Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая

Энтони огляделся по сторонам и, увидев на стуле пальто и шляпу, стал неуклюже натягивать их на себя, испытывая невыносимые мучения. Бросив напоследок взгляд на диван, он понял, что Глория даже не повернула головы и вообще не пошевелилась. Пробормотав дрожащим голосом «Прощайте!» и тут же об этом пожалев, он стремительно выбежал из комнаты, совершенно не заботясь о достоинстве.

Некоторое время Глория сидела тихо, по-прежнему скривив губы. Она смотрела прямо перед собой, и во взгляде сквозило высокомерное отчуждение. Потом ее глаза чуть затуманились, и она прошептала два слова, обращаясь к обреченному на смерть огню в камине:

– Прощай, осел!

Паника

Человеку нанесли тяжелейший в жизни удар. Он наконец понял, чего хочет, но тут же навеки утратил возможность обрести желаемое. До дома Энтони добрался в жалком состоянии, рухнул в кресло, не сняв пальто, и просидел так больше часа, а его мысли в отчаянии блуждали по лабиринтам, выстроенным в процессе бесполезного и мучительного самоанализа. Глория прогнала его прочь! Этот факт давил вечным бременем безысходности! Вместо того чтобы схватить девушку в объятия и, удерживая силой, подчинить своей страсти, вместо того чтобы сокрушить ее волю могуществом своего духа, он ушел поверженный и беспомощный, с горестно опущенными уголками губ. И если в его скорби и гневе сохранились остатки силы, их было невозможно рассмотреть за повадками школьника, которого выпороли розгами. А ведь одно мгновение он нравился Глории, и даже очень. Ах, да она уже почти влюбилась. Но уже в следующую минуту потеряла к нему всякий интерес и подвергла продуманному унижению как мужчину, допустившего непростительную дерзость.

Энтони не занимался самобичеванием, разве что самую малость, но сейчас его волновали гораздо более важные вещи. Он был даже не влюблен в Глорию, а просто полностью потерял по ее милости рассудок. Пока она снова не будет рядом, пока он не прижмет ее, уже покорную, к груди и не покроет поцелуями, ничего другого от жизни не надо.

Три минуты полного, убийственного безразличия подняли девушку с довольно высокого, хотя и несколько ненадежного места, которое она занимала в душе Энтони, и вознесли на недосягаемый пьедестал, превратив в смысл всей жизни. И сколько бы ни метались его сумасбродные мысли между страстным желанием целовать Глорию и столь же неистовым стремлением причинить ей боль и страдания, в потаенных уголках сознания теплилась более возвышенная мечта обладать этой победоносной душой, которая сияла в течение трех незабываемых минут. Глория была прекрасна и, самое главное, безжалостна, и Энтони должен овладеть той неприступной силой, что сумела прогнать его прочь.

Однако в данный момент Энтони не имел сил на такой тонкий анализ. Ясность ума, все неисчерпаемые ресурсы, которые, как он полагал, обеспечила ирония, были отметены в сторону. Не только в тот вечер, но и в последующие дни и недели книги превратились для него всего лишь в предмет мебели, а друзья – в людей, живущих и движущихся в расплывчатом внешнем мире, от которого он старался убежать. Этот мир был холодным, там дул промозглый ветер, а Энтони вдруг на мгновение заглянул в теплый дом, где в камине горит огонь.

Около полуночи он почувствовал, что проголодался, и направился на Пятьдесят вторую улицу, а там стоял страшный холод, и дыхание застывало льдинками в уголках губ и на ресницах, мешая открыть глаза. С севера накатил мрак и окутал тусклую безрадостную улицу с редкими прохожими, чьи закутанные черные силуэты казались еще темнее на фоне ночи. Люди ковыляли по тротуару сквозь завывания ветра, осторожно волоча ноги, будто на них надеты лыжи. Энтони свернул на Шестую авеню, погруженный в свои мысли, не замечая подозрительных взглядов прохожих, брошенных в его сторону. Он шел в расстегнутом нараспашку пальто, под которое задувал пронизывающий ветер, несущий безжалостную смерть.

Через некоторое время к нему обратилась официантка, толстая женщина в очках в черной оправе, с которых свисал черный шнурок.

– Будьте добры, заказывайте!

Голос официантки показался без нужды громким, и Энтони с возмущением поднял глаза.

– Так будете заказывать или нет?

– Разумеется, буду, – ответил с раздражением Энтони.

– Я обращаюсь к вам уже в третий раз. Здесь вам не общественный туалет.

Он бросил взгляд на большие часы и с изумлением обнаружил, что они показывают третий час. Энтони сообразил, что находится в районе Тридцатой улицы, и в следующее мгновение прочел расположенные белым полукругом перевернутые буквы на витринном стекле: ЧАЙЛД. Посетителей было мало, три или четыре дрожащих от холода полуночника.

– Будьте добры, принесите яичницу с беконом и кофе.

Официантка напоследок наградила его полным отвращения взглядом и поспешно удалилась. Очки на шнурке придавали ей до смешного заумный вид.

Господи! Поцелуи Глории словно цветы. Энтони предавался воспоминаниям, словно все произошло много лет назад: ее полный свежести грудной голос, прекрасные линии тела, просвечивающие сквозь одежду, лилейное лицо в свете уличных фонарей… уличных фонарей.

Боль с новой силой обрушилась на Энтони, и к ней примешивались страх и тоска. Он потерял Глорию. Такова правда, ее нельзя ни отрицать, ни смягчить. И вдруг сердце обожгла неожиданная мысль. Господи, Блокмэн! Что теперь будет? Богатый человек, достаточно умудренный опытом прожитых лет, чтобы проявить терпимость в отношении красавицы жены, потакать ее капризам, потворствовать глупым выходкам, обращаться так, как, возможно, хочется ей самой, носить ярким цветком в петлице, храня и оберегая от всех перипетий и страхов. Энтони догадывался, что Глория, пусть и не всерьез, подумывала о возможности выйти замуж за Блокмэна, и вполне возможно, разочарование в Энтони толкнет ее прямо в объятия к кинодельцу.

При этой мысли Энтони охватила ребяческая ярость. Ему хотелось убить Блокмэна, заставить заплатить за омерзительную самонадеянность. Стиснув зубы, с глазами, горящими ненавистью и страхом, он снова и снова повторял про себя одну и ту же фразу.

И все-таки, несмотря на неистовую до неприличия ревность, Энтони наконец полюбил – глубоко и искренне, как только мужчина может любить женщину.

Возле локтя поставили чашку с дымящимся кофе, который постепенно остывал. Ночной смотритель, сидевший за конторкой, поглядывал на неподвижную фигуру за последним столиком, а потом, вздохнув, направился в ее сторону как раз в тот момент, когда стрелка на больших часах пересекла цифру три.

Мудрость

Прошел еще один день, смятение утихло, и Энтони обрел способность рассуждать более или менее разумно. Он влюблен и в порыве страсти выкрикивает про себя этот факт. Обстоятельства, которые еще неделю назад казались непреодолимым препятствием – скромный доход, стремление не брать на себя ответственность и любой ценой сохранять независимость, – вихрь безумной любви разметал в разные стороны как солому. Если он не женится на Глории, жизнь превратится в жалкую пародию на собственную юность. Чтобы общаться с людьми и выдерживать неотступные мысли о Глории, которые заполнили все его существование, нужно обрести надежду. И он с отчаянным упорством стал строить эту надежду из своей мечты, надежду слишком зыбкую, чтобы на нее рассчитывать, надежду, которая дает трещину и рассыпается в прах по десять раз на дню, надежду, взлелеянную насмешкой, но, несмотря ни на что, надежду, на которой основано самоуважение.

Память коротка, рассуждал Энтони.

Действительно, так коротка. Вот президент треста в критический момент выступает в качестве свидетеля на суде, он потенциальный преступник, еще немного – и сядет в тюрьму. Его презирают все честные граждане в округе. Предположим, его оправдали – и через год история забыта. «Да, у него однажды были неприятности, но я полагаю, чисто формального характера». О, память очень коротка!

Энтони встречался с Глорией дюжину раз, все свидания заняли вместе около двадцати четырех часов. Допустим, он оставит девушку в покое на месяц. Не станет искать встреч и повода начать разговор, постарается не посещать места, где можно ее встретить. И кто знает, вдруг случится – тем более что Глория его никогда не любила, – что к концу этого срока вихрь событий сотрет его образ из сознания девушки, а вместе с образом и его обиду и унижение. Глория все забудет, потому что вокруг появятся другие мужчины. Энтони болезненно поморщился, вникая в смысл своих рассуждений. Другие мужчины… Два месяца… Господи! Уж лучше три, нет, две недели…

Эти мысли посетили Энтони на второй вечер после катастрофы, когда он раздевался перед сном. В смятении он упал на кровать и лежал так, уставившись на полог, а все тело била мелкая дрожь.

Две недели – это еще хуже, чем вообще ничего. Через две недели он подойдет к Глории, и все останется по-прежнему, как сейчас. Ни уважения к себе, ни уверенности. Для нее он останется мужчиной, который зашел слишком далеко, а потом на мгновение, оказавшееся на деле вечностью, расхныкался. Нет, две недели – слишком короткий срок. И требуется время, чтобы притупились мучительные переживания того дня. Да, надо дать Глории время, за которое инцидент сотрется из памяти, и тогда наступит новый период, когда она постепенно начнет о нем думать, пусть и не всерьез, однако есть надежда, что вспомнится не только унижение Энтони, но и удовольствие, полученное в его обществе.

В конце концов он остановился на шести неделях как на промежутке времени, наиболее подходящем для намеченной цели, и, вычеркнув на настольном календаре дни, обнаружил, что срок заканчивается девятого апреля. Прекрасно, в этот день он позвонит и попросит разрешения зайти. А до тех пор – ни звука.

Приняв окончательное решение, Энтони почувствовал себя заметно лучше. Во всяком случае, он сделал шаг в направлении, указанном надеждой, и осознавал, что чем меньше станет думать о Глории, тем легче произведет желаемое впечатление при встрече.

В промежутке

Время шло, и, несмотря на то что сияние ее волос для Энтони ощутимо померкло, а после года разлуки, возможно, исчезло бы совсем, в течение намеченных шести недель выдалось немало отвратительных дней. Он страшился встречи с Диком и Мори, так как вообразил, что друзьям известно о его позоре. Однако когда все трое встретились на квартире у Ричарда Кэрамела, в центре внимания оказался вовсе не Энтони. «Демонического любовника» решили без промедления издать, и Энтони почувствовал, что с этого момента отдаляется от друзей. Он больше не стремился обрести безмятежное тепло и уют в обществе Мори, которое еще в ноябре доставляло несказанную радость. Теперь это могла дать только Глория и никто иной. А потому успех Дика обрадовал лишь мимоходом и не на шутку встревожил. Он означал, что мир вокруг движется вперед, пишет, читает и издает книги. Одним словом – живет. А Энтони хотелось, чтобы вселенная, затаив дыхание, неподвижно выжидала шесть недель – пока Глория все забудет.

Две встречи

Самую большую радость Энтони приносила компания Джеральдин. Однажды он пригласил девушку на ужин, а потом в театр и несколько раз развлекал у себя дома. Джеральдин увлекала, но не так, как Глория. Она заглушала эротическое возбуждение, которое не давало покоя в обществе Глории. Не имело значения, как он целует Джеральдин. Поцелуй и есть поцелуй, он и призван дать наибольшее удовольствие за короткий миг. Джеральдин все расставляла по строго установленным местам: поцелуй – одно дело, а то, что следует дальше, – совсем другое. В поцелуе нет ничего предосудительного, а вот остальное – это «плохо».

По истечении половины назначенного срока одно за другим произошли два события, нарушившие крепнувшее спокойствие Энтони и ставшие причиной временного рецидива.

Сначала он встретил Глорию. Встреча была короткой, оба раскланялись, что-то говорили, не слыша друг друга. А потом Энтони три раза кряду прочел колонку в «Сан», не понимая ни единого предложения.

Шестая авеню казалась местом вполне безопасным, и вот тебе на! Отказавшись от услуг парикмахера в отеле «Плаза», Энтони отправился утром в парикмахерскую за углом, намереваясь побриться. В ожидании своей очереди он снял пиджак и жилет и, расстегнув воротничок, стоял у парадной двери. День походил на оазис в холодной мартовской пустыне, и тротуар заполняли радостные толпы любителей солнца. Затянутую в бархат тучную даму с обвислыми от злоупотребления массажем щеками тащил за собой, словно вихрь, рвавшийся с поводка пудель. Картина напоминала океанский лайнер на буксире. Следом шел мужчина в синем костюме в полоску и белых гетрах, с усмешкой наблюдая за зрелищем. Встретившись с Энтони взглядом, он подмигнул ему сквозь стекло. Энтони рассмеялся, и тут же на него накатило настроение, когда все мужчины и женщины кажутся уродливыми нелепыми призраками с причудливыми изгибами и округлостями в состоящей из прямоугольников жизни, которая является их собственным творением. Они вызывали у Энтони те же чувства, что и странные до безобразия рыбы, обитающие в загадочном зеленом мире аквариумов.

Его внимание случайно привлекли еще два прохожих: мужчина и девушка. И вдруг, к ужасу Энтони, девушка оказалась Глорией. Он замер на месте, не в силах пошевелиться. Пара подошла ближе, и Глория его заметила. Глаза девушки расширились, а на лице появилась вежливая улыбка. Глория шевелила губами, их разделяло всего метра полтора, не больше.

– Как поживаете? – с глупым видом пробормотал Энтони.

Глория, счастливая, прекрасная и юная – в обществе мужчины, которого Энтони прежде не встречал! Именно тогда, усевшись в освободившееся кресло, он три раза кряду прочел одну и ту же колонку в газете.

Вторая встреча произошла на следующий день. Около семи часов Энтони заглянул в бар «Манхэттен» и столкнулся лицом к лицу с Блокмэном. Посетителей в зале почти не было, и прежде чем мужчины узнали друг друга, Энтони уже устроился рядом с ним, и, таким образом, уклониться от разговора не представлялось возможным.

– Здравствуйте, мистер Пэтч, – довольно любезно приветствовал его Блокмэн.

Энтони пожал протянутую руку, и они обменялись традиционными замечаниями о колебаниях ртутного столба в термометрах.

– Часто сюда заходите? – поинтересовался Блокмэн.

– Нет, крайне редко. – Энтони предпочел умолчать, что до недавнего времени отдавал предпочтение бару отеля «Плаза».

– Замечательный бар, один из лучших в городе.

Энтони согласно кивнул. Блокмэн допил бокал и взялся за трость. Он был одет в смокинг.

– Ну, я тороплюсь. Ужинаю сегодня с мисс Гилберт.