Девочка с медвежьим сердцем

– Может, вернемся домой?

По коже Мейкпис полз озноб. Что-то было совсем рядом. Какие-то существа сгрудились вокруг нее. Она ощущала тошнотворную щекотку их близости, словно от паучьих ножек, пробравшихся в мозг.

– Нет, – ответила мать.

– Но здесь какие-то существа! – ахнула Мейкпис, борясь с надвигавшейся паникой. – Я чувствую их!

Девочка с ужасом узнавала ощущения. Ее кошмары начинались так же: с уколов страха, с ожидания нападения.

– Демоны в моих снах…

– Знаю.

– Какие они? – прошептала Мейкпис. – Они… мертвы?

Но в глубине души она уже знала ответ.

– Да, – ответила мать тем же холодным, ровным тоном. – Послушай, мертвые подобны утопленникам. Они плавают в темноте, размахивая руками и пытаясь схватить все, что удастся. Может, они и не хотят причинить тебе зло, но обязательно сделают это, если позволишь. Сегодня ты переночуешь здесь. Они попытаются когтями процарапаться тебе в голову, но, что бы ни случилось, не дай им взять верх.

– Что?! – воскликнула пораженная ужасом Мейкпис, на мгновение забыв об осторожности. – Нет! Я не могу здесь остаться!

– Ты должна, – отрезала мать, черты лица которой казались чеканными в серебристом свете звезд. В них не было ни мягкости, ни готовности уступить. – Тебе необходимо остаться и заострить палку.

Мать всегда вела себя очень странно, когда речь шла о важных вещах, словно хранила свое второе «я», своенравное, непостижимое, потустороннее «я», в сундуке с одеждой, под выходным платьем, и пользовалась им в самых крайних случаях. В такие моменты она становилась не матерью, а Маргарет. Глаза казались глубже, волосы под чепцом – гуще и непокорнее, словно у ведьмы, внимание устремлено на что-то, чего не способна видеть Мейкпис.

Когда мать становилась такой, девочка старалась не поднимать головы и не спорить. Однако на этот раз ее поразил ужас. Она молила так, как никогда раньше. Спорила. Протестовала. Плакала и с яростным отчаянием цеплялась за руку матери. Мать не может оставить ее здесь, не может, не может…

Мать вырвала руку и так резко оттолкнула Мейкпис, что та отлетела в сторону и едва не упала. Не обращая внимания на дочь, мать вышла, захлопнула дверь, погрузив помещение в непроглядную тьму. Послышался стук задвигаемого засова.

– Мама! – вскрикнула Мейкпис, больше не заботясь о том, что их здесь застанут. Подбежала к двери и стала ее трясти. Дверь не поддавалась. – Ма!

Мать не откликнулась. Вместо ответа слышался шорох ее удалявшихся шагов. Мейкпис осталась наедине с мертвыми, мраком и доносившимся издалека безрадостным уханьем сов.

Следующие несколько часов девочка провела без сна, скорчившись в гнезде из одеял, дрожа от холода и слушая отдаленный лисий лай. И чувствовала, как существа населяют уголки ее разума, выжидая нужного момента. Выжидая, пока она заснет.

– Пожалуйста, – умоляла их она, прижав руки к ушам, пытаясь не слушать шепотки. – Пожалуйста, не надо. Пожалуйста…

Но в конце концов сон против воли затуманил ей голову, и пришел кошмар.

Как и прежде, Мейкпис увидела темную узкую комнату с земляным полом и стенами из обожженного черного камня. Она пыталась закрыть ставни, чтобы в окно не проникал лунный свет. Нужно отсечь его. Отсечь шепот, который он несет. Но ставни никак не сходились, а задвижка была сломана. В щели разверзлась тошнотворная ночь. Звезды покачивались, поблескивая, как болтающиеся пуговицы. Мейкпис изо всех сил налегала на ставни, но ночь выдыхала в ее комнату мертвых. Выдыхала десятками. Они с воем устремлялись вниз, к ней – расплывающиеся, тусклые лица… Мейкпис закрыла ладонями уши, зажмурилась, стиснула губы, зная, что они намерены пробраться внутрь. В ее голову. Они стонали и завывали у самых ушей, а она отказывалась понимать их. Пыталась не допустить, чтобы тихие, тоскливые звуки стали словами. Бледный свет проникал сквозь веки, а шепотки сочились и лизали уши, и существ было столько, что воздух сгустился, а ей приходилось вдыхать его…

Вздрогнув, Мейкпис проснулась. Сердце билось так громко, что ее затошнило. Девочка инстинктивно протянула руку, надеясь получить тепло и утешение от спящей матери. Но матери не было. Мейкпис вспомнила, где находится, и сразу пала духом. На этот раз она не дома, в уюте и безопасности. Она в ловушке. Похоронена заживо. Окружена мертвыми.

Неожиданный звук заставил ее оцепенеть. Прерывистый шорох на полу, поразительно громкий в холодной свежести ночи. И тут кто-то маленький и легкий пробежал по ноге Мейкпис. Она невольно вскрикнула, но уже в следующий момент пульс забился медленнее. Девочка ощутила легкое прикосновение меха, укол крохотных коготков.

Мышь. Где-то в комнате мышь, ее светящиеся глазки следят за ней. Значит, Мейкпис не оставлена наедине с мертвыми. Конечно, мышь ей не друг. Мыши все равно, если мертвые существа убьют Мейкпис или сведут с ума. Но девочку успокаивали мысли о животном, нашедшем убежище от сов и ночных хищников. Мыши было безразлично, любят ее или нет. Она знала, что может рассчитывать только на себя. Где-то там, в укромном углу, ее сердце размером с ягодку смородины билось яростной волей к жизни. И сердце Мейкпис вскоре последовало его примеру.

Она не видела и не слышала мертвых, но ощущала, как они шарят и царапаются по краям ее сознания. Ждут, когда она устанет, поддастся панике или расслабится. И тогда они нанесут удар. Но Мейкпис нашла в душе маленький узелок упрямства.

Труднее всего было не заснуть. Мейкпис щипала себя и долгими темными часами вышагивала по комнате, пока наконец не увидела, как ночная тьма уступила место серенькому свету раннего утра. Ее тошнило, трясло от слабости, голова горела, израненное сознание кровоточило, но она, по крайней мере, выжила.

Мать пришла перед самым рассветом. Мейкпис молча последовала за ней, склонив голову. Она понимала: мать ничего не делает без причины. Но впервые она не могла ее простить и знала: их жизнь уже никогда не будет прежней.

Почти каждый месяц мать отводила Мейкпис на кладбище. Иногда проходило пять или шесть недель, и Мейкпис начинала надеяться, что мать отказалась от своих намерений. Как вдруг Маргарет сообщала, что, по ее мнению, «ночь будет теплой», и сердце Мейкпис сжималось: она слишком хорошо знала, что это значит.

Девочка не могла заставить себя протестовать. При воспоминании об отчаянном унижении в первую ночь ей становилось плохо.

Если кто-то забывает о гордости и молит всем сердцем, но его мольбы напрасны, он уже никогда не станет прежним. Что-то в нем умирает, а что-то рождается. Словно после пережитого в душе Мейкпис, подобно зимней росе, осело новое восприятие мира. Она сознавала, что больше не сможет чувствовать себя в безопасности или любимой, как раньше. А еще знала, что ни за что на свете не станет никого умолять.

Поэтому каждый раз с застывшим лицом шла за матерью на кладбище. Она кое-чему научилась у церковной мыши. Призраки – не жестокие задиры, которых можно урезонить. Они – хищники, она – добыча. Поэтому, чтобы выжить, следует быть упрямой, свирепой и бдительной. Потому что никто другой ее не спасет.

Мало-помалу, с величайшим трудом Мейкпис принялась выстраивать собственную защиту. Под стук дождя и звуки собственного дыхания, вырывавшегося паром в холодном воздухе, девочка повторяла придуманные молитвы и сочиняла заклятья изгнания. Училась противостоять настойчивому царапанью, шевелению и попыткам вторжения духов мертвых и даже давать отпор, хотя всякий контакт был омерзителен. Она воображала себя библейской Юдифью, стоявшей во вражеском лагере с украденным мечом, залитым кровью Олоферна… «Подойдите ближе, – говорила она ночным шептунам, – и я изрублю вас на кусочки!»

И все это время живые создания на кладбище помогали ей оставаться спокойной и в здравом уме. Шуршание в кустах, чей-то посвист, мелькание летучих мышей – все это становилось для нее утешением. Даже их настоящие зубы и когти. Человеческие существа и мертвецы могут внезапно наброситься на тебя, но дикие создания просто живут в своем диком мире, где им нет до тебя дела. Умирая, они не становятся призраками. Когда мышь погибала от лап кота, курице сворачивали шею, а рыбу вытаскивали из реки, Мейкпис ясно видела, как бледные клочья их душ быстро тают, подобно утреннему туману.

Кипящий котел негодования Мейкпис требовал выхода. Вместо того чтобы пожаловаться на ночные вылазки, она стала спорить с матерью по каждому пустяковому поводу, не уступая ни в чем, задавая запретные вопросы, чего никогда не делала раньше. И самое главное, девочка начала расспрашивать об отце. Раньше мать пресекала такие вопросы взглядом, так что Мейкпис приходилось довольствоваться мелкими деталями, которые невольно срывались с материнского языка. Отец жил далеко, в старом доме, и не желал видеть ни мать, ни Мейкпис. Но этого вдруг оказалось недостаточно, и Мейкпис злилась на себя за то, что слишком боялась расспросить подробнее.

– Почему ты не скажешь, как его зовут? Где он живет? Знает ли он, где нас найти? Откуда ты знаешь, что он не хочет жить с нами? Ему хотя бы известно обо мне?

Мать по-прежнему не отвечала на подобные вопросы, но ее грозные взгляды больше не укрощали Мейкпис. Обе не понимали, как им быть. С самого рождения Мейкпис мать решала все, и девочка безропотно соглашалась. Мейкпис сама не знала, почему больше не может оставаться покорной. А мать… раньше ей не приходилось идти на компромисс, и она не знала, с чего начать. Возможно, если давить на Мейкпис силой своей личности, все будет как прежде? Нет. Не будет. Все изменилось.

Два года спустя после первого опыта по «заострению палки» Мейкпис, которой пришлось провести особенно холодную бессонную ночь в часовне, вернулась, дрожа от холода. Через два дня она горела в лихорадке и страдала от боли в мышцах. Целых две недели язык у нее был покрыт пятнами, а на лице выступила отчетливая сыпь оспенных папул.

Некоторое время мир был раскаленным, темным и ужасным. Мейкпис утопала в удушливом бездонном кошмаре. Она сознавала, что может умереть, и понимала, что представляют собой мертвые.

Она не могла мыслить связно и иногда гадала, жива ли еще или уже мертва. Но черная приливная волна болезни потихоньку отступала, оставив ей жизнь и всего пару оспин на щеке. Каждый раз, когда девочка видела их отражение в ведре с водой, она ощущала слабый спазм животного страха. И представляла, как мрачный жнец – скелет по имени Смерть – тянется к ней, чтобы коснуться лица двумя костлявыми пальцами, после чего медленно отводит руку.

С момента ее выздоровления прошло три месяца, но мать ни разу не упомянула о кладбище. Мейкпис предположила, что оспа, похоже, напугала мать и заставила отказаться от своего плана. К несчастью, она ошибалась.

Глава 2

Однажды солнечным майским днем они отправились в большой город, чтобы продать сплетенное матерью кружево. Весна выдалась мягкой, но Лондон потрескивал напряжением, как грозовая туча. Мейкпис пожалела, что оказалась там.

По мере того как Мейкпис менялась, постепенно всё больше озлобляясь, с Попларом и Лондоном происходило нечто подобное. Если верить сплетням молодых подмастерьев, то же самое творилось и во всей стране. Красноносая няня Сьюзан возвещала на молитвенных собраниях о видениях конца – о море, переполненном кровью, и шествующей по главной улице Поплара библейской Жене, облеченной в солнце.

Остальные разглагольствовали в той же манере. Поговаривали, что пару лет назад во время сильнейшей грозы гигантские тучи приняли форму двух грозных армий. Но теперь у многих возникло неприятное предчувствие, что две такие армии действительно собираются по всей стране.

Жители Поплара всегда усердно молились, но сейчас они молились, как люди, осажденные врагом. И казалось, всей стране грозит опасность.

Мейкпис не могла уследить за всеми подробностями, но суть понимала. Католики задумали дьявольский заговор, стремясь совратить короля Карла с пути истинного и восстановить против собственного народа. Добрые люди из парламента пытались урезонить его, но он отказывался слушать.

Никому не хотелось прямо обвинять короля. Это государственная измена, за которую отсекают уши или клеймят лицо раскаленным железом. Нет, все соглашались, что вина лежит на порочных советниках: архиепископе Лоде, «черном Томе-тиране» (известном также как граф Страффорд) и, конечно, королеве Марии, постоянно отравлявшей разум короля своими французскими уловками. Если их не остановить, король сделается проклятым тираном. Он обратится к ложной религии и пошлет войска перебить всех преданных, богобоязненных протестантов в стране.

Сам дьявол проникал повсюду, нашептывал в уши, леденил разум и кроил дела людские хитрыми невидимыми руками. Казалось, на дороге вот-вот появятся опаленные следы копыт.

Страх и возмущение в Попларе были очень зримы, но Мейкпис ощущала и некое подводное течение свирепого возбуждения. Если все действительно рухнет, если пришло время суда, если действительно настал конец мира, благочестивые жители Поплара будут готовы. Они – воины Господни и будут стойко держаться, проповедовать и маршировать.

И сейчас, шагая по лондонским улицам, Мейкпис чувствовала знакомое покалывание – предчувствие того же возбуждения, той же опасности.