Луговые разбойники

Приблизительно через четверть часа после этого давно ожидаемая лодка пристала к берегу. Браун и Вильсон при помощи Ассовума перенесли оттуда тело Алапаги на берег и положили его около громадного дуба.

– А где вы собираетесь рыть могилу? – спросил Мулинс, подходя к вновь прибывшим.

Ассовум, услыхав это, отвел Брауна за руку в сторону шагов на сто, поближе к своему вигваму, построенному по индейскому обычаю из кусков древесной коры и крытому звериными шкурами.

Неподалеку находился индейский могильный курган, каких много встречается в наиболее отдаленных частях Северной Америки и в наше время[11 - Следует помнить, что роман опубликован впервые более ста лет назад.].

– Пусть нежный цветок лугов, – сказал он, указывая на курган, – покоится здесь. В этом кургане погребено немало моих братьев краснокожих. Среди них найдет себе приют и Алапага. Они умерли, наказанные Великим Духом за междуусобную распрю, и их пепел зарыт под этим холмом.

Белые, конечно, не стали препятствовать желанию Ассовума, и Браун с Вильсоном тотчас же принялись копать на указанном месте глубокую яму – последнее прибежище Алапаги. Затем они принесли заготовленный еще вчера гроб и собирались положить туда тело, Ассовум, однако, не согласился на подобное погребение. Он поспешил принести из вигвама несколько высушенных шкур, бережно обвязал ими Алапагу и тогда только, с помощью Брауна, уложил тело жены в гроб.

Тем временем другие фермеры, также желая чем-нибудь помочь при похоронах, сбегали в дом за гвоздями и молотком и хотели заколотить крышку гроба, но краснокожий опять воспротивился, сам обвязал гроб и крышку крепким лассо и сам спустил гроб в могилу.

Тогда из дому вышел Роусон и стал готовиться к исполнению своих обязанностей священника. Ассовум и тут хотел было воспротивиться желанию белого, но, вспомнив, вероятно, о том, что жена его при жизни приняла христианскую религию, только безнадежно махнул рукой и, отходя к стороне, опустился у края могилы, закрыл лицо руками и зарыдал.

До сих пор Ассовум, занятый хоть чем-нибудь, боролся со своим горем, считая недостойным мужчины плакать и поддаваться печали, но теперь, когда все было кончено, когда труп его верной Алапаги находился в могиле, этот крепкий, мужественный сын прерий не выдержал и разразился такими рыданиями, что белым стало вчуже[12 - Вчуже – со стороны, не будучи близким, связанным родственными отношениями.] жаль его. Привычный к невзгодам и заслуживавший уважение и восхищение своим мужеством, он не меньше заслуживал и сочувствия в своем горе. Плечи его вздрагивали от сдерживаемых рыданий, а горячие слезы, пробиваясь сквозь пальцы, катились по его пылающим щекам и орошали землю, готовившуюся навеки поглотить его обожаемую подругу. Теперь только краснокожий с грустью понял, что он потерял со смертью этого дорогого ему существа, скрасившего своею любовью всю его печальную, полную опасности и лишений жизнь.

Методист с неподражаемым спокойствием начал надгробную речь по женщине, которую недавно убил собственными руками. Он восхвалял добродетели умершей, от тьмы языческой религии обратившейся к свету христианства; напомнил слушателям о ее почтительности и уважении к мужу, о ее добром, незлобивом отношении к окружающим и ее трудолюбии, набожности и просил Бога простить грешницу, кровь которой в минуту гнева он допустил пролиться за что-то; просил и забвения убийце.

Роусон только что кончил свое надгробное слово, как с ужасом попятился перед выросшей перед ним фигурой краснокожего, который, одной рукой сжимая томагавк жены, а другой указывая на него, произнес:

– Белый! Зачем ты просишь Алапаге помилования у своего бога? Алапага отреклась от веры предков и за то наказана Великим Духом!

Роусон хотел было возражать, но краснокожий одним взглядом охладил его порыв.

– Ты еще просишь о прощении убийцы. Так знай, я всю жизнь свою отдам на его розыск. Я не успокоюсь до тех пор, пока он не будет достойно наказан. Великий Дух слышал мою клятву мщения у тела жены и поможет мне. Если я умру, не исполнив ее, он не примет меня к себе, как честного мужа. Нет пощады гнусному убийце, отнявшему у Ассовума его сокровище!

Роусон, все время пытавшийся что-то сказать, воздел руки к небу, произнося:

– Боже, прости необдуманные слова мщения, произнесенные этим человеком в порыве гнева и отчаяния!

Присутствующие молча слушали речь проповедника, спор его с краснокожим и заключительные слова.

Ассовум не сказал более ни слова и опустился перед могилой на колени, предоставив белым завершить церемонию похорон и засыпать могилу.

После этого большинство фермеров разъехались по домам, у дома Гарпера остались только Вильсон и Баренс, решившие помочь Брауну в уходе за дядей. Роусон также собирался уехать, когда Браун подошел к нему, поблагодарил за погребение индианки и просил остаться, но методист отговорился тем, что у него много хлопот перед свадьбой. Затем он смиренно поклонился и с напускным благочестием, преклонив колена перед могилой убитой им женщины, отправился в путь.

Браун, невольно вернувшийся к печальным воспоминаниям, под влиянием слов Роусона о свадьбе грустно смотрел вслед человеку, похитившему его счастье. Любимая девушка, жизнь с которой рисовалась ему прежде в радужных красках, принадлежала теперь другому, с которым будет связана в скором времени неразрывными узами. Только смерть могла порвать эти узы, скрепленные перед алтарем. Он терял любимую навсегда.

Браун молча пожал руку Ассовуму, затем направился к постели больного дяди, а краснокожий остался у могилы жены сооружать над ней навес из древесной коры для защиты от непогоды.

Солнце уже спускалось к горизонту, когда индеец окончил свое занятие. Окинув еще раз взглядом сооружение, он наклонился к могиле и концом томагавка сделал отверстие в земле, как раз против того места, где находилась голова умершей.

– Зачем ты переделываешь могилу? – спросил Браун, вернувшийся сюда, чтобы предложить своему другу, не принимавшему пищи уже более суток, хоть немного подкрепить свои силы.

– Я ничего не переделываю! – отозвался индеец. – А только проделал отверстие, через которое душа Алапаги могла бы беспрепятственно вылетать из могилы и опять возвращаться туда, когда ей вздумается.

– Душа никогда не может возвратиться, дорогой друг! – печально сказал Браун. – Она улетела на небо и никогда не спустится больше на землю.

– О, мой друг ошибается! – возразил индеец. – Ведь у человека две души. Да, две! – сказал он, видя изумление Брауна. – Когда Ассовуму становится грустно по прежним местам и людям, его душа отправляется туда, к ним, как бы велико это расстояние ни было. Его душа уносится иногда к дверям вигвама, где он когда-то играл ребенком. Она видит там и своего любимого отца, который учит маленького Ассовума стрелять из лука, и ласковую мать, вскормившую его. Ассовум же в это время находится здесь, в своем вигваме, среди белых, далеко от тех мест, и дышит, и живет. Как бы он мог жить, если бы у него была только одна душа? Нет, у краснокожего две души!

Браун не стал возражать, а принес индейцу съестного. Тот сложил это у могилы, а сам уселся тут же. Он развел огонь и всю ночь заботливо поддерживал его.

Белые, спавшие в хижине, слышали доносившиеся к ним жалобные стоны и мрачные песни молившегося на могиле жены краснокожего вождя.

Часть II

Суд Линча

Глава I

Охота на пуму

Cо времени убийства Алапаги прошло около двух недель, а ее гнусный убийца оставался еще неразысканным, несмотря на все старания Брауна, который после выздоровления дяди посвящал розыскам все свое время. Ассовум почти не помогал своему другу, дни и ночи проводя на могиле жены. Однако в одно прекрасное утро его не нашли на обычном месте: индеец скрылся, не предупредив никого, даже Брауна. Куда он отправился, никто не знал.

Окрестные фермеры, взволнованные двумя недавними убийствами и видя бессилие местных властей в деле розыска и наказания убийц, решили, несмотря на первые неудачи, сами приняться за это и хоть как-нибудь обезопасить свою жизнь и жизнь своих близких. Они почти все сочли за лучшее вступить в небольшой сначала отряд регуляторов и на ближайшую из суббот назначили общее собрание для обсуждения некоторых мер, в число которых входил допрос подозрительных личностей округа. Допросом регуляторы рассчитывали выяснить кое-что и, быть может, напасть на следы убийц.

Помимо розыска убийц Гитзкота и Алапаги, фермеры также надеялись, что при допросах подозреваемых может выясниться и виновник или виновники постоянных за последнее время краж лошадей, – обстоятельства, крайне беспокоившего колонистов, высоко ценивших своих действительно прекрасных и добытых путем тяжким трудов и забот лошадей. Многие высказывали предположение, что виновники конокрадств и убийств одни и те же лица, от которых нужно, стало быть, избавиться, и чем скорее, тем лучше.

На берегах Фурш Лафава, поросших густым тростником, обычное безмолвие векового леса и прерий в солнечный день, вскоре после описанных трагических событий, было нарушено звуком рогов и собачьим лаем, раздававшимся в чаще. Здесь происходила охота на зверей.

По широкой прогалине болота на взмыленной лошади полным галопом скакал наш знакомец Робертс, криком и свистом подбодряя своих собак, мчавшихся по следам зверя.

Другие охотники также старались не отставать от несшихся впереди собак, которые то показывались между кустами, то снова скрывались в чаще. Препятствия, встречавшиеся на пути, не смущали привычных к такого рода скачке всадников.

Впереди скакал Робертс, заметивший, что собаки уже учуяли зверя и бегут по верному следу. Чтобы не терять времени на объезд препятствий и задержки перед густой сетью лиан, переплетавших стволы деревьев, он держал в правой руке охотничий нож, успешно работая им на всем скаку и прочищая себе путь. В левой руке у него была наготове заряженная винтовка. Вдруг, огибая одно дерево, стоявшее на пути, всадник не успел разглядеть другого, и его лошадь со всего маху налетела на какой-то куст, поскользнулась, упала, а за ней покатился на землю и сам хозяин.

Животное, освободясь так внезапно от седока и почуяв свободу, снова ринулось вслед за гончими, оставив Робертса барахтаться в грязи. Тот собрался было кликнуть лошадь обратно, но только безнадежно махнул рукой, увидев, что она бесследно скрылась в чаще деревьев.

Постояв немного, охотник решил, что лучше хоть как-нибудь продвигаться вперед, чем оставаться на месте, и, вытерев нож о землю, бегом поспешил по тому направлению, куда умчались и собаки и лошадь. Но вскоре его остановило новое препятствие: перед ним протекала в довольно крутых берегах река, через которую необходимо было переправиться. Робертс остановился, обдумывая способ переправы. Неподалеку он заметил на берегу полусгнивший ствол дерева, около которого виднелись подозрительные следы какого-то хищника.

Несколько дней назад пума утащила из его табуна одного жеребчика, а на следующий день – прекрасную молодую лошадь. Охотник предполагал, что зверь должен был после такой лакомой добычи отправиться отдыхать в свое логовище, находившееся по ту сторону реки. Следовательно, нужно было предупредить хищника и самому направиться туда же.

Сбросив с большим трудом ствол в реку, Робертс поместился на нем и оттолкнулся от берега, старательно оберегая винтовку от брызг. В этот момент отчаянный лай и визг собак показал ему, что преследуемый ими враг недалеко. Не успел он опомниться, как на берегу, между кустами, мелькнул силуэт зверя.

То была пума, спасавшаяся от преследования собак. Не долго думая, она ринулась в воду, и так близко от охотника, что обдала его каскадом брызг, и быстро поплыла на противоположный берег.

Робертс на минуту остолбенел от неожиданности, но потом опомнился и схватил свой, к счастью, не замоченный карабин. Лишь только голова вынырнувшего зверя показалась над водой, он прицелился и выстрелил. Раненая пума высоко выпрыгнула из воды и снова поплыла к берегу. Ободренный более или менее удачным выстрелом, охотник испустил торжествующий возглас, но в ту секунду ствол под ним повернулся от неосторожного движения, и он свалился в воду. Собаки, появившиеся в это время у воды, разъяренные долгим безуспешным преследованием, приняли скрывшегося под водою, вместе с ружьем, охотника за зверя, и бросились в воду. Тут вынырнувший Робертс осознал всю опасность для себя такой ошибки собак и поспешил к противоположному берегу.

Едва он успел туда выбраться, как следом за ним там очутились и собаки, бросившиеся прямо на него. Робертс стал отбиваться от них ружейным прикладом, крича:

– Назад, проклятые собаки! Назад, Полли! Как тебе не стыдно бросаться на хозяина! Назад!

Стая гончих Робертса наконец узнала хозяина и обступила его, радостно виляя хвостами. Уклоняясь от неумеренной ласки своих собак, Робертс отступил назад, поскользнулся и опять рухнул в воду.

Как раз в этот момент на другом берегу показался Баренс и впал в ту же ошибку, что и собаки: он принял Робертса за упавшую в воду пуму. Прицелившись, Баренс уже готовился спустить курок, но собаки плотно окружили упавшего хозяина. Не желая подстрелить в этой свалке собаку, Баренс подождал с минуту, и велико было его удивление, когда он узнал в поднявшемся на ноги существе своего приятеля!

Пока все это происходило, собаки, почуяв след зверя по оставленной им кровавой дорожке, бросились снова вперед и настигли пантеру в лощине.