Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения

Эльса стряхнула усталость и вырвалась из маминых рук.

– Я хочу поговорить с бабушкой!

Мама выглядела совершенно раздавленной. Похоже, у нее фрустрация. Фрустрация – это слово из Эльсиной словарной копилки. Впрочем, к этому мы еще вернемся.

– Знаешь… дружочек… лучше не стоит, – прошептала мама.

Но Эльса уже бежала мимо регистратуры, прямо в следующую комнату. Женщина-кит что-то кричала ей вслед, но мама, которая все еще владела собой, попросила женщину пропустить Эльсу.

Бабушка ждала ее посреди комнаты. Пахло лилиями, это любимые мамины цветы. У бабушки любимых цветов нет, дольше суток растения в ее доме не живут, и однажды в приступе небывалой сознательности, – которые у нее бывают, прямо скажем, нечасто, – и, по всей вероятности, энергично подбадриваемая любимой внучкой, бабушка решила, что все эти любимые цветы – настоящее преступление против природы.

Эльса остановилась, не дойдя до бабушки, и стояла, сердито засунув руки в карманы. Она постучала башмаками об пол, тщательно стряхивая снег.

– Не хочу я охотиться за твоими дурацкими сокровищами!

Бабушка не отвечала. Она всегда молчит, если Эльса права. Эльса продолжала отряхивать снег.

– Дурацкая бабушка! – крикнула она.

Бабушка молчала. Эльса села на стул рядом с ней и достала письмо.

– Сама разноси свои дурацкие письма… – прошептала Эльса.

С тех пор как Друг начал выть, прошло уже двое суток. Вот уже двое суток, как Эльса не бывала в королевстве Миамас. Никто не сказал ей правды. Взрослые пытаются все приукрасить, чтобы правда не казалась страшной, опасной и отвратительной. Как будто бабушка и вовсе ничем не болела. Это просто несчастный случай. Но Эльса знает, что они врут, потому что бабушка никогда не бывала жертвой несчастного случая. Все несчастные случаи сами становились ее жертвами.

Эльса знала, что такое рак. Она посмотрела в «Википедии».

Эльса пихнула гроб, чтобы обратить на себя внимание. В глубине души она до сих пор надеялась, что бабушка, как обычно, просто решила ее разыграть. Как в тот раз, когда бабушка нарядила снеговика, – ни дать ни взять человек, только что упавший с балкона. Когда Бритт-Мари поняла, что это розыгрыш, она до того разозлилась, что даже позвонила в полицию. А на следующий день Бритт-Мари посмотрела в окно и увидела, что бабушка слепила нового снеговика, точно такого же, один в один, и тогда Бритт-Мари позеленела от злости и в два прыжка выскочила на улицу с лопатой для снега. И тут снеговик вдруг ожил и подпрыгнул с криком: «УУУУУУУУУ!!!»

Потом бабушка рассказывала, что ей пришлось пролежать на снегу несколько часов в ожидании Бритт-Мари, и за это время на нее дважды писали коты. «И я об этом не пожалела!» – ликовала она.

Бритт-Мари, разумеется, сразу позвонила в полицию, но там ей сказали, что это не является нарушением общественного порядка. Бритт-Мари такую точку зрения не разделяла. Она назвала бабушку «хулиганкой».

Эльса надеялась, что и сейчас будет так.

Но бабушка не вставала. Эльса стучала кулаками в гроб, но бабушка не реагировала. Эльса стучала все сильнее, словно хотела вытрясти из гроба всю эту несуразицу и непоправимость. Наконец она соскользнула со стула и, упав на колени, стала шептать:

– Почему они все время врут и говорят, что ты «ушла от нас»? Что мы тебя «потеряли». И никто не говорит «она умерла».

Эльса впилась ногтями в ладони и затряслась всем телом.

– Если ты умерла, то как я теперь попаду в Миамас?..

Бабушка молчала. Эльса прижалась лбом к гробу. Гладкое дерево холодило кожу, на губы стекали горячие слезы. Она почувствовала на затылке мягкие мамины руки, обернулась и обняла ее за шею. Мама унесла ее прочь.

Когда Эльса снова открыла глаза, она уже сидела в маминой «КИА». Мама стояла рядом с машиной и говорила по телефону с Джорджем. Понятное дело, она не хотела, чтобы Эльса слышала их разговор, потому что они обсуждали похороны. Но Эльса не дурочка.

В руках она так и держала бабушкино письмо. Она знала, что чужие письма читать нельзя, но за последние двое суток уже прочитала его раз сто. Естественно, бабушка догадывалась, что так и будет, поэтому написала письмо такими буквами, которые Эльса не понимала. Буквами с дорожного указателя на тех фотографиях.

Эльса обиженно таращилась на письмо. Бабушка всегда говорила, что у них друг от друга не будет никаких тайн, только их общие от других. И теперь дико злилась на бабушку за эту ложь, потому что вот перед ней величайшая тайна, а она ни черта не может в ней разобрать. Эльса знала, что если не прекратит злиться, то побьет их последний рекорд, и это уже навсегда.

Эльса моргала, и чернила расплывались по бумаге. Хоть она и не понимала этих букв, но все равно чувствовала, что написано с ошибками: буквы будто бы накиданы в спешке, как попало, словно сама бабушка уже мысленно в другом месте. Не то чтобы бабушка была безграмотной, нет, просто она так быстро думала, что буквы за ней не поспевали. Разница между Эльсой и бабушкой в том, что бабушка не видит смысла в правописании. «Ты же все равно поймешь, что я имею в виду!» – шипит бабушка, когда сует Эльсе тайные записки во время семейного ужина, а Эльса достает красный маркер и поправляет ошибки. Это одна из постоянных причин их ссор, потому что Эльса считает, что буквы – это не просто способ донести сообщение, а нечто большее. Нечто более важное.

Точнее, доставала и поправляла. Теперь это в прошлом.

Во всем письме Эльса могла разобрать лишь одно слово. Только оно одно было написано обычными буквами, оно словно бы невольно вырвалось из всего письма. Так незаметно, что даже Эльса его пропустила, когда читала письмо первые несколько раз.

Она перечитывала его вновь и вновь, пока глаза не заморгали так, что читать стало трудно. Ногти впивались в ладони. Эльса чувствовала, что ее предали, у нее было десять тысяч причин, чтобы злиться, и наверняка еще десять тысяч, о которых она пока просто не знала. Она не сомневалась, что это слово в письме – неслучайное. Тщательно выведенное, чтобы Эльса его заметила.

Имя на конверте было такое же, как на почтовом ящике Монстра. А слово, которое удалось разобрать, – Миамас.

Бабушка обожала все, что связано с поисками сокровищ.

6. Моющее средство

На щеке у нее три царапины. Явно от когтей. Они наверняка будут допытываться, с чего все началось. Эльса бежала, вот с чего. Бегает она хорошо. Если к тебе часто пристают, ты, хочешь не хочешь, бегаешь хорошо.

Утром она наврала маме, что уроки сегодня начнутся на час раньше обычного. Когда та удивилась, Эльса достала козырь для «невнимательной матери». Этот козырь совсем как бабушкин «рено»: красотой не отличается, зато работает.

– Я тебе сто раз говорила, что по понедельникам мы начинаем на час раньше! И даже записку приносила из школы, но тебе теперь не до меня! – огрызнулась Эльса, глядя в сторону. И мама перестала ее пытать. Пробормотала что-то о забывчивости беременных и покраснела. Лучший способ выбить маму из седла – внушить ей, что она на секунду потеряла контроль над ситуацией.

Это могут сделать только два человека на свете. А теперь только один. Для почти восьмилетнего ребенка это неисчерпаемые возможности.

Возле школы Эльса села в автобус и поехала обратно домой. По дороге она купила четыре пакета с конфетами «Дайм». В доме темно и пусто, так выглядит дом без бабушки. Кажется, он тоже по ней тоскует. Эльса спряталась от Бритт-Мари, которая с утра пораньше направлялась в сторону помойки с функцией сортировки мусора, хотя при этом в руках у нее никакого мусора не было. Бритт-Мари изучила содержимое помойных контейнеров на предмет нарушения сортировки, недовольно поджала губы, когда на глаза ей попалось нечто заслуживающее отдельного обсуждения на встрече жильцов, и удалилась в сторону продуктового магазина, чтобы продолжить инспекцию тамошних товаров. Эльса прошмыгнула в подъезд и поднялась на два пролета вверх. Минут двадцать она стояла перед дверью с письмом в руках и тряслась от злости и ужаса. От злости на бабушку. И от ужаса перед Монстром. Вот с чего все началось.

Немного погодя Эльса бежала так, будто пятки касались раскаленного песка. И вот она с красной разодранной щекой сидит в маленьком кабинете и ждет маму. Эльса знает, что они будут допытываться, с чего все началось. Она ненавидит понедельники, вот с чего началось. С того, что сегодня понедельник.

Эльса крутила глобус, стоявший на столе у директора. Кажется, директору от этого было не по себе, и Эльса крутила глобус с удвоенным рвением.

– Эльса, может, хватит, – сказал директор, не прибавив в конце знака вопроса.

– Воздух общий, – ответила Эльса.

У директора аж ноздри раздулись от возмущения. Он показал на царапины на ее щеке.

– Ну что? Ты готова рассказать, с чего все началось?

Эльса не удостоила его ответом.

Все-таки бабушка ловко все придумала. В этом ей не откажешь. Конечно, Эльсу по-прежнему дико бесят эти идиотские поиски сокровищ, но как здорово она придумала оставить в письме слово «Миамас»! Потому что Эльса стояла у двери по меньшей мере сотню вечностей, пока не решилась нажать на звонок. А если бы бабушка не догадалась, что Эльса прочтет письмо, хотя чужие письма читать нельзя, и если бы она не написала «Миамас» обычными буквами, Эльса просто бросила бы письмо в почтовый ящик Монстра и убежала. Но она все-таки позвонила в дверь, чтобы потребовать у Монстра ответа на свои вопросы.

Потому что Миамас принадлежит только Эльсе и бабушке. И никому другому. При мысли о том, что бабушка брала с собой в Миамас какого-то дебильного урода, Эльса приходила в такое бешенство, что никакие монстры ей были уже не страшны. Ну не то чтобы совсем не страшны, но бешенство слегка перевешивало.

В соседней квартире по-прежнему выл Друг, но, когда Эльса позвонила в дверь Монстра, ничего не случилось. Она позвонила еще раз, а потом постучала так, что деревянная дверь затрещала. В конце концов Эльса заглянула в щель для почты, но внутри было темно. Никаких признаков жизни. Единственное, что можно разобрать, – это едкий запах моющего средства – такого ядреного, что запах пробивался сквозь слизистые оболочки и разъедал глаза.

И хоть бы один монстр, пусть самый маленький!

Эльса сняла ранец и достала четыре пакета с «Даймом». Развернула конфеты и через отверстие для почты скормила их Другу. На какое-то недолгое время существо замолчало. Эльса решила называть его «существом» до тех пор, пока не установит его биологическую принадлежность: что бы там ни говорила Бритт-Мари, Эльса была уверена: никакая это не собака. Таких больших собак не бывает.