Интим не предлагать, или Новая жизнь бабушки Клавы

– Уговорил! Я тебе спаленку с отдельным входом отдам. Живи на здоровье!

Спаленку? Шарик насторожился: как бы не лопухнулся Николай – дело-то выгодное. Глядишь, и будка новенькая выгорит! Вместе с цепью.

– И пса на довольствие беру! Только без изысков.

– Предложение интересное, – оценил маневр Николай. – Мы подумаем.

– Да чего тут думать?! – топнул ногой от накатившей ярости хозяин.

– Да хоть о характере твоем. И о режиме работы. На круглосуточную вахту я не согласен. Мне деньги зарабатывать надо. Ну и вечера свободные иметь…

– Знаю я твои вечера – бухать без просыпу…

– А я о чем? Ну и характер: одной рукой манишь, другой в лобешник норовишь вмазать. Я к свободе привык. И Шарик тоже.

Митрич задохнулся от возмущения: ну и бомжи пошли! Чисто барышни кисейные!

– Да я тебе… я…

Пока искал, что бы такое добавить, Николая с собакой уж и след простыл.

– Эй, куда ж вы…

Нет, надо помягче с ними быть. Поласковее. Ушли вот, а могли бы наледь с дорожек сбить. И коммунальные оплатить – через пару дней пеня пойдет, а самому до банка не добраться.

– Ладно, прям завтра и начну, – пробормотал Митрич, затаскивая авоську с картошкой в кухню. – Благо хоть на рынок сходили. С паршивой овцы хоть шерсти клок, да мой будет.

Николай никак не мог решиться на предложение старика. Терпеть не мог зависеть от кого-то. Свободу свою превыше всего ценил. И спокойствие. Понимал, что вечерние улеты в винные дали никому не могут нравиться. Но и остановиться не мог. Ради чего? У каждого своя жизнь. Какая кому досталась. Чего мучиться угрызениями совести и терзаниями всякими – переделал дела, улегся под теплый собачий бочок, выкушал бутылек – и отдыхай.

С Шариком ему жилось веселей. Теплей. И уютней. Кто бы мог подумать, что добро добром обернется. Обычно наоборот случается. Просто пожалел животину. Просто прикормил, чтобы в доверие войти, без этого пес и близко бы к себе не допустил. Так и маялся бы в грязи, пока не сгнил заживо. Поначалу все было предельно просто. А потом…

Николай и не заметил, как привязался к собаке. Почувствовал родственную, если хотите, душу. А если хотите, и полюбил. Как любил когда-то жену. А потом сына. И куда все ушло? В какие чувства трансформировалось? Или затаилось до поры до времени, пока не найдется на земле подходящее существо. Чтобы снова запульсировать, запылать, забить фонтаном. Засосать под ложечкой. Запечь под сердцем. Загудеть шмелем в мозгу.

Он не раз ловил себя на мысли, что снова торопится жить. Спешит отработать, заработать, получить, накормить, приласкать, сгонять за бутыльком, «причаститься». И, наконец, улечься под крепко пахнущий псиной теплый бок Шарика. Затаить на несколько секунд дыхание. Почувствовать растекающееся по душе тепло. Улыбнуться в темноту обалдевшей от счастья улыбкой. И дождаться какого-нибудь теплого и приятного сна.

Чтобы утром все начать заново. Обхватить рукой собачий бок, снова почувствовать почти родной запах. Снова бежать, искать, волноваться – как бы на обед хватило. А лучше и на ужин.

Дни летели за днями. Казалось, новому счастью не будет конца. Николай даже пить меньше стал, чтобы лучше чувствовать навалившиеся радости. До вечера – ни глотка. А заветного бутылька теперь хватало на два дня. И здоровью полезнее, и с материальной стороны выгода. О душевных перипетиях он предпочитал не думать: не дай Бог сглазить!

И все-таки не уберег. Проспал счастье. Почти проспал. Как-то поутру в подвал явилась целая делегация. Николай только-только глаза продрал. С подачи Шарика. Тот давно волновался под боком у приятеля. Предчувствовал опасность. Но уверен не был. А потому до последнего сон Николая берег. Опоздал с предупреждением.

Хозяин рванулся к выходу.

– Туточки он, туточки, – гнусавил дворник, – давеча сам видел, как пришел. И собаченцию страшенную с собой приволок. Повадились, нет на них управы!

– Найдем, не волнуйтесь, гражданин! Засадим вашего приживалу на пятнадцать суток на казенные харчи. Еще спасибо скажет! – в голосе за стеной звучали убежденность и оптимизм. – Эй, есть тут кто? Вас приветствует участковый Карапузов.

– Нужны нам ваши приветствия, – прошептал Николай, пятясь в сторону выходящего в соседний двор окна, – как и пятнадцать суток. Это раньше меня подобными привилегиями можно было соблазнить. А теперь баста – отсоблазнялся. Теперь я не один. Ну что, друг, – обратился он к Шарику, – возьмем окошко штурмом?

– Попытаемся, – «ответил» Шарик, примеряясь к узкому проему под потолком – так высоко он еще никогда не прыгал.

– А я тебе помогу. Ну-ка! – хозяин рванул на себя застекленную раму с решеткой.

С превеликим трудом Шарик протиснулся в открывшийся лаз. Николай подталкивал сзади. Торопил, боясь опоздать. Не зря боялся. Участковый Карапузов предотвратил эвакуацию правонарушителя легким захватом за правую брючину.

– Пройдемте, гражданин, – строго прохрипел он, запыхавшись от непривычной потасовки. – И ведите себя потише, а то сопротивление властям в протокол запишу. Так и до уголовного дела дойдет. А оно вам нужно? И чего петушитесь? Пятнадцать суток в тепле и заботе еще никому не помешало. Бесплатный санаторий практически. Мылись-то давно?

– Позавчера. Я, уважаемый, два раза в неделю в баню хожу. Привык, знаете ли. С детства парок люблю.

– И ладненько! – обрадовался адекватности задержанного участковый. – У нас как раз сауна открылась. На месте прежней парилки. Лепота! Даже сотрудники захаживают. Отсидите две недельки в вип-условиях. Другие обзавидуются.

– Послушай, майор, – обратился к милиционеру задержанный, – я, конечно, со всем уважением к вашему заведению. Но нельзя мне туда. Никак нельзя! Обещаю: в подвал этот больше ни ногой. Отпусти, будь другом!

– Еще чего! – возмутился Карапузов. – Нарушать, значит, можно. А отвечать нельзя? Интересный получается рассказ. А с сигналом что делать прикажешь? Сигнал вчера поступил. И оформлен как полагается. Сегодня мне по сигналу рапорт писать. И что я, по-твоему, там напишу? Отпущен по уважительным причинам? – Он приосанился, прокашлялся и продолжил строго: – Пройдемте, гражданин!

Николай поплелся следом, лихорадочно соображая, как выпутаться из затруднительного положения. Раньше подобного рода задержания воспринимались досадными приложениями к его ненадежному статусу. Ежели положено, так и отсидим. Вымоемся, отогреемся. По врачам пройдемся. Да и кратковременное воздержание для здоровья полезно.

Теперь же другое дело – Шарик один останется. Куда ему деваться? Не привык бродяжничать. Разве что на старое место вернется. А там уж и не ждут. Пропадет бедолага! Из-за него и пропадет. Перед глазами серой киношной лентой поплыла картинка: за милицейским УАЗом несется Шарик. Машина набирает ход, пес отстает. Спотыкается. Больно ударяется грудью о бордюр. Вскакивает. Падает снова. Тяжело поднимается…

Сердце Николая вдруг набухло, налилось болью. Отяжелело, медленно опустилось куда-то вниз. Ноги сделались ватными, коленки подгибались. Он будто постарел лет на двадцать. Осунулся. Втянул голову в плечи.

– Эй, что за дела? – забеспокоился Карапузов. – Плохо, что ли?

– Плохо… – прохрипел задержанный, бледнея на глазах. – Нельзя мне ехать, майор.

– Лейтенант я, – не поддался на лесть участковый, – старший. Давай подмогну чуток. Машину сейчас вызову. Или сразу скорую? Чегой-то колбасит тебя, мужик. Сердце?

– Будь оно неладно! Прихватило, сил нет.

– Тогда скорую…

– Ты лучше отпусти меня, капитан. Нельзя мне в участок. Не один я.

– Подельника имеешь?

– Собаку. Пойми, нельзя ей без хозяина оставаться. Погибнет. Будь человеком…

Карапузов вздохнул. Отпускать нарушителя не хотелось. Но и собаку оставлять без хозяина грех. У него самого с детства жили в доме собаки. Таксы, пекинесы, тои. А он о крупной породе мечтал. Овчарке или бульдоге. Но в их с мамой распашной двушке особенно не разбежишься. Приходилось довольствоваться мелкими любимцами. И Карапузов со всей возможной нежностью тетешкался с пушистой мелюзгой, мечтая дослужиться до генерала. Чтобы построить особнячок в пригороде и уж тогда…

Старлей вздохнул, отгоняя непрошеную мягкость. Оглянулся – сзади послышался ответный вздох. И обомлел: рядом – даже руку протягивать не надо – сидел абсолютно несчастный красавец овчар. Похоже, чистокровный немец. В собачьих глазах плескался явный избыток влаги.

– Ваш, что ли? – шепнул он в сторону задержанного.

– Мой.

– Вот я и говорю, – послышалось со стороны, – вконец обнаглели бомжи! Уже с животными подвалы занимают. Не ровен час, коров да поросят разводить станут, а нам отвечай.

– А вы, гражданин, идите уже. Вы свое дело сделали. Будете нужны – вызовем.

– Но я…

– Рабочий день в разгаре. Не смею задерживать. Сами разберемся.

Расстроенный невниманием дворник махнул рукой в сторону Шарика и поплелся к соседнему подъезду. Три пары глаз молча проводили его глазами.

– Ну как же вы так, гражданин, – укоризненно покачал головой Карапузов, когда они остались без свидетелей. – Никакой ответственности не имеете. Ладно бы сами страдали, а так неповинное животное на страдания обрекаете! Холодно, голодно. Насекомые опять же. Непорядок. Устроились бы на работу, получили бы общежитие.

– Собак в общагу не пускают.

– Ну… жилье бы сняли. Хотя бы в частном секторе. Нечестно вот так только о себе думать. Эгоистично.

– Есть! – Николай громко хлопнул себя по бедрам. – Есть у меня на примете местечко! Слушай, капитан, отпусти. Слово даю – исправлюсь! А не поверишь – адресок дам. Тут недалеко, на Переселке. Пенсионер одинокий предлагает подселение. Ей-богу, не вру!

Капитана Карапузов оспаривать не стал – не так уж долго ждать четвертой звездочки осталось.

– А как же сигнал?

– Да напишешь что-нибудь. Беседу профилактическую провел? Провел. Рекомендации дал? Дал! Можешь нас сопроводить. И с домовладельцем поговорить. Ну не пропадать же псу!

Карапузов снова взглянул на Шарика. Тот просительно вильнул хвостом.

– Была не была! Пойдемте!

Через минуту тройка уже шагала по Переселке. Издалека доносились бархатные переливы антоновского голоса: «Новая встреча – лучшее средство от одиночества, но и о том, что было, помни, не забывай. Мечта сбывается…»

– Правильная песня, – вздохнул о своем участковый.

Его спутники вздохнули в унисон. Во вздохах прочитывалось согласие.

После перекрестка Антонова заглушили танкисты: «Но разведка доложила точно, и пошел, командою взметен, по родной земле дальневосточной…»

– Ну вот, – огорчился Карапузов, – и кончилась мечта. И кто это у вас такое старье слушает?

«Молодой еще, – оправдывал старшего лейтенанта Николай, с наслаждением улавливая каждое слово знакомой с детства песни, – а так очень даже ничего участковый. С таким жить можно».

Шарик семенил рядом, выражая свое согласие вилянием хвоста.

«…три танкиста, три веселых друга – экипаж машины боевой!» – песня закончилась на подходе к дому Митрича. Николай с удивлением определил источник звучания: на кухонном подоконнике стоял раритетный патефон.

– Ну и дед, – хмыкнул он, распахивая перед участковым калитку, – с таким не соскучишься! Эй, хозяин, принимай гостей!

Митрич появился на крыльце в старой байковой пижаме. Долго щурился, узнавая и не узнавая непрошеных гостей. Кашлял, зябко кутался в рваный пуховый платок:

– Долгонько вы добирались, братья-товарищи. Я уж и не чаял… А это…

– Участковый инспектор, старший лейтенант Карапузов. Сопровождаю вот гражданина…

– Так и знал! – обрадовался Митрич. – Вляпались-таки, субчики! Просто так бы точно не появились. Тоже мне благодетели!

– Не понял, – озадачился старший лейтенант. – Так вы их берете или не берете?

– Беру! За просто так, лейтенант, учти!

– Старший лейтенант, – уточнил Карапузов.

– За просто так! – стоял на своем домовладелец. – Мне терки с налоговой вашей ни к чему. У нас джентльменское соглашение: я им жилье, они мне помощь по хозяйству. Бартер, в общем. Так и запиши, лейтенант.

– Старший…

– Не бери в голову, капитан, – усмехнулся Николай. – Митрича хлебом не корми, дай человека унизить. Ну, кажется, разобрались. Без обид?

– А как насчет прописки?

– С этим сложнее. Паспорта у меня на данный момент нет.

– Непорядок.

– Не то слово! Этот непорядок мне всю жизнь изувечил. Через него я дома лишился, пенсии. Да что там пенсии – семьи.

– Разберемся…

Февраль в этом году не уставал удивлять снежными бурями и лютыми ночными морозами. Впрочем, в тесной гостиной Митричева особняка о том мало печалились. Хозяин на улицу практически не выходил. Разве что ради спортивного интереса. Перетащил патефон с кухни, устроил любимую игрушку у печки. Крутил своих танкистов с утра до ночи, прерываясь на просмотр новостей. В доме появился старенький телевизор, презентованный Николаю благодарными клиентами.

Да и вообще жильцом своим Митрич был доволен, насколько он мог быть чем-то доволен в этой жизни. Ворчал, конечно, хотя больше для порядка. На то и хозяин. А так – грех жаловаться. Николай с утречка за продуктами сгоняет. Приготовит завтрак. Простирнет, подметет. Потом на подработку свою ускачет. Вместе с Шариком. Весь день где-то шастают. А Митрич не в обиде – тихо дома, никто нервную систему на прочность не испытывает.

Вечером почаевничают и разойдутся по своим углам. Николай за рюмочкой-другой, глядишь, утюг или бритву электрическую починит. Шарик от печки ни на шаг. Но чует все за стеной. Побрехивает на прохожих.

Все спокойнее.

Ему тоже новая жизнь по вкусу пришлась. А кому не придется? Целый день рядом близкий человек. И приласкает, и в обиду не даст, и накормит. Будку за домом выстроил – всем окрестным псам на зависть. Шарик и рад бы новые хоромы обжить, да жалеет его хозяин, дома держит, пока зима. Но с весны выпускать обещал. А слово он держать умеет. Об этом и беспокоиться не стоит.

Мечты, как пелось в доносившейся с противоположного конца улицы песне, сбывались. Оставалось только справляться с поступающими радостями.

Шарик справлялся неплохо. В свободное от забот, связанных с сопровождением хозяина, время он предпочитал соседство с печкой. Или с кокеткой Мэри из трехэтажного коттеджа. И с Митричем отношения приближались к уровню приятельских. Старик почти прекратил свое нытье и вечное бухтение. Снисходил порой до сахарной косточки или вчерашнего пончика. Выделил Шарику половик для лежки. И время от времени вел с собакой долгие беседы о видах на урожай и смысле жизни. Планы Митрича по поводу освоения пришедшего в запустение участка не могли не впечатлять. Даже далекий от садово-огородных премудростей Шарик отчетливо представлял масштабы работ, главные роли в которых, само собой, предоставлялись Николаю. Весна, а за ней и лето обещали быть насыщенными и продуктивными.

Единственное, что беспокоило новоиспеченного Шарика, это забота о сохранении выпавшей на его долю широкой и ослепительно приятной белой полосы. Вот если бы удалось умереть прямо на ее белоснежной середине! В один день с хозяином. А лучше – в один час. Нет, Шарик не стремился к смерти. Просто всеми силами старался, чтобы полоса получилась бесконечной. Для себя и для Николая. Ну и для Митрича, конечно, тоже ведь человек. Дом-то его. И печка тоже.

«В сердце необитаемом снова любовь поселится…» – с воодушевлением подпевал далекому Антонову Николай, ремонтируя скошенную-перекошенную Митричеву калитку.

Поток неторопливой и вполне комфортной жизни захватил и его. Он даже пить меньше стал – неловко как-то напиваться до потери пульса на безвозмездно отведенной жилплощади. Да и перед работодателями неудобно: многие от его перегара нос воротят. Отказывают опять же. Не доверяют. И правильно делают – на пьяницу надеяться опасно.

Один Шарик принимал его как есть. Похоже, любил даже. Доверял. Верил. Оттого еще хуже становилось Николаю под вечер. Пить или не пить? Вон ведь как псина смотрит. Эх, псина-псинушка, ну как тебе объяснить? Самое главное, что в объяснениях ты не нуждаешься. А понимаешь более любого человека. И принимаешь. И никуда от этого понимания с принятием не деться. Но и вино не отпускает. Эх, была бы у Николая воля!

А ведь была когда-то. Только давно это было. Потом эмоции взяли верх. За ними – алкоголь. Или сначала алкоголь. Или сначала потеря жены. Наверное, все-таки потеря.

– Нашел оправдание, – ворчал он, понимая всю бесперспективность своего ворчания, – недаром считают нас, алкашей, изворотливыми и хитрыми существами. На все пойдем ради собственного благополучия. То бишь рюмки-другой.

Странно… прежде он на философию сил не тратил. Ему и без философии прекрасно жилось. Прекрасно ли? «Вечно молодой, вечно пьяный» – как в песне поется? Нет уж, до прекрасной прежней Николаевой жизни как до луны. И захочешь не полетишь. Да и не хотелось.

Теперь он был нужен. Несчастному скандалисту и склочнику Митричу, настроившему против себя родных и знакомых. Кинутому на произвол судьбы и сварливой соседки Шарику. Неумелому автолюбителю Ромке-старшему. Требующему внимания и заботы старому дому. И еще двум дюжинам образовавшихся на фоне удивительных перемен клиентов.

Мечты сбывались, как и пророчил известный автор и исполнитель с белорусскими, как поговаривали, корнями. Сбывались и плавно переходили в новые. Карапузов – дай ему Бог здоровья – всерьез занялся Николаевыми документами. Выяснил, что бывшему прапорщику и воину-интернационалисту выделена благодарным государством неплохая пенсия, дожидающаяся адресата на банковском счете. Нашел его семью, выяснил причины и последствия крутого жизненного поворота. Взялся восстанавливать справедливость.

Николай воспрянул духом. Пенсия ему уж точно не помешает. Можно обновить летнюю кухню в саду благодетеля. Просторное помещение вполне подходило для жилья одинокого и не претендующего на пентхаус отставника с собакой. Печка там добротная. Закуток для спальни вполне подходящий. Окна в сад выходят. И чердак яблоками пахнет. Почти как в родительском доме. С такой благодатью ни одна квартира не сравнится, пускай сын с невесткой не переживают. Появится у Николая паспорт, он у Митрича пропишется, тот обещал. А в благодарность свозит старика на Нарочь.

Пускай хоть раз в жизни море посмотрит. Море не море, но впечатлений должно хватить. А заодно и Ромкиного сивку-бурку обкатают.

– Вот потеплеет, и до ума доведем внедорожник, – рассуждал проклюнувшийся в душе оптимист. – Там работы дня на три осталось. Максимум – на недельку. Как раз к моей пенсии поспеет. Бензин поставлю, сам Ромка вряд ли сподобится, всю жизнь на мели сидит наш кандидат. И малыш с нами поедет. В люке своем – глядите-ка, еще один танкист нарисовался. Развелось нас… И Шарик. Хотя нет, весной не поедем. Ромку в люке том до ангины доведем, не простит мамаша. А летом палатку с собой прихватим. Удочки. И маму Риту возьмем, чтоб не скучала. Так и быть! И Карапузова, если с работы отпустят. Эх, хорошая поездка получится! Со всех сторон полезная.

«Три танкиста, бр-хр-хр, три веселых х-х-х… друга…» – подпрыгивал на ухабах страдалец-патефон.

– Экипаж машины боевой! – верещал, отчаянно перевирая мелодию, Ромка-маленький из люка.

– Дурдом «Ромашка», – закатывала глаза мама Рита.

– Нормально идет, – со знанием дела кивал Ромке-старшему Николай.

– Хр-хр, – вносил свою лепту в оживленную атмосферу поездки спящий за задним сиденьем Шарик.

– Не довезу, – хмурил брови Митрич, заботливо удерживая патефон.

– А мы тебе взамен этой рухляди бумбокс с динамиком купим, – успокаивал его сосед, Ромка-старший.

– С твоей-то зарплатой только бумбоксы налево и направо раздаривать, – вернулась к любимой теме его жена. – Не верьте вы ему, Константин Дмитриевич.

– Кто это Константин? – удивился Николай. – Это Митрич, что ли?

– Плохо, как я погляжу, – кривила губки мама Рита, – вы своего домовладельца знаете. Митрич да Митрич, а все остальное будто бы и значения не имеет! Ох и черствые вы, мужики! Что сухари прошлогодние. Он вообще в курсе, – обратилась она к старику, – что вы женитесь первого числа?

– Ну дык… – смутился Митрич.

– То есть как женится? То есть кто женится? – Николай растерянно оглядел присутствующих. С Шариком все было предельно ясно: их отношениям с Мэри упорно препятствовал хозяин красотки. Ромка-старший вряд ли на второй брак сподобится, ему бы первый пережить. Ромке-младшему рано еще. Сам Николай до этой темы еще не дошел. Стало быть…

– Ну старик…

– Ой, да не факт еще! – отмахнулся Митрич, едва не уронив своего отчаянно хрипящего любимца. – Познакомились только. Преувеличиваете, Маргарита.

– Если самую малость, – дернула плечиком та. – А вы в курсе, что Алевтина Павловна платье белое купила? И тридцать бутылок водки? Думаете, зря?

– Торопится твоя Алевтина Павловна! Ну и баба! Два раза в кино сходили. Три – в поликлинику на процедуры. Ну у калитки пару разков постояли. Хоть ты в монастырь уходи!

– Дела… – почесал затылок квартирант. – Выходит, скоро мне от ворот поворот укажешь? Мог бы предупредить.

– Ну че прицепился? – возмутился Митрич. – Да я скорее Алевтину эту за поворот пошлю, чем вас с Шариком. Мы ж экипажами просто так не разбрасываемся.

– Женщинами тоже, между прочим… – поджала губки мама Рита.

– И зажили, «песня в том порука, нерушимой, дружною семьей…» – невпопад горланил из люка Ромка-маленький.

– А ведь у нас практически четыре танкиста получились, – удивился своему неожиданному наблюдению Митрич. – И собака. Хоть кино снимай!

– Жаль, Карапузов не смог присоединиться.

– Да ну его, этого зануду. В танк столько сажать и не положено.

– Здорово получается! А мама у нас за киношную Марусю сойдет. Хорошо, что взяли ее.

Взрослые замолчали враз, думая о чем-то своем. Ромка-старший, улыбаясь своим мыслям, следил за дорогой. Мама Рита поправляла макияж. Митрич думал о свидании с Нарочью и о предстоящем походе в парикмахерскую, запланированном на выходные после поездки. Надо бы по-модному постричься, не старый еще. Может, сложится у них с Алевтиной. Хозяйка в доме не помешает. А можно к ней перебраться. Вариант. Или сначала яблоки поснимать? Перезреть могут…

Николай прикидывал, куда податься ему с Шариком, если Алевтина Павловна все-таки добьется своего. Разве что с сыном мириться.

– И то дело, – вздыхал во сне Шарик, привычно считывая хозяйские мысли. Лично он против перемирия ничего не имел. Танкисты и в мирное время неплохо живут. Особенно если целым экипажем…

«…а все хорошее и есть мечта…» – вдруг ожил приемник, до последнего считавшийся членами экипажа всего лишь элегантным дополнительным антуражем к шикарному внедорожнику.

– Хр-р-р, – оценил торжество зарубежной электроники и отечественного оптимизма спящий Шарик… Белая полоса его жизни простиралась за горизонт четкими свеженанесенными на шоссе штрихами, щедро одаривая любимых и дорогих ему людей и животных новыми мечтами и надеждой на их исполнение.