Отшельник. Рассказы

– Завтра место покажешь. На песке не поставить, такыр[5 - Такыр – ровный участок сухого глинистого грунта, испещренный трещинами.] надо найти. И кирпичи не из песка же делать. Так что у бархана не пойдет. Дальше придется. Ну, завтра и посмотрим, где.

Жена Умид-ака только всплеснула руками, узнав об их затее, и укорила мужа:

– Вы бы лучше образумили его, а не потакали!

Умид-ака отмахнулся. Словами не образумишь. Пусть поработает, поживет один среди песков, поразмыслит…

Период благоденствия в пустыне совсем короткий. Месяц прошел с начала весны, а уже солнце припекает так, что не только человеку – черепахе под ним неуютно. Еще неделя-две и все попрячутся в норы, погрузятся в летнюю спячку. Только так можно пережить жару без воды. Зеленый наряд пустыни меняется на глазах. Сначала проплешинами появились новые краски – охристые. Их приглушенные тона завоевывали все больше простора и вскоре уже зеленые пятна полыни с белесым налетом на пахучих листьях и стебельках стали последними островками былого праздника возрождения.

Избегая жары, мужчины работали ранним утром и ближе к вечеру, когда жар оседал на песке, а воздух остывал под напором свежего ветра. Умид-ака успевал и за верблюдами присматривать, и глину месить. Сабир Каримович помогал ему во всем. Но не так резво у них все получалось – годы давали знать о себе! Но стену они подняли! Осталось обмазку сделать – и готово.

Когда солнце поднялось высоко, и работники умыли руки, решив, что пора обедать, на горизонте поднялся столб пыли.

Сабир Каримович приложил руку к глазам.

– Не Ухтам едет?

– Не-е, – возразил Умид-ака, – Ухтам приезжает на лошади, она столько пыли не поднимает. Машина это! Пойдем, встретим. Кого это к нам несет?..

Сабир Каримович вдруг забеспокоился. Последний раз к ним приезжал местный участковый. Смотрел на него подозрительно, паспорт вертел и так, и эдак, все записи пролистал от корки до корки. Но что сказать? Гражданин Узбекистана, прописан в Ташкенте, даже выездная виза есть. Регистрация? Да вроде ташкентским не обязательна, но сказал, сам зарегистрирует, переписал данные, сказал, ладно, живи – и уехал. Еще что надумал?

– Умид-ака, ты, знаешь, кто бы там ни приехал, не говори про мой дом, ладно?

Пастух не сдержал смеха – дом!

– Ну, это защита от солнца и ветра, а дом мой – палатка! – отшутился Сабир Каримович.

– Ладно, ладно, никому не скажу. Пойдем, а то они раньше нас доберутся.

Еще издали Сабир Каримович узнал свою машину. Сын приехал! Радостная весть! Хоть и наказывал ему не приезжать, но, видно, беспокоится о нем сын, и это приятно. Но улыбка, которую Сабир Каримович приготовил для сына, сползла с его лица, когда он увидел жену и участкового рядом с ней. Они выясняли у жены Умид-ака, где ее муж с постояльцем. Сын первым заметил отца и на его говорящий жест в сторону матери развел руками – мол, ничего поделать не мог, пришлось привезти. Жена не узнала его сразу, а когда пригляделась, то покачнулась, хорошо, участковый рядом оказался – подхватил за локоть.

– Сабир… это ты?..

Ничего хорошего ее приглушенный голос не предвещал. Ну, да, похудел – плохо это? Хорошо! Загорел? Да, нос облупился, с шеи кожа лоскутами сходит – новая нарастет! Оброс немного… просто не успел бороду подстричь, а с ней и лучше – защита для лица, как и волосы. Одет, как пацан – так, не в костюме же глину месить!

– Какую глину?.. – жена с трудом сглотнула.

Сын подал воды.

– Мама, выпейте, у вас голос охрип.

Мать оттолкнула его руку. Голос ее сразу окреп.

– Ты же в Турцию поехал! Как здесь оказался? Что ты делаешь здесь?

Сабир пожал плечами, выразительно посмотрел на Умид-ака, ища поддержки.

– Верблюдов пасу.

– Что?.. Каких верблюдов? Ты с ума сошел?..

Она оглядела стоящих вокруг людей. Они отвели глаза в сторону. Точно! С ума сошел…

– Сабиржан, дорогой, – жена подошла к Сабиру Каримовичу. Знакомый запах ее косметики пощекотал нос. В ее голосе сквозила напряженная ласковость. Так ребенка уговаривают пойти со взрослыми. Ведь взрослые лучше знают, куда и когда нужно ходить. – Я все понимаю. – Она взяла его под руку. – Ты устал. Хотел отдохнуть. Столько лет без отпуска! – она поцыкала языком и снова обвела взглядом окружающих. Должны понять, что не просто так человек сюда приехал – от усталости! – Ну, отдохнул уже. Спасибо этим добрым людям, что приютили. А теперь поедем домой.

Сабир Каримович похлопал ее по руке и спокойно возразил:

– Я не поеду.

Жена оторопела.

– Как это не поедешь?

– У меня здесь дела есть. Как закончу – приеду. А вам уже пора. Жарко очень. Тут на всех в тени места не хватит. Видишь – мазанка маленькая, все не поместимся.

– Какая мазанка?..

Жена Умид-ака, как положено, пригласила гостей в дом, молча, только руками повела – заходите, мол. Но Сабир Каримович сжал руку жены покрепче и повел ее к машине, на ходу давая понять сыну, чтобы заводил.

– Садись, дорогая, в машине кондиционер, прохладно будет. И поезжайте поскорее, а то и так в Ташкент ночью уже приедете. Садись, садись…

Жена под его напором уже почти залезла на заднее сиденье, как вдруг закричала участковому:

– Арестуйте его! Вы же видите – он не в себе! Его надо в клинику!

Сабир Каримович захлопнул дверцу. Участковый снял фуражку и промокнул влажную макушку носовым платком. Свалились на его голову эти городские. Без визга не могут. И этот хорош. Уж, правда, ехал бы домой.

– Уважаемый… – он хотел было сказать свое слово, но Сабир Каримович открыл переднюю дверь.

– Поезжайте вы тоже. Самая жара наступила. А у нас тут все хорошо – сами видите! Верблюды в порядке, дом стоит, еда есть, вода есть – все хорошо! Да, Умид-ака?

Пастух кивнул, подтверждая – все у них хорошо! Сын завел мотор. Участковому ничего не оставалось, как сесть в машину. Не оставаться же здесь без транспорта! Машина тронулась, подняв вихрь пыли. Но и сквозь шум мотора, все услышали упрек жены Сабира Каримовича: «Что ж ты нас позоришь?» Но ее гневное лицо скрылось за пылью, как за вуалью. Сабир Каримович помахал на прощанье и пошел в дом. Обедать пора, да и жара, правда, достала…

Как часто люди, живущие в городе, сетую, мол, как хочется тишины, как хочется покоя. И в мыслях рисуются картины природы: легкая дымка над горами, беззвучный ветер перебирает листья на верхушках тополей. Или та же пустыня: песок замер волнами на барханах, черепаха высунула морду на длинной морщинистой шее и прислушивается к воздуху, который густо слоится холодными и горячими пластами, не перемешиваясь.

Оказавшись в пустыне в полном одиночестве, Сабир Каримович понял, что не бывает здесь тишины. Пустыня живет своей жизнью, и говорят об этом разные звуки, к которым человек, за сотни лет своего существования забывший дикую жизнь в природе, не может привыкнуть или остаться равнодушным. Какие-то звуки радуют сердце, а какие-то пугают, да так, что хочется укрыться от мира, кажущегося враждебным лишь потому, что он не познан глубиной сознания, не известен повадками и привычками его обитателей. Все, что мы создали в городах – дома, заборы, искусственный свет в ночи – мы создали для своей защиты, от страха. Оказавшись наедине с природой без всего этого, в человеке просыпается тот первобытный страх, который и стал гарантией его выживания. Только прячась от стихии, от диких животных, человек сохранил себя, но погрузившись в пучину забот о призрачном благополучии, поменяв ценности, дарованные природой, на созданные им самим, он забыл о своей сути, о том, что, несмотря на все достижения цивилизации, он остался творением природы, и она в любой момент может так напомнить ему об этом, что не спасут ни стены, ни искусственный свет, ни даже оружие. Последнее особенно! Ведь природу не победить ни копьем, ни пулей – она всесильна! – а разрушая ее, человек разрушает себя, как ее часть. Истина проста, но путь к ее принятию тернист. Сабир Каримович понял это на своей шкуре.

Лето обожгло песок так, что ступить на него босой ногой – все равно, что встать на горячую сковородку. Солнце может быть беспощадным ко всему живому. Если после зимы оно ласково прикасается к росткам, дарит жизнь, то летом его лучи убийственны, они испаряют все соки, иссушают землю. Только ночь приносит прохладу, в которой расслабляется тело, отдыхает разум. Днем же борьба с солнцем невозможна.

Когда его приход лишь только обозначался серостью воздуха, Сабир Каримович выползал из своей палатки и шел на прогулку. Он изрядно похудел, кожа привыкла к загару и с каждым днем все больше темнела и высыхала. Приходилось прятаться в рубашку с длинными рукавами, под кепку повязывать платок, концы которого прикрывали шею и уши. Но и через ткань солнце добиралось до кожи, хоть, как восточный человек, Сабир Каримович был от природы смугл.

Умид-ака, уходя в кишлак, оставил ему свой чапан[6 - Чапан – длинный ватный халат, национальная одежда.], курпачу[7 - Курпача – узкое ватное одеяло, которое используют как матрас.], кое-что из кухонной утвари.

– Перебирайся в мою мазанку, – предложил он, – там тебе будет лучше. Здесь пропадешь!

Сабир упорствовал в своем стремлении быть самостоятельным:

– Не пропаду! Но спасибо! Если что, переберусь.