Великий Гэтсби. Рассказы

Стало быть, экстравагантные наветы, коими сдабривались разговоры его гостей, Гэтсби были известны.

– Расскажу вам все как на духу. – Он резко воздел правую руку, словно призывая в свидетели небеса. – Я родился на Среднем Западе, в богатой семье, родные мои все уже умерли. Вырос в Америке, но образование получил в Оксфорде, где учились все мои предки. Семейная традиция.

Гэтсби искоса взглянул на меня, и я понял, почему Джордан Бейкер решила, что он лжет. Слова «образование получил в Оксфорде» он произнес как-то торопливо, словно проглатывая их или поперхнувшись ими, – как если б когда-то они уже довели его до беды. Сомнения, внушенные мне ими, не оставляли камня на камне от всего, что говорил Гэтсби, и я вновь погадал, не кроется ли в нем все-таки нечто дурное, зловещее.

– В какой части Среднего Запада вы родились? – небрежно поинтересовался я.

– В Сан-Франциско.

– Понятно.

– Родня моя перемерла, оставив мне немалые деньги.

Он произнес это мрачно, так, словно воспоминания о внезапной кончине всей родни и поныне терзали его. На миг я заподозрил, что Гэтсби пытается одурачить меня, однако, взглянув на него, понял: это не так.

– Потом я какое-то время жил в европейских столицах – в Париже, Венеции, Риме, – как молодой раджа: коллекционировал драгоценные камни, по большей части рубины, охотился на крупную дичь, немного писал красками, исключительно для себя, и пытался забыть нечто очень печальное, случившееся со мной в давние годы.

Мне пришлось приложить определенные усилия, чтобы сдержать недоверчивый смешок. Сами его фразы были истерты до таких дыр, что приводили на память лишь увенчанного тюрбаном «персонажа», из каждой по?ры которого сыпется песок, пока он гоняется по Булонскому лесу за тигром.

– А потом началась война. Она стала для меня большим облегчением, старина, я очень старался погибнуть, но, как видно, жизнь моя заговорена. В самом начале я пошел в армию первым лейтенантом. В Аргонском лесу я, приняв под начало два пулеметных подразделения, ушел от своих вперед, да так далеко, что пехота отстала на полмили и никак не могла к нам пробиться. Мы продержались два дня и две ночи, сто тридцать человек с шестнадцатью «льюисами», а когда пехота наконец пришла, она обнаружила в окружавших нас грудах вражеских тел знаки отличия трех германских дивизий. Меня произвели в майоры, я получил награды от каждой из стран Союзников – даже от Черногории, маленькой Черногории на берегу Адриатического моря!

«Маленькой Черногории!» Он словно приподнял эти слова перед собой и покивал им, улыбаясь. Эта улыбка относилась и к бурной истории Черногории, и к отважной борьбе ее народа. Содержалось в ней и понимание тех трудностей, которые Черногории пришлось преодолеть, чтобы в конце концов вознаградить Гэтсби от всего ее маленького, горячего сердца. Мое недоверие потонуло в завороженности – слушая его, я словно пролистал с десяток журналов.

Он сунул руку в карман и опустил на мою ладонь прикрепленный к ленте кусочек металла.

– Это награда Черногории.

К моему изумлению, она производила впечатление настоящей.

Шедшая по кругу надпись гласила: «Orderi di Danilo. Montenegro, Nicolas Rex»[12 - «Орден Данило. Черногория, король Никола». Князь Данило Петрович-Негош (1826–1860) – первый светский властитель Черногории. Король Никола Петрович-Негош (1841–1921).].

– Переверните.

«Майору Джею Гэтсби, – прочитал я. – За исключительную отвагу».

– И вот это я тоже всегда ношу с собой. Памятку об оксфордских днях. Снимок сделан во дворе Тринити-колледжа – слева от меня стоит граф Доркастерский.

Я увидел фотографию десятерых юношей в блейзерах, стоявших в арочном проходе, за которым различались призрачные шпили. Одним из них был выглядевший моложе, хоть и ненамного, Гэтсби – с крикетной битой в руке.

Выходит, все это было правдой. Перед моими глазами поплыли тигриные шкуры, пламеневшие по стенам его дворца на Гранд-канале; он сам, поднимающий крышку ларца с рубинами, дабы умерить их густым багряным свечением боль, которая угрызала его разбитое сердце.

– Я собираюсь обратиться к вам сегодня с важной для меня просьбой, – сказал он, удовлетворенно возвращая свои памятки в карман, – и потому подумал, что вам следует что-то знать обо мне. Не хотелось бы, чтобы вы считали меня пустым местом. Понимаете, обычно меня окружают чужие люди, поскольку я разъезжаю по свету, стараясь забыть то печальное, что случилось со мной.

Он замялся.

– Вы услышите об этом сегодня.

– За завтраком?

– Нет, после полудня. Я узнал стороной, что вы пригласили мисс Бейкер выпить с вами чаю.

– Вы хотите сказать, что влюблены в мисс Бейкер?

– Нет, старина, я не влюблен в нее. Однако мисс Бейкер была настолько добра, что согласилась поговорить с вами о моем деле.

Я не имел и отдаленного понятия о том, что это за «дело», но почувствовал скорее раздражение, чем любопытство. Джордан я пригласил на чай вовсе не для того, чтобы обсуждать с нею мистера Джея Гэтсби. К тому же я не сомневался, что просьба его окажется решительно несусветной, и даже пожалел на миг, что нога моя вообще ступила на переполненную людьми лужайку Гэтсби.

Больше он ни слова мне не сказал. По мере приближения к городу чинность его все возрастала. Мы миновали Порт-Рузвельт, мельком увидев красные обводы выходивших в океан судов, пронеслись по мощенному булыжником закоулку, вдоль которого выстроились темные, отнюдь не малолюдные питейные заведения с пожухлой позолотой на вывесках девятисотых годов. Потом по обеим сторонам дороги распахнулась долина праха, и я, опять-таки мельком, увидел авторемонтную мастерскую и живо сражавшуюся с бензоколонкой миссис Уилсон в разгар битвы.

Словно летя на распростертых крыльях автомобиля, разбрызгивая блики света, мы проскочили половину Лонг-Айленд-Сити, но лишь половину, ибо, едва вокруг нас закружили опоры надземки, я услышал знакомое тарахтение мотоцикла, и вскоре вровень с нами понесся взбешенный полицейский.

– Все путем, старина! – крикнул Гэтсби. Мы затормозили. Гэтсби достал из бумажника белую карточку, помахал ею перед носом полицейского.

– Ваша взяла, – признал тот и коснулся пальцами фуражки. – Теперь буду знать вас в лицо, мистер Гэтсби. Прошу прощения!

– Что вы ему показали? – поинтересовался я. – Оксфордскую фотографию?

– Как-то раз мне удалось оказать услугу комиссару полиции, с тех пор я каждый год получаю от него рождественскую открытку.

Огромный мост, отблески бьющего сквозь его фермы солнца на автомобилях, город, вырастающий за рекой белыми горами, сахарными головами, которые чья-то воля воздвигла на лишенные запаха деньги. С моста Куинсборо он всегда предстает перед нами словно бы в первый раз и словно впервые без удержу сулит открыть нам все тайны, все красоты, какие только существуют на свете.

Мы миновали похоронные дроги с заваленным цветами покойником, две кареты с опущенными на окнах шторками следовали за ним, а за каретами – менее скорбные экипажи с друзьями усопшего. Друзья поглядывали на нас – трагические глаза, коротковатые верхние губы уроженцев юго-восточной Европы, – и я порадовался тому, что вид великолепной машины Гэтсби стал частью их печального уик-энда. Пока мы пересекали остров Блэквелл, навстречу нам попался лимузин с белым водителем и троицей расфуфыренных негров: двумя молодчиками и девицей. Я расхохотался, увидев, как они с кичливым превосходством вытаращились на нас.

«Теперь, когда мы миновали мост, может случиться все, – подумал я. – Все что угодно…»

Может случиться даже с Гэтсби, и ничего удивительного в этом не будет.

Шумный полдень. Я пришел, чтобы позавтракать с Гэтсби, в прохладный подвал на Сорок второй улице. И, проморгавшись после яркого света улицы, увидел его говорившим в темном вестибюле с каким-то мужчиной.

– Мистер Каррауэй, познакомьтесь с моим другом – мистер Вольфшайм.

Низкорослый еврей с приплющенным носом поднял ко мне большую голову, и я увидел пару густо заросших тонким волосом ноздрей. А еще миг спустя различил в полутьме и маленькие глазки.

– …таки я бросил на него один взгляд, – сказал, рьяно сотрясая мою руку, мистер Вольфшайм, – и что я, по-вашему, сделал?

– Что? – воспитанно осведомился я.

Впрочем, обращался он, видимо, не ко мне, поскольку, отпустив мою ладонь, наставил свой выразительный нос на Гэтсби.

– Отдал деньги Кэтспо и сказал: «Так вот, Кэтспо, пока он не заткнется, не давайте ему ни пенни». Тут-то он и заткнулся.

Гэтсби взял нас под локти и повел в ресторан, и мистеру Вольфшайму пришлось проглотить следующую уже начатую им фразу, погрузившись в сомнамбулическую задумчивость.

– Хайболы? – спросил метрдотель.

– Хороший ресторан, – сказал мистер Вольфшайм, разглядывая потолочных пресвитерианских нимф. – Но тот, что по другую сторону улицы, мне нравится больше!

– Да, хайболы, – ответил Гэтсби и повернулся к мистеру Вольфшайму: – Там слишком жарко.