…И грянул гром

На лице женщины дернулся нерв, однако она все-таки смогла пересилить себя и тусклым, совершенно бесцветным голосом произнесла:

– Если вам, конечно, это что-то даст… Я парикмахером работаю… в салоне красоты. А график у нас – два по двенадцать. К тому же у каждого мастера есть свои постоянные клиенты, которые приглашают на дом, так что… – Она замолчала, и ее лицо застыло в известковой неподвижности.

За спиной Мартынова откашлялся врач «скорой», предупреждая муровского опера о возможных последствиях затянувшегося опроса, впрочем, Мартынов уже и сам понимал, что еще пара-тройка «ненавязчивых» вопросов – и мать убитой может впасть в истерику или, еще того хуже, в глубокий транс, однако не мог закончить разговор, пожалуй, без завершающего, самого главного, как теперь ему казалось, вопроса:

– Как давно заболела ваша дочь?

– Чего?.. Я не понимаю, – глухо отозвалась женщина, с трудом разлепив губы.

– Я имею в виду, как давно она не посещает колледж?

Надежда Николаевна пожала плечами, видимо с великим трудом заставляя работать мозг.

– Лерочка… она еще в субботу плохо себя почувствовала, покашливать стала, нос заложило… а утром, когда я на работу уходила, сказала, что в поликлинику пойдет.

– Итак, сегодня первый день?

– Да, – уже совершенно опустошенным голосом подтвердила мать убитой, и из ее груди вырвался надрывный протяжный стон, похожий на хрип обезумевшего от боли зверя.

Пора было заканчивать с этой пыткой, однако Мартынов не мог уйти, не задав самого последнего вопроса:

– Надежда Николаевна, я, конечно, все понимаю, как понимаю и то, насколько вам сейчас тяжело отвечать, но, ради бога… скажите, из вашей квартиры что-нибудь пропало? Может, вещи какие, золото, деньги?

Она оторвала от лица мокрые от слез ладони, ее рот приоткрылся, и женщина непонимающим взглядом уставилась на мучителя в штатском. И единственное, что можно было прочесть в ее глазах, это не выплаканную еще боль, которая воплем рвалась наружу: «Ты о чем, сынок?! Какие деньги? Какое золото? У меня дочь… у меня дочку убили!»

Наконец до нее все-таки дошел смысл вопроса – и она невнятно прошептала, с трудом проглотив подступивший к горлу комок:

– Я… я не знаю. Позвоните мужу… он подъедет. Телефон в записной книжке. Лопатко Михаил Богданович.

И замолчала, сжав руками голову.

Мартынов повернулся лицом к врачу «скорой», который уже готовил шприц для укола, однако тот только руками развел. Мол, всему есть предел – и даже железо ломается, если его пережать. А тут… человек.

Вернувшись в комнату, которая уже пропиталась, казалось, запахом смерти и крови, Мартынов отвел в сторону следователя, вкратце пересказал ему свою беседу с хозяйкой квартиры, и тот дал добро на телефонный звонок отцу Валерии.

Уже вырисовывалась рабочая версия убийства, и оставалось немногое, чтобы запустить ее в оперативно-следственную разработку.

Когда до отца Валерии дошел наконец-то страшный смысл непонятного поначалу телефонного звонка, он глухо застонал и словно лишился дара речи. Уже привыкший к подобной реакции за те несколько лет, что он работал в уголовном розыске, Мартынов вынужден был напомнить о себе деликатным кашлем.

– Да, я слушаю вас, – послышался в трубке глухой, слегка надтреснутый мужской голос.

– Вы могли бы сейчас подъехать?

– Вы имеете в виду…

– Да.

– Еду. Лопатко не заставил себя ждать, и не прошло, пожалуй, получаса, как он, оттолкнув в сторону стоявшего на пороге милиционера, почти ворвался в комнату. И застыл на месте, уставившись остановившимся взглядом на цветастую накидку, под которой четко просматривались очертания человека.

– Лера? – почти выдохнул он, неизвестно к кому обращаясь.

– Да.

Он опустился перед ее головой, сдвинул накидку в сторону, долго, очень долго смотрел на заострившееся лицо дочери, и вдруг его плечи дрогнули от рвущихся из груди рыданий.

Не отрываясь взглядом от лица дочери, с трудом поднялся на ноги и глухо произнес:

– Кто ее?..

– Мы бы тоже хотели знать. Это произнес стоявший тут же Мартынов, и Лопатко повернулся на голос. Всем корпусом – словно крупный, матерый волк.

– Это вы мне звонили?

– Да. На побелевших скулах Лопатко шевельнулись вздувшиеся желваки, и он уставился на Мартынова пронизывающе-вопросительным взглядом. Словно сказать хотел: «Мою дочь какие-то звери… а ты, опер хренов…» – однако все-таки пересилил боль и глухо произнес:

– Слушаю вас.

– Нам нужна ваша помощь.

– Моя?!

– Да, ваша, – пришел на помощь Мартынову Львов. – Необходимо осмотреть квартиру и хотя бы визуально определить, не украдено ли что-нибудь.

– А… а Надя что? Она здесь? – дернулся к двери Лопатко.

– Здесь она, здесь, – поспешил успокоить его Львов. – Но… Короче говоря, ей самой сейчас необходима помощь. С ней врач на кухне возится.

При этих словах следователя плечи Лопатко поникли и он весь как бы стал ниже ростом.

– Да, конечно… плохо… – с лихорадочным блеском в глазах бормотал он. – Я помогу… я обязательно помогу.

И уже как бы оправдываясь сам перед собой:

– Я ведь недавно съехал отсюда. Квартиру дочке оставил… А с Надей… с Надей мы по-хорошему разошлись. Без дрязг, без оскорблений и ругани. Конечно, Лерочка переживала сильно из-за нашего развода, но…

Оперативное совещание, которое проводил шеф Мартынова майор Стрельцов, обещало быть более чем коротким, как, впрочем, и не менее жестким. Об убийстве семнадцатилетней студентки художественного колледжа Валерии Лопатко уже раструбило несколько московских газетенок, не упустили этот сюжет и телевизионщики, так что возбужденное прокуратурой уголовное дело стало едва ли не подконтрольным, а это нервотрепка и та самая гонка по вертикали, когда не остается минутки-другой, чтобы по-настоящему осмыслить преступление.

Довольно жесткий с подчиненными, Стрельцов окинул взглядом собравшихся в его кабинете оперов, остановился на Мартынове, который едва не засыпал на стуле от суматошной круговерти прошедшей ночи, и даже не произнес, а скорее процедил сквозь зубы:

– Лейтенант, ждем доклада.

При обращении к старшим лейтенантам он почему-то всегда опускал слово «старший», и ему это прощалось. Не любил лишних слов и лишних предлогов майор, не любил, и все тут. Обращаясь к подполковникам, он также опускал предлог «под».

Мартынов вздохнул, уж в который раз подумал, что неплохо было бы и осадить как-нибудь «господина майора», однако, понимая, что этот жест оскорбленного офицера милиции самому себе в убыток станет, негромко произнес:

– Докладывать сейчас особо не о чем, но версия, выдвинутая Львовым в качестве рабочей, мне тоже кажется наиболее приемлемой, и группа уже приступила к ее разработке.

– И на чем же она построена, эта ваша версия? – с откровенной язвинкой в голосе поинтересовался Стрельцов, воспринимавший утвердительный тон своих подчиненных, даже если они были старшими лейтенантами, как подрыв своего собственного авторитета. – Освежи-ка в памяти основные вводные.