, что отвес ? этот тяжелый заостренный цилиндрик на длинной веревочке ? вообще самый необходимый инструмент! Помню, как родитель с ним работал. Он специально для него долго подбирал прочный и гладкий шнур, который продергивал в специальное отверстие. А потом я завороженно следила, как на стенах создается ровная разметка. Это был целый ритуал, в котором сначала участвовала мама, а позже и мы с Минькой. Сначала весь шнур натирался цветным мелом. Затем глава семейства становился на табуретку, прижимал бечеву к линии соприкосновения потолка и стены и регулировал нужную длину. Когда отвес успокаивался, мама фиксировала его в нескольких сантиметрах от пола.

И вот тут ? самое интересное! Отец оттягивал натянутый шнур, резко отпускал, и тот ударялся о стену, пропечатывая на ней идеальную цветную линию. С этой линии начиналось многое: и ровная побелка валиком с продавленными узорами, и укладка печи в три или пять колодцев (отец и здесь был мастак), и обшивка дома досками.

Как бы-то ни было, но отец был аккуратистом в столярном ремесле. Уже с 4 лет он учил Мишу пилить, строгать и забивать гвоздь в три удара. Мне все это тоже было интересно. Уж точно гораздо интереснее уборки дома или мытья посуды! Иногда Минька отлынивал, а я упорно училась строгать рубанком или орудовала наждачной бумагой, доводя до гладкости какую-нибудь деталь.

Да-а, верстак!.. Солидным пьедесталом подпирал он старую раскидистую вишню: после цветения она скидывала на него свое белоснежное оперение, а осенью забрасывала охапками желто-охряных листьев. А летом, когда родители не видели, мы с братом на него забирались. Выискивали среди зарумянившихся вишенок спелые ? нередко наедались недозревших. Потом наступало время багряного изобилия. Вишни в саду собирали так много, что мама не успевала варить варенье. Да и сахару на него уходило много. Домашнее производство компотов и разносолов в стеклянных банках начнется только в 70-х. Поэтому матушка высыпала собранный урожай на пологую крышу веранды. А потом высушенная вишня раскладывалась в марлевые мешочки, чтобы зимой превращаться в компот.

Как-то в гости приехала из ближайшей деревни родственница и привезла огромную корзину спелой вишни. Я смотрела то на эту корзину, то на, засыпанную ягодами красную крышу, и думала, а зачем нам еще. Мы тогда так наедались вишней, что не могли на нее смотреть. Правда, деревенская тетушка тоже поняла неуместность такого подарка и продала свой урожай на рынке.

А вот яблонь в нашем саду не было. Видно поэтому однажды осенью, когда уже вишня давно была собрана, а листья на деревьях превратились в цветистое солнечно-оранжевое великолепие, возле ворот остановилась лошадь с телегой. И эта телега была доверху наполнена белыми яблоками с розоватыми бочками.

Седой дед в серой косоворотке и широких штанах, заправленных в кирзовые сапоги, держал в руках вожжи; родители набирали яблоки в корзины и заносили в дом. А мы с Минькой созерцали старую лошадь, которая временами встряхивала спутанной гривой и поглядывала на нас огромными карими грустными глазами.

Яблоки потом долго лежали у нас под кроватью, наполняя всю комнату благоуханием осеннего сада – этого неописуемого сочетания запахов прелой листвы, меда, мяты и маттиолы. Маттиола всегда росла возле нашего крыльца. Она, такая невзрачная днем, вечерами раскрывала свои простенькие фиолетовые соцветия и одаривала округу изумительным фиалковым ароматом.

Тихий час

Да, Льгов, ? это, конечно, Минька! Там в дошкольном возрасте мы всегда были вместе, даже в детский сад ходили в одну группу. В детском саду мне совсем не нравилось, а тихий час был настоящим испытанием.

Спальная комната, полностью заставленная детскими кроватками, казалась необъятной. Кровати с высокими металлическими грубыми спинками и сетчатым дном стояли впритык по две. Соединенные с такой же парой спинками, кровати представляли собой четырехместные островки. Между этими островками были настолько узкие проходы, что даже мне ? четырехлетней ? они казались маленькими.

Высоченные потолки; кровати, выкрашенные в белый цвет; белоснежное белье, белые побеленные стены… Даже окна были занавешены белой бязью. И большая толстая суровая воспитательница в белом халате, которая учила нас правильно засыпать. Она приказывала всем повернуться на правый бок, а сложенные вместе ладошки положить под щеку. Помню, что никто не смел ослушаться, так как эта громогласная тетя сразу вытаскивала нарушителя из постели и ставила в угол.

А я никак не могла уснуть в таком положении, мне все время хотелось перевернуться на живот и спрятать руки под подушку. Ладошки под щекой затекали от неподвижного лежания, а воспитательница никуда не уходила и строго за всеми следила.

Сгущенка и керосин

Мы часто переезжали. В детский сад мы пошли после очередного возвращения во Льгов. Деньги от продажи дома были потрачены на переезды. И когда мы снова вернулись, то жили в какой-то неуютной, кое-как обставленной, квартире.

До того, как мама устроила нас в детский сад, она уходила на работу, а нас закрывала на замок. В обеденный перерыв забегала на пару минут проверить, все ли у нас в порядке. А в виде перекуса оставляла на двоих банку сгущенного молока с пробитым отверстием, по паре больших ломтей темного хлеба и по стакану компота или киселя. Напиток почти сразу выпивался. А вместо того, чтобы намазать сгущенным молоком хлеб, как заставляла мама, мы с Минькой по очереди прикладывались к банке. Причем гораздо основательнее прикладывалась я. Хлеб понемногу откусывался по краям, но почти весь оставался нетронутым.

Матушка решила нас обхитрить и стала сама намазывать сгущенкой хлеб, а банку прятала. Мы и тут пошли обходным путем. Жестянку в голубом обличии мы нашли почти сразу: высоко на буфете в дальнем углу. Благо кухонный стол стоял совсем рядом. Так что, приставив табуретку к столу и вскарабкиваясь на него, я легко дотягивалась до вожделенной банки.