Листая летопись. 220 лет с незабвенным А. С. Пушкиным

А, я в беде сей утопаю.

Был ли он ленив на самом деле. Едва ли. Скорее, это была манера поведения, некий темп жизни, усвоенный в детстве и перешедший в стойкую привычку. Дельвиг не суетился, а размышлял.

Дельвиг первоначальное образование получил в частном пансионе; в конце 1811 года вступил он в Царскосельский лицей. Способности его развивались медленно. В нём заметно была только живость воображения.

Приезд Г.Р. Державина в лицей на экзамен был для Дельвига необыкновенным счастьем, Державин долго оставался для него высоким творческим образцом. И в Пушкине Дельвиг видел его преемника.

Директор лицея был точен к истине в оценке Дельвига: " В его играх и шутках проявляется определённое ироническое остроумие, которое после нескольких сатирических стихотворений сделало его любимцем товарищей.

Пресловутая лень не помешала Дельвигу после лицея стать душой пушкинского круга писателей; организатором многих литературных начинаний – издателем, составителем и редактором семи книжек альманаха "Северные цветы", двух – альманаха "Подснежник" и "Литературной газеты"(1830). К тому же Дельвиг сочинял стихотворные послания, песни, подражания поэтам древности, идиллии, оды, составившие теперь, когда его наследие собрано воедино, солидную книгу. Это при том, что Дельвинг, никаких наследственных капиталов не имел и должен был всегда заботиться о хлебе насущном.

1827 г., по средам и воскресеньям, а то и каждый день, квартира Дельвигов в трудные последекабрьские годы становилась даже не в литературном салоне, а своего рода прибежищем писателей пушкинского круга.

Там же помещалась редакция "Северных цветов", где Софья Михайловна (жена) пыталась исполнять обязанность секретаря и переписчика.

Дельвиг умел распозновать литературные дарования и его готовность, порой в ущерб себе, помогать молодым поэтам. Крылов и Жуковский, по свидетельству современников, высоко ставили способность Дельвига угадывать будущих поэтов. Он и сам в сонете, посвящённом Н. М. Языкову, с гордостью посвящает сонет Н.М.Языкову-

"…Младой певец, дорогою прекрасной

Тебе идти к парнасским высотам.

Тебе венок (поверь моим словам)

Плетёт Амур с Каменой сладкогласной"

Из письма А.С.Пушкина к А.А.Дельвигу -

На днях попались мне твои прелестные сонеты – прочёл их с жадностью, восхищением и благодарностью за вдохновенное воспоминание дружбы нашей.

Разделяю твои надежды на Языкова и давнюю любовь к непорочной Музе Баратынского.

Александра Пушкина и певца "Пиров"– Баратынского Дельвиг любил всем сердцем. Он

ни во что не ставил свой поэтический дар в сравнении с их гением.

Великого Пушкина первым услышал и оценил Антон Дельвиг.

Пушкин! Он и в лесах не скроется: Лира выдаст его громким пением.

Философ и критик И.В.Киреевский заметил, что Дельвиг "выше всего является в своих русских песнях". Он был прав: песни Дельвига, положенные на музыку многими композиторами, живут до сих пор. Кто не помнит "Соловья" А.А.Алябьева, "Не осенний мелкий дождичек" М.И.Глинки, "Пела, пела пташечка" А.Г.Рубинштейна, А ведь всё это слова Дельвига!

(В 1984 г. в Ленинграде на Загородном проспекте, где в 1829-1831 гг. жил А.А.Дельвиг, установлена мемориальная доска), прим. автора.

Воспоминания печорского князя

Князь Палавандов был очень молодым юношей, с ограниченным, как у грузина и тифлисского жителя, наблюдательным кругозором, как описал его Сергей Васильевич Максимов, когда имел с ним беседу в 1850-е годы, где тифлисский князь жил в Поморском крае…

Князь слышал про Марлинского (А. А. Бестужева), чуть помнил об А.Грибоедове и лично видел А. Пушкина. Всех яснее у Евсевия Осиповича, князя, запечатлелся образ А. С. Пушкина. О нашем любимом поэте мы можем слушать и читать, и не устаём узнавать, улавливать новую информацию.

И вот что он рассказал писателю, знатоку простонародной России. С. В. Максимов представлял собою сокровищницу наблюдений и знаний в этой области. В каждом произведении Максимова была видна оригинальность, новизна, жизненность произведений. Его имя почти всегда упоминается в ряду других деятелей русского народоведения (П. И. Якушкин, И. Г. Прыжов) и даже выше из многочисленных литераторов-этнографов. Но это будет отдельный рассказ. Обо всём сразу не расскажешь.

О чём же поведал печорский князь Евсевий Осипович Палавандов? Сейчас узнаем:

«Наша грузинская аристократия любила блеск, пышность. Княжеский титул – превыше всего. Многие роды вели своё происхождение прямо-таки от царей Вахтанга V и Георгия, внуков последнего, отдавшего России со всею страной в 1800 году, особенно ласкали и баловали. Попасть в княжеские дома было нелегко.

На встрече нового поместника, графа Паскевича, за почётным обедом, между прочим, для парада прислуживали сыновья самых родовитых фамилий в качестве пажей. Так вот и я числился в пажах и присутствовал.

Я был поражён и не могу забыть испытанного мною изумления: резко бросилось в глаза на этом обеде лицо одного молодого человека – я его как сейчас вижу перед собой в подробностях.

Он показался мне с растрёпанной головою, не причёсанным, долгоносым. Он был во фраке и белом жилете. Последний был испачкан так, что мне показалось, что он нюхал табак! Он за стол не садился, закусывал не ходу. То подойдёт к графу, то обратится

к графине, скажет им что-нибудь на ухо – те засмеются, а графиня просто прыскала от смеха.

Эти шутки составляли потом предмет толков и разговоров во всех аристократических кружках: откуда взялся он, в каком звании состоит и кто он такой – смелый, весёлый, безбоязненный?

Всё это казалось тем более поразительным и загадочным, когда, даже генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и добрый час.

А тут помилуйте! – какой-то господин безнаказанно заигрывает с этим зверем и даже смешит его.

Когда узнали, что он русский поэт, начали смотреть на него, по нашему обычаю, с большею снисходительностью.

Готовы были отдать ему должное почтение как отмеченному божьим перстом, если бы только могли примириться с теми странностями и шалостями, какие ежедневно производил он, ни на кого и ни на что, не обращая внимания.

Любил армянский базар – торговую улицу, узенькую, грязную и шумную. Отсюда шли о Пушкине самые поражающие вести: там видели его, как он шёл, обнявшись с татарином; в другом месте он переносил открыто целую стопку чурехов. На Эриванскую площадь выходил в шинели, накинутой прямо на ночное бельё, покупал груши и тут же, в открытую и, не стесняясь никем, поедал их.

Из Тифлиса езжал он и подолгу гащивал в полковой квартире Раевского, откуда привозили подобные же вести: генерал принимает подчинённых в мундирах, вытянутыми в струнку, а из соседней комнаты в ночном белье пробирается этот странный человек, которого по всем правам обязаны почитать. А он вот этого-то самого от наших грузин и не хочет, несмотря на то, что все хорошо знали, что он народный поэт. Не вяжется представление: не к таким привыкли. Наши поэты степеннее и важнее самых учёных.

Наш (грузинский) поэт должен сидеть больше дома, и придя в гости, молчать, он обязан ценить каждое своё слово на вес золота и на площадях и на ветер речи свои не выпускать. Каждое его изречение непременно должно выражать собою практическое правило, и чем лучше и красивее та форма, в которую оно облекается, тем поэт почётнее и уважение к нему больше.

Пушкин пробыл в Тифлисе одну неделю, а заставил говорить o себе и покачивать многодумно головами потом не один год. Это я очень хорошо помню».

II

О Грибоедове, тёзке А. С. Пушкина, у него было другое впечатление. А. Грибоедов в Тифлисе был гораздо больше, и был он раньше Пушкина.

«А. С. Грибоедов – секретарь персидской миссии, он недавно исполнил поручение – переселял из Персии армян в Россию; чиновник по дипломатической части при великом генерале Ермолове – чего ещё больше?

Когда арестовали Рылеева-декабриста, в его бумагах нашли письма А. Грибоедова. Поэтому его ночью тайно схватили и увезли в Петербург. Грибоедов успел оправдаться и вернулся назад с рассказами. Шёпотом толковали о том, что в Петропавловской крепости сидел он, отделённый дощатою перегородкой, рядом с тем жидом, который держал по подряду почту для сношений соединённых славян южного общества с северным тайным петербургским обществом. Жид до того явно трусил, неистовые порывы его оробелого духа не только были смешны, но и надоедали соседу. Грибоедов стал высказывать всем своё твёрдое намерение написать комедию «Жид тюрьме», исполнил ли?

Перед близкими людьми А. Грибоедов шутливо оправдывал свою невинность и непричастность к заговору тем, что написал «Горе от ума» с прозрачными намёками, которые не умели-де понять, а в Чацком (герой рассказа) могли бы заподозрить любого либерала из вернувшихся из-за границы молодых гвардейцев того времени.

По возвращении в Тифлис Александр Сергеевич Грибоедов выпросил у наместника Паскевича позволения жениться. Ему, на счастье, досталась красавица Чавчавадзе, за которую раньше сватался племянник Ермолова, но суровый и строгий генерал не любил, чтобы в боевой армии его находились женатые офицеры, и расстроил брак.

Вот почему и уцелела для Грибоедова красавица Нина Александровна, которую он увёз с собой в Тегеран, отправившись туда посланником и а смерть.

Сестра А. С. Грибоедова желала иметь землю с могилы брата, так я её в мешочке вручил ей в Москве, через которую провожали меня в ссылку в финляндские батальоны».

III