Европейские негры

Мужчина в ливрее, допив стакан, закричал буфетчице:

– Ну, старуха, давай еще вина!

– Прежде давай деньги, отвечала старуха, не вставая.

– Деньги? сказал он с натянутым смехом: – да у меня больше нет; давай в кредит.

– Какой тебе кредит, ты и так уж много задолжал.

– Ах ты старая ведьма! да я тебя…

– Послушай, не заводи драки; ведь твои дела несовсем-хороши: следствие об убитом старике не кончилось, еще можешь попасться, сказал куривший сигару.

– Не боюсь я! отвечал лакей, однако ж, тотчас же переменив тон, прибавил: – ну, старуха, не хочешь давать в кредит, возьми в залог часы.

Он пошел к прилавку и мимоходом, нагнувшись, хотел поцеловать младшую из девушек. Она едва могла оттолкнуть его руку и шепнула своей подруге: «Уйдем отсюда скорее, Нанетта, они обидят нас».

– Есть у тебя деньги? спросила старшая.

– Еще остается два гульдена.

– Так можно взять здесь комнату.

С этими словами брюнетка подошла к старухе и что-то сказала ей. Старуха подала Нанетте ключ и свечку. Взяв арфу и гитару, девушки пошли сначала по корридору, потом по лестнице вниз, потом по другому корридору и наконец дошли до своего нумера, довольно-большой комнаты, единственною мебелью которой была кровать с тюфяком, без простыни, и два-три стула.

– Неслишком-уютно, сказала старшая из девушек: – но мне такие помещения не в диковинку. А тебе?

– Здесь страшно, отвечала блондинка: – я никогда не ночевала в таких пустых комнатах.

– Милая моя, со мною, пожалуйста, не жеманься, притворяться передо мною ненужно, я девушка простая, не взыскательная. И вот тебе доказательство: я тебя не допрашивала, как и зачем ты попала ко мне и отчего ты так дрожала.

– Вы меня спасли, благодарю вас. Но безопасны ли мы здесь?

– Безопасны ли? это смотря по тому, о каких опасностях ты говоришь. Скажи же мне, кто ты такая? Ведь ты еще ничего не сказывала мне. Я тебе дала гитару и взяла тебя с собою, потому что жаль было тебя. Ты вся дрожала и умоляла дать тебе приют. Верно, ты бежала откуда-нибудь?

– Бежала, отвечала младшая девушка смущенным голосом.

– Ты, кажется, прозябла? ты дрожишь? Приляг на постель, прикройся, и когда согреешься, тогда и рассказывай.

– Как же мы запрем дверь? замка нет, боязливо сказала младшая девушка.

– В этих комнатах нет замков и запираться нельзя.

– Боже мой, как это страшно!

– Страшно или нет, нечего делать, ложись, отвечала Нанетта и, накрыв свою подругу толстым и грязным одеялом, придвинула к постели свой стул так, что могла положить голову на подушку. – Ну, рассказывай же, какими судьбами попала ты в пустой сарай, где я вчера ночевала?

– Я прибежала туда из соседнего городка Наумбурга. Я осталась сиротою по десятому году и жила у тетки, которая выучила меня шить и стряпать кушанье, так-что на шестнадцатом году я могла поступить в няньки к одному купцу, у которого была жена, уж немолодая, и маленькая дочь.

– Не очень же предусмотрительна была твоя тетка, заметила слушательница.

– Но ведь он во всем городе пользовался славою человека самых строгих правил.

– Такие-то лицемеры бывают часто самыми гадкими людьми.

– Да, он был дурной человек; но я этого не понимала и долго не догадывалась, чего он от меня хочет. Я очень любила его маленькую дочку и он всегда любовался, как я за нею ухаживала. Жена у него была больная и каждое лето ездила на воды…

– Значит, когда пришло лето, ты осталась одна с ним в доме?

– Да. Сначала я не понимала, какие у него мысли. Теперь я вижу, что он давно имел на уме что-то недоброе. На другой вечер после того, как жена уехала, он вошел ко мне в комнату…

– Ну, дальше хоть и не рассказывай: история известная. Где ж, в-самом-деле, такой слабой девушке, как ты, противиться…

– Нет, я прогнала его; но он, уходя, сказал, что дает мне полчаса времени на размышление; что если через полчаса моя дверь не отворится для него, то мне будет плохо. Я молилась всю ночь. Поутру он не показал мне и виду, что помнит о вчерашнем. Я повела гулять его дочь. А когда воротилась, он с кухаркою был уж в моей комнате, заставил меня отпереть мой сундук, и там нашлось множество вещей, которые были не мои и которых я туда не клала. Он сказал, что прогоняет меня из дому, как воровку.

Брюнетка, пристально посмотрев на девушку, задумчиво проговорила:

– Ну да, ты не лжешь. С моею сестрою было почти то же самое, или еще хуже: он пригрозил ей полицией, тюрьмою – и бедняжка покорилась ему.

– Он сказал мне, что не хочет подвергать меня позору и велел мне уйти из города, потому что, когда узнает полиция, то меня накажут за воровство. Я пошла из города, как сумасшедшая, не знала куда мне деться, и все шла целый день, пока вошла, чтоб хоть немного отдохнуть, в тот сарай, где была ты.

– В твоей истории нет ничего особенного; такие вещи случаются нередко. Надобно и мне рассказать тебе свои приключения, сказала арфистка. – Когда умер батюшка, нас осталось четыре сестры; пятую, о которой я уж говорила, не считаю: она была тогда пристроена, хоть после и умерла чуть не на улице. Мы все четыре были девушки красивые; я с той поры совсем переменилась, стало быть, могу сказать это без хвастовства. Мы пришли к тётке советоваться, как нам быть. Она говорит: «Работайте, без хлеба не будете, только держите себя честно». Я поступила к фабриканту. Скоро до меня дошли о нем дурные слухи и я приготовилась дать отпор. И правду сказать, он съел от меня две пощечины; только, разумеется, мне после этого не приходилось оставаться на фабрике. Что ж ты думаешь, сначала мне показалось, будто все к-лучшему; нашелся добрый человек, который сказал, что у меня хороший голос и что я могу определиться в хористки на театр. Надобно тебе сказать, что петь я немного умела. Я определилась. Только, через месяц я узнала, что и здесь то же самое, что на фабрике. Долго я боролась, наконец выбилась из сил и стала не лучше других. Затем содержатель театра обанкрутился, и мы все остались ни при чем. Жалованье за два месяца было нам не уплачено. Я взяла в уплату арфу – и вот промышляю, как видишь; теперь я ко всему привыкла, кажется, и живу весело. А все-таки иной раз куда-как тяжело бывает! Да и умереть прийдется где-нибудь под забором.

Обе девушки долго молчали, думая каждая о своем.

– Что ж мне теперь делать? сказала с отчаянием младшая.

– Ты говоришь, что ты честная девушка; в таком случае, решительно не знаю; разве только одно: оставайся со мною и броди по улицам и трактирам; я тебя выучу брать на гитаре несколько аккордов, выучу петь три-четыре романса и ты будешь помогать мне; а если ты отстанешь от меня, то попадешь на самую дурную дорогу. Ты на меня что-то странно поглядела. Тебе, верно, кажется, что хуже той дороги, по которой я иду, и не бывает? Ошибаешься, моя милая. То ли еще бывает на свете, когда девушка остается одна, без всякой защиты. Я тебе зла не желаю, а иной раз могу и защитить. Так оставайся же со мною, чтоб не было тебе хуже. А потом, когда поосмотримся, можно будет что-нибудь придумать; а теперь пора спать.

Она кое-как улеглась подле своей подруги и скоро заснула. Но робкая блондинка не могла принудить себя сомкнуть глаза: её запуганному воображению представлялись всевозможные ужасы и время показалось ей бесконечно-длинно. Но вот бьют часы. Только десять; Боже, ночь только еще начинается! Что будет со мною в этой комнате, без замка, в доме, наполненном людьми, непривыкшими церемониться? думала она. В корридоре послышались тихие шаги. Тут молодая девушка не могла победить своего трепета и разбудила подругу:

– Слушай, к нам кто-то крадется! шепнула она.

– Это женские шаги, отвечала равнодушным тоном арфистка, прислушавшись: – ничего, не бойся.

Дверь заскрипела на ржавых петлях и полоса света озарила комнату.

– Нанетта, ты здесь? спросил охриплый голос.

– Ах, это ты! отвечала арфистка. – Не бойся, это старуха буфетчица, шепнула она девушке. – Ну, зачем ты пожаловала к нам? продолжала она, обращаясь к старухе.

– Он сам здесь и хочет поговорить с твоею подругою.

– Что ты, старуха, с ума сошла? изумленным голосом сказала арфистка: – моя подруга только с нынешнего дня в этом городе и никто здесь её не знает.

– Ну, видно, он знает, холодно отвечала старуха. – Одевайся же, красавица, да иди со мною.

– Кто это зовет меня и что со мною будет? Я боюсь; спаси меня! шептала блондинка.

– Кто он – узнаешь сама, когда будет нужно; ослушаться его невозможно. Иди скорее. Увидишь, что и бояться нечего, если ни в чем не виновата перед ним; а если виновата, от него не уйдешь. Ступай же за старухою. Арфистка оправила волоса и платье своей подруги, и почти насильно вывела ее за руку в корридор.

Колени несчастной девушки дрожали; она часто должна была опираться об стену, чтоб не упасть; старуха поминутно останавливалась, дожидаясь её.

– Не бойся, милая, твердила она: – верно, ничего дурного он тебе не сделает; ведь ты первый раз в нашем доме, ни с кем не знакома?

– Ни с кем, ни с кем, повторяла девушка.

– Ну, так нечего и бояться. Только уж решительно не понимаю, зачем ты ему понадобилась.

Долго шли они, то спускаясь, то поднимаясь по лестницам, из одного корридора в другой, перешли через двор, потом опять поднялись по лестнице, прошли через корридор и наконец остановились перед дверью. Старуха постучала три раза. Дверь в тот же миг отворилась и старуха втолкнула девушку в ярко-освещенную комнату, оставшись сама в корридоре.

Высокий мужчина, ходивший взад и вперед по комнате, указал девушке стул, потом сложил руки на груди и начал снова прохаживаться, не обращая на нее никакого внимания.

Тот, для свидания с которым была призвана девушка, занят был другою сценою, в другой комнате, которая отделялась от первой темным кабинетом.

Эта вторая комната, огромная и высокая, была очень-чиста и довольно-хорошо меблирована. Окна и двери её все были закрыты занавесами, которые спускались от позолоченного карниза до самого пола. В одном углу был огромный камин, в котором пылали дрова. Подле него стоял старинный дубовый стол, украшенный резьбою; у стола старинные большие кресла. Насупротив стола толпились сильные, крепкие люди и в кругу их стоял тот лакей, которого мы видели в буфете. Он был бледен и корчился от страха.

Глаза всех были неподвижно устремлены к столу, за которым, опершись на спинку кресла, стоял молодой, стройный человек довольно-высокого роста; его гибкие, мускулистые члены изобличали чрезвычайную физическую силу; он был в охотничьем костюме и его сапоги с длинными шпорами, забрызганные грязью, показывали, что он прискакал сюда верхом и издалека. За поясом у него висел кинжал в богатой оправе. Лицо этого человека было правильно и приятно, но смугло, как у цыгана, длинные волосы черны, как смоль, и странную противоположность этому составляли его голубые глаза. Одна рука его, как мы сказали, опиралась на спинку кресла, другая играла рукояткою кинжала.

– Я не люблю осуждать, не выслушав оправданья. Говори же, что можешь сказать в извинение себе? Или пусть говорит каждый из вас, кто может чем-нибудь извинить его, произнес он своим звучным и приятным голосом.

Лакей сделал только несколько движений челюстями, как-бы давился словами или икал, и робко озирался на окружавших, которые отворачивались от него.

– Говори же сам, если не хотят другие.

– Что я могу сказать? произнес, наконец, жалким голосом лакей: – если я виноват в смерти старика, который не мешал нам, то накажите, но пожалейте меня хоть сколько-нибудь.

– Если ты хочешь пощады, сказал молодой человек: – так будь же прямодушен; как ты ни подл, я пощажу тебя, если ты сознаешься в том, чем еще провинился перед нами.

– Чем же я провинился еще? Лопни мои глаза, провались я на месте, если я чем виноват перед вами.

– Не лги, говори все, в чем виноват, или тебе будет дурно, повторил строгим голосом молодой человек.

– Чего вы от меня требуете? Я ничего не знаю.

– Ничего не знаешь?

– Ничего.

– Так буду же говорить я за тебя. Помните ли все вы, здесь присутствующие, что я вам уже давно говорил об этом человеке? Вы упросили меня, иначе его не было бы на свете полгода назад. Припомните ж это. Сознаешься ли хоть теперь? продолжал он, обращаясь к лакею и смягчая голос.

– Не в чем сознаваться мне.

– Так я должен говорить за тебя. Я случайно узнал, что этот человек был у директора полиции.

Эти слова подействовали и на обвиненного и на всех присутствовавших, как удар грома. Они все встрепенулись; он затрясся еще более прежнего и посинел.

– Да, он был у директора полиции, объявил ему, что знает шайку опасных людей и предлагал открыть их приюты, если ему дадут две тысячи гульденов; но директор, вы знаете, человек умный, почел его слова неправдоподобными и велел ему предоставить доказательства. Видите, я забочусь о вас, потому что узнал его проделку в тот же день. Ваша жизнь висела на волоске – только ваша, потому что я безопасен: ведь я не существую в вашем кругу, являюсь только изредка, случайно, чтоб награждать и наказывать. Да, вы были в опасности; потому что секретарь директора не был так беспечен, как его почтенный начальник, и велел полицейскому агенту наблюдать за донощиком и людьми, с которыми он видится. Но я навел его на другие следы, и он теперь следит за людьми неприкосновенными к нашим делам. – Что, правду я сказал? сознаешься теперь?

– Это ошибка! Пощадите меня, я этого не делал, вы ошиблись.

Вместо ответа, молодой человек вынул из кармана лист бумаги, развернул его и спокойно сказал: «Эта бумага тебе знакома?» Лакей опустил голову.

– Взгляните, его ли рукою это писано, продолжал он, отдавая бумагу другим.

– Да, его рука, сказали все.

– Вы помните, как наказываются подобные люди. Возьмите ж его.

Напрасны были крики, рыдания, сопротивление осужденного: его вывели в дверь, противоположную той, за которою была комната, где дожидалась решения свой участи блондинка. Все ушли. В комнате остался только молодой человек. Через минуту был введен к нему другой из виденных нами в буфете гостей, черноволосый мужчина с добродушным и красивым лицом.

– Что скажешь, Йозеф? Попал в беду? Я тебе всегда говорил, что горячность – твой враг. Как же можно, сейчас за ружье да и стрелять?

– Что ж было делать? Он сам был виноват. Ведь я любил жену. Определился я к нему лесовщиком, хотел бросить все эти дела, жить честным трудом, и жил, благодаря вашей милости: вы мне и на обзаведение дали и сами меня одобрили, когда увидели, что я в-самом-деле честно жить хочу. Да стал он меня посылать в другие участки; по целым неделям я жены не видал. А тут слухи до меня дошли… Раз иду домой, и сам увидел: выходит он из моей избы. Как тут удержал? Ружье было заряжено… ну, я и выстрелил. Разумеется, промаху не дал. Теперь опять негде мне искать убежища, кроме как у вас.

– Твое дело устроено. Ты показан уехавшим в Америку. Вот тебе новый паспорт, теперь ты совершенно-другое лицо: Франц Карнер; место тебе также приискано. Ступай с этим письмом к барону Бранду, он тебя рекомендовал уже молодому графу Форбаху.

– Благодарю вас. Какие же мои обязанности?

– Ты должен присматриваться ко всему и доносить обо всем. Но в-особенности должен ты подружиться с прислугою в доме старого графа и разузнавать, что там делается. Прощай. Завтра рано поутру приготовить приличное платье для него! продолжал молодой человек, обернувшись к дверям в соседнюю комнату. – Позовите сюда девушку, которая дожидается в зале.

Черноволосый человек вышел и была введена девушка, все еще бледная и не совсем-оправившаяся от испуга.

– Подойди сюда, не бойся ничего, ласково сказал молодой человек. Отвечай на мои вопросы. Правда ли, что ты только нынче встретилась с арфисткою, и прежде не бывала никогда в этом городе? Правда ли, что ты убежала из города, где жила, потому что была уличена в краже?

– Все правда; но я не воровка; меня обвинили несправедливо.

– Знаю; ко все-равно, ты осталась без приюта, без куска хлеба. У тебя только и покровителей, что арфистка Нанетта. Нравится тебе её судьба? А если ты останешься с нею, будешь делать то же, что она.

Бедная девушка зарыдала.

– Если тебе тяжело и подумать об этом, тебе помогут: определят тебя в хорошее, богатое семейство, с порядочным жалованьем. Ведь ты умеешь говорить по-французски? Тебя определят горничною к знатной даме. Завтра тебе дадут хорошее платье, адрес этой дамы и записку о том, что от тебя требуется. В этой записке будет сказано, под каким именем ты должна к ней явиться, потому что прежнее твое имя замарано этой историей о воровстве. Там будет также означено, в какой дом и к какому господину должна ты являться каждую неделю, чтоб отвечать на его вопросы, например о том, где бывает твоя новая госпожа, с кем ведет переписку, кто бывает у ней, и тому подобное. Этот господин будет иногда давать тебе поручения: ты их должна выполнять. Согласна?

Бедная девушка вздохнула и ничего не отвечала.

– Эти условия тебе тяжелы? Но услуг даром никто не оказывает. Для тебя делают много, от тебя требуют пустяков. Но главное, тебе остается один выбор: или принять мои условия, или жить с арфисткою и разделять её жалкую судьбу. Говори же, что ты выбираешь? Хочешь возвратиться к арфистке?

– О, нет, нет!

– Значит, согласна на мои условия. Иди же в эту дверь, там найдешь ты женщину, которая даст тебе на ночь хорошую и безопасную комнату, а завтра поутру оденет тебя и ты отправишься по этому адресу.

Девушка ушла. Молодой человек надел плащ и шляпу с широкими полями, придавил пружину в стене у камина и скрылся в растворившуюся дверь.