Мечи против смерти

Единственной принадлежностью лавки, которую Фафхрду удалось разглядеть с такого расстояния, был привратник в красной шапочке и туфлях и пузырящихся штанах: теперь он не скакал, а опершись на длинную метлу, стоял у сводчатого дверного проема.

Широким движением левой руки Фафхрд накинул шарф-невидимку на шею. Концы потрепанной ленты легли на грудь его куртки из волчьего меха, не доходя до широкого пояса, на котором висел длинный меч и небольшой боевой топор. Насколько Северянин видел, тело его никуда не исчезло, поэтому он засомневался, в исправности ли шарф. Как и многие другие чародеи, Нингобль мог без колебаний подсунуть человеку никуда не годный амулет, причем вовсе не обязательно из вероломства, а просто чтобы как-то подбодрить своего подопечного. Тем не менее Фафхрд смело направился к лавке.

Северянин был высок, широкоплеч и выглядел крайне внушительно; в сверхцивилизованном Ланкмаре его варварское одеяние и вооружение лишь подчеркивали это впечатление, поэтому он привык, что горожане обычно расступаются перед ним: не было еще случая, чтобы кто-нибудь не уступил ему дорогу.

На сей раз он был потрясен. Писцы, наемные убийцы с нездоровым цветом лица, судомойки, студенты, рабы, второразрядные купцы и захудалые куртизанки – словом все, кто обычно мгновенно уходил у него с пути (последние, правда, не преминув призывно вильнуть бедрами), теперь шли прямо на него, так что ему приходилось то и дело отступать в сторону, останавливаться и даже делать шаг назад, чтобы кто-нибудь в него не врезался или не отдавил ногу. А какой-то наглый толстяк с гордо выпяченным пузом чуть даже не унес на себе его паутинку, на которой, как разглядел Фафхрд в ярком свете из дверей лавки, действительно не осталось ни одного паука – если только совсем крохотные.

Внимание Фафхрда было настолько занято тем, чтобы ни с кем не столкнуться, что рассмотреть как следует лавку он смог лишь тогда, когда оказался у самых ее дверей. Но не успел он оглядеться, как обнаружил, что стоит, склонив голову к левому плечу и надевает на глаза паутинку, подаренную Шильбой.

Фафхрд ощутил на лице прикосновение самой обычной паутины – на такую можно натолкнуться, продираясь на заре сквозь заросли кустов. Все вокруг слегка замерцало, словно он смотрел сквозь тонкую хрустальную сетку. Потом мерцание прекратилось, паутинку на лице он тоже перестал ощущать, и зрение Фафхрда – насколько он мог об этом судить – вновь стало нормальным.

И сразу же оказалось, что у дверей лавки Пожирателей навалена груда мусора, притом самого оскорбительного свойства: старые кости, дохлая рыба, мясные отбросы, полусгнившие саваны, сложенные неровными стопками и напоминавшими скверно переплетенные книги с необрезанными краями, битое стекло и глиняные черепки, ломаные ящики, большие гниющие листья с пятнами оранжевой плесени, окровавленное тряпье, проношенные до дыр набедренные повязки, и во всем этом копошились длинные черви, сновали сороконожки, ползали тараканы и личинки, не говоря уж о еще менее приятных насекомых.

На куче сидел крайне плешивый стервятник, который, казалось, только что скончался от какой-то птичьей экземы. Во всяком случае, Фафхрд решил, что птица издохла, но она вдруг приоткрыла один глаз, подернутый белой пленкой.

Единственным пригодным для продажи предметом, составлявшим резкий контраст со всем остальным, была большая статуя из вороненого железа, изображавшая худого воина – немного больше, чем в натуральную величину – с грозным и вместе с тем грустным лицом. Стоя у самой двери на своем квадратном пьедестале, воин наклонился вперед, опираясь на длинный двуручный меч, и скорбно глядел на площадь.

Статуя на миг пробудила у Фафхрда какое-то воспоминание, причем совсем недавнее, как сагу показалось, однако оно тут же пропало, и Северянин не стал больше ломать над ним голову. В таких налетах, какой ему предстоял, прежде всего необходимы быстрота и натиск. Фафхрд высвободил из петли топор, бесшумно вытащил Серый Прутик и, слегка отпрянув от вонючей груды мусора, вошел в «Склад Странных Услад».

* * *

Мышелов, ощущая приятную тяжесть в желудке после вкусной черной еды и крепкой, тоже черной, выпивки, подошел к черной стене и сунул в нее правую руку по самое плечо. Затем слегка помахал ею, наслаждаясь приятным текучим холодком, словно бальзамом, и восхищаясь мелкими серебряными чешуйками на руке и ее нечеловеческой красотой. Потом он проделал ту же манипуляцию правой ногой и принялся раскачивать ею, словно танцовщик у станка. И наконец, тихо, но глубоко вдохнул и вступил в стену.

* * *

Фафхрд зашел в лавку и увидел те же самые, что и Мышелов кипы роскошно переплетенных книг и полки с блестящими зрительными трубками и хрустальными линзами – обстоятельство, на первый взгляд сводившее на нет теорию Нингобля о том, что Пожиратели продают только хлам.

Увидел он и восемь великолепных металлических клеток всех цветов радуги, подвешенных к потолку на сверкающих цепях, которые шли через блоки к усеянным драгоценными камнями рукояткам, расположенным на стене.

В каждой клетке сидел блестящий, роскошной расцветки темношерстный или светлошерстный паук величиной с невысокого человека, время от времени шевелящий суставчатой ногой с клешней на конце или слегка разевающий клыкастые жвалы и пристально глядящий на Фафхрда восемью внимательными глазками, блестящим, как два ряда самоцветов.

«Науськай паука на паука», – подумал Фафхрд, вспомнив о своей паутинке, и тут же удивился, что это может значить.

Быстро переключившись на более насущные дела, он задал себе вопрос не стоит ли, прежде чем двигаться дальше, перебить этих очень дорогих на вид пауков, с которыми могла бы охотиться какая-нибудь царица джунглей – еще одно очко не в пользу теории Нингобля! – но тут услышал в дальнем конце лавки тихий плеск. Это напомнило ему, что Мышелов любит принимать ванны – долгие роскошные ванны, причем в горячей мыльной воде с благовонными маслами, – этакий маленький сибарит! И Фафхрд поспешил в ту сторону, то и дело оглядываясь через плечо на клетки.

Он как раз обходил последнюю клетку из алого металла с самым красивым пауком внутри, когда заметил книгу, заложенную изогнутой зрительной трубкой – в точности так же, как Мышелов любил закладывать книги кинжалом.

Фафхрд остановился и раскрыл книгу. Ее глянцевитые белые страницы были пусты. Затем он приставил глаз, прикрытый неощутимой паутинкой, к зрительной трубе. Увиденная им картина представляла собой дымную и красноватую бездну вселенского ада, где черными сороконожками сновали дьяволы, скованные цепями люди с тоской устремляли взгляды наверх, а преданные проклятию корчились в объятиях черных змей, у которых сверкали глаза, с зубов капал яд, а из ноздрей вырывалось пламя.

Отложив в сторону трубку и книгу, Фафхрд услыхал приглушенное бульканье пузырьков, поднимающихся на поверхность воды. Взглянув в полутемный конец лавки, он увидел жемчужно мерцающую черную стену и углубляющийся в нее черный скелет с большими алмазами вместо глаз. Впрочем, одна рука этого дорогостоящего живого костяка – еще раз теория Нингобля оказалась ложной! – еще торчала из стены, и была она не костью серебряного, белого, коричневатого или красноватого цвета, а рукою из плоти, покрытой самой настоящей кожей.

Рука медленно погружалась в стену, но Фафхрд бросился вперед с быстротой, с какой не передвигался еще ни разу в жизни, и успел схватиться за кисть, пока та не исчезла. И тут он понял, что держит руку приятеля, потому что сразу узнал хватку Мышелова, несмотря на всю ее слабость. Северянин стал тащить Мышелова к себе, но того словно затягивало в черный зыбучий песок. Фафхрд положил Серый Прутик на пол, схватился за кисть друга обеими руками, покрепче уперся в шероховатые плиты и дернул изо всех сил.

В черной стене послышался всплеск, и скелет, вылетев из нее, мгновенно преобразился в Серого Мышелова с отсутствующим взглядом, который, даже не посмотрев на своего приятеля и спасителя, нетвердой походкой доплелся до черного гроба и нырнул в него вверх тормашками.

Но не успел Фафхрд выручить друга из этой новой беды, как послышались быстрые шаги и к некоторому удивлению Фафхрда в лавку вбежала высокая статуя из вороненого железа. Захватить с собой пьедестал она, по-видимому, не сочла нужным, но зато не позабыла о двуручном мече, которым принялась яростно размахивать, бросая, словно черные стрелы, пытливые взгляды в каждый темный закоулок.

Черные глаза не останавливаясь скользнули по Фафхрду, но задержались на лежащем на полу Сером Прутике. Увидев меч, статуя явно удивилась, злобно скривила железные губы и сузила глаза. Бросая по сторонам пронизывающие взгляды, она принялась резкими зигзагами двигаться по лавке, взмахивая блестящим черным мечом, будто косой.

В этот миг из гроба выглянул Мышелов: затуманенным взором он взглянул на статую, вяло помахал ей рукой и с глуповатой хитрецой в голосе тихонько воскликнул:

– Улю-лю!

Статуя прекратила прочесывать лавку и уставилась на Мышелова презрительно и вместе с тем удивленно.

Покачиваясь, как пьяный, Мышелов поднялся на ноги в черном гробу и полез в свой кошель.

– Эй, раб! – в приступе хмельного веселья закричал он. – Товар у тебя сносный. Я беру девицу в красном бархате. – Достав из кошеля монету, он поднес ее к самым глазам, потом швырнул в сторону статуи. – Вот тебе за нее грошик. И девятиколенную зрительную трубу. Вот еще грош. – Он бросил монету. – И вот тебе еще грош за «Основы экзотических знаний» Грона! Да, и еще один – за ужин, было очень вкусно. Ага, чуть не забыл: вот еще грош – за хорошую постель!

Он бросил пятый медяк в демоническую черную статую и, блаженно улыбаясь, снова грохнулся в гроб. Было слышно, как под ним зашуршал черный стеганый атлас.

Еще когда Мышелов бросал четвертую монету, Фафхрд решил, что сейчас бессмысленно ломать голову над дурацким поведением друга и будет гораздо полезнее воспользоваться этой заминкой и подобрать с пола Серый Прутик. Он молниеносно нагнулся, но черная статуя, если даже и потеряла на миг бдительность, то теперь была снова настороже. Едва Фафхрд прикоснулся к мечу, как она повернулась, наступила на клинок, который звякнул у нее под ногой, и издала хриплое металлическое восклицание.

Очевидно, меч тоже стал невидимым, когда Фафхрд прикоснулся к нему: черная статуя не следила за Северянином взглядом, когда тот, схватив клинок, отскочил в сторону. Вместо этого она отложила свой внушительный меч, схватила длинную и узкую серебряную трубу и поднесла ее к губам.

Фафхрд счел за лучшее броситься в атаку, пока противник не вызвал подкрепление. Занеся меч и напружинив все мускулы для сильнейшего косого удара, он бросился на статую.

Статуя дунула в трубу, и вместо ожидаемого сигнала тревоги из нее прямо в лицо Фафхрду беззвучно вылетело большое облако какого-то белого порошка, который мгновенно заволок все вокруг, словно густейший туман с реки Хлал.

Задыхаясь и откашливаясь, Фафхрд отступил. Демонический туман тут же рассеялся: белый порошок неестественно быстро опал на пол. Фафхрд снова все видел и мог возобновить атаку, но теперь, похоже, статуя тоже его увидела, поскольку взглянула прямо на него, опять издала металлический возглас и принялась вращать мечом над головой, взвинчивая себя для атаки.

Фафхрд увидел, что его руки покрыты толстым слоем белого порошка, который, очевидно, был на нем повсюду за исключением глаз, несомненно защищенных паутинкой Шильбы.

Железная статуя яростно бросилась вперед. Фафхрд парировал выпад и сам нанес удар, который в свою очередь был отбит. Схватка наконец превратилась в обычный шумный и грозный поединок на мечах, с тем лишь отличием, что после каждого удара на Сером Прутике оставалась зазубрина, тогда как несколько более длинному клинку статуи ничего не делалось. Кроме того, когда Фафхрду с помощью выпада удавалось пробить защиту противника – боковыми ударами его было практически не достать, – тот с невероятной быстротой и прозорливостью уклонялся в сторону.

Фафхрду казалось – по крайней мере в те минуты, – что это самый жестокий, безнадежный и, главное, изнурительный поединок из всех, в которых он участвовал, поэтому он почувствовал обиду и раздражение, когда Мышелов снова уселся, пошатываясь, в своем гробу, облокотился о стенку, обитую черным атласом, положил подбородок на кулак и принялся посылать сражающимся улыбки от уха до уха, время от времени разражаясь диким хохотом и выкрикивая всякую возмутительную чушь, вроде: «А ты его секретным выпадом с двумя с половиной оборотами, Фафхрд!», или: «Прыгай в печь! Это будет шедевр тактики!», или, уже обращаясь к статуе: «Не забудь подмести у него под ногами, мошенник!»

Отступая назад во время одной из внезапных атак Фафхрда, статуя опрокинула столик с остатками трапезы Мышелова – очевидно, затылком она не видела, – и черные объедки, белые черепки и осколки хрусталя рассыпались по полу.

Мышелов перегнулся через стенку гроба и, игриво погрозив пальцем, воскликнул:

– Это придется подмести!

И тут же оглушительно расхохотался.

Отступая в очередной раз, статуя натолкнулась спиной на гроб. Мышелов лишь дружески похлопал демоническую фигуру по плечу и заметил:

– Ну-ка наддай, паяц! Вымети его метлой!

Но пожалуй самым неприятным был момент, когда во время краткой передышки, пока противники, тяжело дыша, мутными глазами смотрели друг на друга, Мышелов кокетливо помахал рукой ближайшему пауку, повторил свое бессмысленное «Улю-лю!», после чего проговорил:

– Увидимся после цирка, дорогая.

Отчаянно и устало парируя пятнадцатый, а может, и пятидесятый удар в голову, Фафхрд с горечью подумал: «Вот и пытайся спасти таких бессердечных недоумков, которые лишь улюлюкают, видя свою бабушку в объятиях медведя. Паутинка Шильбы выставила Мышелова в его истинном идиотском виде».

Мышелов сперва было разозлился, когда звон мечей вырвал его из черных атласных сновидений, но, увидев, что происходит, был очарован этой невероятно комичной сценой.

Без паутинки Шильбы Мышелов видел лишь гаера-привратника в красной шапочке, который, пританцовывая в своих красных туфлях с загнутыми носами, пытался ударить метлой Фафхрда, выглядевшего так, словно он только что вылез из бочки с мукой. Не припорошена ею была лишь узкая полоса на лице, которая маской лежала у Северянина на глазах.