Бэзил и Джозефина

На бланке Бэзил написал:

Заболела но не сильно выезжай немедленно любящая сестра.

К четырем часам Бэзил еще не забыл, что у него, строго говоря, есть родители, но они уже остались далеко в прошлом. Кроме того, он знал, что согрешил, и, пока брел по аллее, безостановочно повторял молитву, надеясь получить в этой жизни прощение за очки Альберта Мура. Остальное можно было отложить до разоблачения, за которое он предпочел бы ответить после смерти.

В четыре часа они с Джо забились в шуноверовский чулан, чтобы хоть на последние тридцать минут скрыться от бдительного ока кухонной прислуги. Миссис Шуновер отсутствовала, гости были на подходе – и тут как по команде одновременно раздались трели дверного и телефонного звонков.

– Пришли, – шепнул Джо.

– Это мои предки, – сразу охрип Бэзил, – скажи, что меня тут нет.

– При чем тут твои предки? Это гости.

– По телефону названивают.

– Вот сам и скажи.

Джо ворвался в кухню:

– Ирма, в дверь звонят – неужели ты не слышишь?

– У меня руки в тесте, у Эсси тоже. Ступай сам открой, Джо.

– Нет, ни за что!

– Тогда пускай обождут. Вы, ребятки, как видно, ходить разучились.

И снова по всему дому настырно разнесся двойной сигнал тревоги.

– Джо, скажи моим родителям, что меня здесь нет, – нервно повторил Бэзил. – Как же я сам скажу, что меня нет? Давай, не тяни. Просто скажи: его тут нет.

– Надо дверь открыть. Ты хочешь, чтобы все разбрелись по домам?

– Нет, не хочу. Но ты просто обязан…

Из кухни, вытирая руки, появилась Ирма.

– Вот тебе и раз! – воскликнула она. – Что ж дверь-то не открыли? Детки сейчас разбегутся.

В смятении оба загалдели наперебой. Ирма волевым решением отдала преимущество телефону.

– Алло, – ответила она. – Уймись, Бэзил, из-за тебя ничего не слышно. Алло, алло… Ну вот, трубку повесили. Ты бы причесался, что ли, Бэзил… а руки-то, руки!

Бэзил бросился к раковине и схватил кусок хозяйственного мыла.

– Где расческа? – заорал он. – Джо, где у тебя расческа?

– Наверху, где ж еще.

С мокрыми руками он помчался наверх по черной лестнице и, увидев себя в зеркале, понял, что выглядит именно так, как только можно выглядеть после скитания по задворкам. Торопливо откопав среди вещей Джо свежую рубашку, он уже принялся ее застегивать – и тут послышался вопль, плывущий вверх от парадной двери:

– Бэзил, ушли! Там никого… все разошлись!

Ошарашенные, мальчики выскочили на крыльцо. В самом конце улицы мелькали две удаляющиеся фигурки. Сложив ладони рупором, Бэзил и Джо стали кричать им вслед. Фигурки остановились, обернулись – и, откуда ни возьмись, рядом возникло множество других; вывернувшая из-за угла «виктория», грохоча по мостовой, подкатила к крыльцу. Праздник начался.

При виде Долли Бартлетт у Бэзила перехватило дыхание; он бы предпочел унести ноги. Это была незнакомка – определенно не та девочка, которую он обнял неделю назад. Перед ним брезжило видение. Прежде он не знал, как она выглядит, и воспринимал ее как воплощение времени или погоды: когда воздух был свеж и прохладен, она была свежестью и прохладой; когда летними вечерами окна домов светились таинственным желтым светом, она и была тайной; когда музыка навевала вдохновение, грусть или радость, она и была сама музыка: «Красное крыло», «Алиса, куда ты идешь?», «Свет серебристой луны».

Более хладнокровный наблюдатель сказал бы, что у Долли по-детски золотистые волосы, заплетенные в тугие косички; лицо правильной формы, милое, как у котенка; ноги либо благовоспитанно скрещены в лодыжках, либо беспрепятственно свисают со стула. В свои десять лет она была такой настоящей, уверенной в себе и подвижной, что о ней грезили многие; те приемы, что вырабатывались многими поколениями – долгий взгляд, след улыбки, сокровенный шепот, нежное прикосновение, – она усвоила раньше положенного срока.

Оглядевшись вместе с другими в поисках хозяйки дома и не найдя никого похожего, Долли бочком прошла в гостиную и присоединилась к возбужденному девичьему хору шепотков и хихиканья. Такой же защитный кружок образовали мальчики, за исключением двух беззастенчивых шкетов лет восьми, которые, воспользовавшись смущением старших, мозолили им глаза, носились по комнате и пронзительно хохотали. Минуты тикали, но ничего не происходило; Джо и Бэзил переговаривались между собой свистящим шепотом, едва размыкая губы.

– Давай начинай, – бормотал Бэзил.

– Сам придумал – сам и начинай.

– Но компашка-то у тебя собралась. Чем так стоять, лучше сразу по домам разойтись. Скажи: давайте поиграем, а потом выбери себе какую-нибудь и веди в другую комнату.

Джо недоверчиво уставился на него:

– Ты что! Пусть девчонки начинают. Попроси Долли.

– Еще чего.

– Тогда Марту Робби, что ли?

Марта Робби, сорванец в юбке, не внушала им ни страха, ни благоговения; эту можно было попросить о чем угодно, как сестренку.

– Послушай, Марта, скажи девочкам, что сейчас будем играть в почту.

Марта в негодовании отпрянула.

– Ни за что! – сурово отрезала она. – Не буду я им ничего говорить.

В подтверждение своих слов она побежала к девочкам поделиться:

– Долли, угадай, чего хотел Бэзил? Он потребовал, чтобы…

– Замолчи! – не выдержал Бэзил.

– …Играть в почту…

– Замолчи! Ничего такого мы не требовали.

В этот миг прибыл кое-кто еще. По ступеням поднималось – не без помощи шофера – инвалидное кресло, а в нем восседал Карпентер Мур, старший брат Альберта Мура, того самого, которому Бэзил утром пустил кровь. На веранде Карпентер отказался от услуг шофера и ловко подкатил к собравшимся, надменно поглядывая сверху вниз. Недуг сделал из него тирана и скандалиста.

– Всем привет, – сказал он. – Джо, приятель, как поживаешь?

В следующий миг он нашел взглядом Бэзила, развернулся и подъехал к нему.