Поездка в Хиву

Помимо всего этого, требовалось учесть еще кое-что. Я был прекрасно осведомлен на тот счет, что от российских властей помощи мне ждать не приходится. Они могли не ограничиться созданием косвенных препятствий моему замыслу и в итоге прибегнуть к прямой силе в попытке остановить меня, буде все остальные их средства окажутся исчерпаны. У меня имелись все основания верить той статье в английской газете, где писалось о запретном постановлении. Не могло ли в итоге сложиться так, что за рекой Урал, оказавшись после долгого пути на санях наконец в Азии, мне придется признать тщетность этого перехода и вернуться по своим же следам в европейскую часть России? Таковы были мои первые тревоги по прибытии в Англию. Однако, обсудив дело с некоторыми русскими из моего окружения, я выяснил, насколько глубоко заблуждался. Они заверили меня, что, напротив, официальные лица в Санкт-Петербурге с готовностью позволят английским офицерам путешествовать по Средней Азии и что запрет касался лишь купцов, а также тех лиц, которые пытаются доставить контрабандный товар на территорию недавно аннексированных ханств.

Несколькими месяцами позже я имел честь познакомиться с его превосходительством графом Шуваловым, исполнявшим должность русского посла в Лондоне, а до того – возглавлявшим секретную полицию в Санкт-Петербурге. Он был со мной добр до чрезвычайности и обещал сделать все для него возможное в деле поддержания моих планов, однако на прямо поставленный мною вопрос касательно того, разрешат мне заехать в Среднюю Азию или же нет, отреагировал следующим образом: «Мой дорогой сэр, по сему предмету я решительно не в силах дать вам никакого ответа. Представители администрации в Петербурге смогут предоставить вам любую информацию на сей счет, какая только возможна». Это был дипломатичный ответ – графа он ни к чему не обязывал, – ия покинул его, очарованный тактом и учтивостью русского посла. Судя по всему, на официальном уровне выяснить что-либо из русских источников не представлялось возможным; однако неофициально картина мало-помалу начинала складываться. Прежде всего, я установил, что генерал Милютин, занимавший пост военного министра в Санкт-Петербурге, категорически не одобрял идею поездки английского офицера в Среднюю Азию, особенно в районы, расположенные между границами Британской Индии и России. Согласно его сведениям, русский путешественник, некий господин Пачино, испытал на себе недоброжелательство наших властей в Индии (в чем я лично глубоко сомневаюсь, как, впрочем, и в следующем его заявлении). Этому господину будто бы не позволили въехать в Афганистан; вследствие чего генерал Милютин не понимал, почему он должен разрешить англичанину то, в чем было отказано российскому подданному.

Нелишним, наверное, будет упомянуть здесь еще одну особенность, подмеченную мною в тех русских господах, с коими я имел тогда честь свести знакомство. Она состояла в их желании убедить меня в огромной выгоде для Англии иметь на своих индийских границах такого цивилизованного соседа, как Россия; и чем менее брал я на себя труд возражать им – ибо спорить с русскими по этому вопросу означает напрасно сотрясать воздух, – тем более они хотели видеть во мне провозвестника этих взглядов среди моего ближайшего окружения. Все выдвигаемые аргументы опирались, разумеется, на строго филантропические мотивы, на христианство и цивилизацию. Они говорили, что две великие силы должны идти рука об руку; что вся Азия должна покрыться сетью железных дорог, проложенных англо-российскими компаниями; что у России и Англии общие интересы и это должно объединить нас; что обе державы ненавидят Германию и любят Францию; что Англия и Россия могли бы покорить весь мир, и все в таком духе.

Это был восхитительно русский метод убеждения, и, хотя мне хватало воспитания не перечить моим условно торжествующим наставникам и с готовностью воспринимать потоки их красноречия, я все же оставался при том мнении, что взаимные симпатии между Англией и Германией гораздо прочнее, нежели между Англией и Россией; что греческое вероисповедание в том виде, в каком оно практикуется низшим духовенством в России, является чистой воды язычеством по сравнению с протестантской религией, принятой в Пруссии и Великобритании; что Германия и Великобритания – это естественные союзники против России или любой другой державы, враждебно расположенной по отношению к ним; что те из немцев и англичан, кто хорошо знаком с Россией, под определением «русская цивилизация» понимают нечто диаметрально противоположное тому, что приписывается этому термину людьми, которые свое мнение о прогрессе московитов составили на основе знакомства с парой русских, встреченных ими за рубежом; и что, наконец, железная дорога в Гондурасе оказалась бы более прибыльным предприятием для своих британских акционеров по сравнению с англо-российской веткой, которую предлагается построить в Средней Азии на английские деньги, но с русскими управляющими.

Времени оставалось все меньше, ноябрь подходил к концу, отпуск мой должен был начаться первого числа следующего месяца. В этот день мне следовало отправиться в путешествие. Приготовления выполнялись в спешке. По совету известного исследователя Арктики капитана Аллена Янга я заказал огромный водонепроницаемый и, следовательно, ветрозащитный спальный мешок из особенной парусины. Мешок этот в длину имел семь с половиной футов, а в окружности – десять. Сбоку располагалось большое отверстие, через которое путешественник мог забраться внутрь и спокойно там выспаться, недосягаемый холодным ветрам. Спальник подходил также для многих других нужд, и я нашел ему удобное применение в самых разнообразных ситуациях, за исключением той единственной, каковой ради он изначально задумывался. Производитель не учел гигантских пропорций, обретаемых человеком в меховой одежде, и сделал входное отверстие недостаточно большим. Вследствие чего я столкнулся с непреодолимыми трудностями, пытаясь найти внутри свободное местечко еще и для меховой шапки. Только один-единственный раз, да и то в более легком облачении, удалось мне полностью разместиться внутри этой конструкции. Были заказаны также четыре пары самых теплых рыбацких чулок из Шотландии; свитеры и фланелевые рубашки совершенно непривычной для моих соотечественников текстуры. Вскоре прибыл комплект одежды, изготовленной в ателье господ Кино, что на Риджент-стрит, и они заверили меня в полной невозможности замерзнуть в этих костюмах. Одеяния, должен признать, отличались отменным качеством и как нельзя лучше подходили для того, чтобы надевать их под овчинный тулуп, но я бы и худшему врагу не придумал наказания страшнее, чем заставить его ночевать зимой в открытой степи, какая бы теплая одежда на нем при этом ни оказалась. В таком положении необходимы меха или овчина любой выделки, иначе путешественник, закрывая на ночь глаза, подвергает себя серьезному риску никогда уж более не открыть их. Две пары отороченных мехом сапог также пополнили мой гардероб; из аптекарских средств – без коих нельзя отправляться в путешествие по дремучим местам – я взял хинин и пилюли Кокля, верой и правдой послужившие мне в Центральной Африке, где я с огромным успехом пользовал туземцев этим поистине бесценным лекарством. Мне никогда не забыть чудесного эффекта, произведенного на дух и тело одного арабского шейха, который не реагировал уже на местные средства, но буквально восстал, приняв от меня пять пилюль Кокля; а некий мой друг, проезжавший теми же местами много месяцев спустя, сообщил мне, что моя слава «врачевателя» жива там и поныне и то волшебное снадобье служит пищей для разговоров на базаре до сих пор.

Из книг, посвященных Средней Азии, к тому моменту я знал об отсутствии приличной дичи в тех местах, не говоря о серьезных трофеях. Поэтому охотничье ружье оставалось дома. Запас патронов значительно бы увеличил вес багажа, тогда как основной план состоял в том, чтобы путешествовать налегке. Тем не менее я учел возможность встречи с тамошней дикой птицей, обитавшей, как мне сказали, в изобилии в некоторых местах, и в качестве хоть какого-нибудь оружия прихватил свою старую добрую мелкокалиберную винтовку, снарядив несколько патронов к ней более серьезным зарядом на случай, если наткнусь вдруг на медведя или волка. Оборонительный мой арсенал против возможных атак со стороны туркмен состоял из боевого револьвера и двадцати патронов к нему.

Следующее, о чем стоило подумать, – это кухонные принадлежности. Если бы я прислушался к советам всех своих добрых друзей, в путешествие со мной отправился бы набор утвари, достаточный для небольшого ресторана. Однако в условиях контроля за общим весом багажа о подобных удобствах не могло быть и речи, поэтому я ограничился двумя солдатскими котелками, удобными для приготовления пищи как на костре, так и на спиртовой лампе, и по всем статьям превосходящими любое дорогостоящее и громоздкое оборудование, специально созданное для того, чтобы выходить из строя и обескураживать путешественника. Вещмешок пехотинца с креплениями для ножа, вилки и ложки довершил мой походный набор, и с приобретением термометра, барометра и карманного секстанта в качестве дорожного инструментария я был готов отправиться в путь. Впрочем, даже такое количество груза оставалось чрезмерным, и когда я взвесил все это – спальный мешок, пару седельных сумок, содержимое багажа, винтовку, – у меня получилось ровно восемьдесят пять фунтов. Один гвардейский офицер (мой друг К.) изъявил горячее желание присоединиться ко мне. С его опытом путешествий и умением легко переносить тяготы он стал бы самым подходящим компаньоном, но он совершенно не знал русского языка. На тот момент я был уже всемерно осведомлен о предстоящих мне трудностях и о том, что в одиночку добраться до Хивы шансов у меня все-таки больше, поэтому скрепя сердце отклонил его предложение. Мой друг был решительно настроен против безделья на период своего отпуска и, поскольку он не мог отправиться со мной в Россию, поменял поездку туда на приключения в Абиссинии.

За день до моего отбытия из Лондона я получил очень вежливое письмо от графа Шувалова. Он сообщал, что мне предоставлены рекомендательные письма к российскому военному министру генералу Милютину и командующему войсками Туркестанского военного округа генералу Кауфману и что ему осталось лишь передать мне такое же письмо к его брату в Санкт-Петербурге, а также пожелать мне счастливого пути. Он прибавлял, что отправил депешу в Санкт-Петербург на имя министра иностранных дел с просьбой о всемерной поддержке моего предприятия. И поэтому в последний момент я начал тешить себя надеждой на более благоприятный исход событий, однако некоторые соображения, высказанные мистером Мак-Гаханом, знакомство с которым я по счастливой случайности свел незадолго до этого в доме одного нашего общего друга, заметно остудили мой пыл. «До Форта N

1 вы доберетесь без особых проблем, – отметил он. – А вот дальше вам предстоит собраться с силами и приложить максимум стараний, повторив это при переходе с российской территории на ту, что ведет к Индии; сделать это будет просто необходимо, хотя обстоятельства, надо признать, не в вашу пользу».

Он также дал мне несколько полезных советов в области освоения татарского языка и рекомендовал путешествовать налегке. Пользуясь возможностью, хочу выразить глубокую благодарность мистеру Мак-Гахану и первому секретарю американской дипмиссии в Санкт-Петербурге мистеру Скайлеру за ту ценную информацию, которой они поделились относительно предстоящих мне перемещений.

Глава II

Пояс для денег – Прислуга в путешествии обременяет – Кёльн – Русский дипломат – Газета «Север» – Мистер Дизраэли и акции Суэцкого канала – Барон Рейтер – Штраусберг – Проверка паспортов – Спальный мешок – Железные дороги в России – Буфеты – Неуважение русских к течению времени – Чиновников легко подкупить – Санкт-Петербург – Извозчики на санях – Ни одной русской пьесы в театрах – Нелюбовь русского человека к родному языку – Его презрение ко всему исконно русскому – Воинский tchin – Деревенский трактир – «Джонка» – Табльдот – Рыбные супы – Индия и образование – Зачинщики – Скрытность генерала Кауфмана – Мистер Скайлер – Бисмарк и русский язык – У каждого своя цена – «Сезам, откройся» – Письмо генералу Милютину – Отсутствие брата графа Шувалова в Петербурге

30 ноября 1875 года выдалось холодным и чрезвычайно сырым. Это был один из тех безрадостных дней, какие подавляют нас и опускают стрелку барометра нашего духа почти до отметки «уныние»; тем не менее, покончив со всеми своими обязанностями в полку и приобретя в магазине Торнхилла надежный пояс для хранения денег, казавшийся необходимым в поездке, но, как выяснилось, очень мешавший спать, я выехал на вокзал «Виктория», чтобы успеть на ночной почтовый.

Слугу я решил не брать – они вечно путаются под ногами, когда ничего не знают о стране предполагаемого путешествия. В такой ситуации слуга и его хозяин, как правило, меняются обязанностями. И все же, должен признать, мне было жаль расставаться со своим верным спутником; он побывал со мною в разных частях света, где совершенно непонятным для меня образом овладел умением общаться посредством жестов и нескольких исковерканных словечек, подхваченных из местного языка, однако русские moujiki и татарские наездники на верблюдах даже ему наверняка оказались бы не по плечу. К тому же он был женат, и я не хотел, чтобы его супруга с детишками оседлали меня в случае его смерти.

Наш железный конь весело преодолел галопом расстояние между Лондоном и Дувром. Переход по морю до Остенде оказался вполне приятным, и на следующий день к четырем часам пополудни я уже созерцал давно знакомый мне старый вокзал в Кёльне.

Пара часов задержки в ожидании ночного экспресса на Берлин – и я снова в дороге. На следующее утро меня ждала столица Германии, но времени на то, чтобы посетить дорогие моему сердцу еще со студенческих лет уголки, у меня уже не оставалось. Я едва успевал на санкт-петербургский поезд, вагоны в котором оказались так переполнены, что я с трудом нашел себе местечко.

В одном купе со мною ехали два русских господина. Насколько я понял, один из них исполнял дипломатическую службу в Италии. Он рассказывал, что внезапно получил телеграмму от князя Горчакова, находившегося в Берлине, с требованием его немедленного приезда. Платье, какое носят в Италии, даже зимой отнюдь не самого теплого свойства, поэтому спутник мой, выглядевший к тому же не совсем здоровым, вряд ли нашел свое путешествие на север приятным. Однако же прибытие в столицу Германии явилось лишь началом его затруднений, поскольку князь сообщил ему следующее: «Я выезжаю в Санкт-Петербург, и свои приказы вы получите от меня там; отправляйтесь ближайшим поездом». Погода стояла весьма холодная, и невезучий чиновник, не имевший при себе подходящей одежды, выглядел совершенно несчастным в тех обстоятельствах, которые предложила ему судьба. Он был англофобом, поэтому довольно посмеивался, рассказывая своему спутнику о том, что в газете «Север», издаваемой его министерством в Санкт-Петербурге, вышла направленная против Англии статья с новостями о покупке мистером Дизраэли акций Суэцкого канала, принадлежавших вице-королю Египта.

– Англичане – великая нация, – отметил второй русский. – Но, кажется, совершенно безумная.

– Там, где дело касается их интересов, они всегда в здравом уме, – сказал чиновник. – На этих акциях, уверяю вас, они хорошо наживутся – как финансово, так и политически. Два года назад им почти удалось склонить шаха к договору с бароном Рейтером, и это бы обеспечило им полный контроль над Персией; однако, благодарение небесам, нашим людям удалось их переиграть, и я сомневаюсь, что в ближайшее время Англия повторит эту свою попытку; что же до господина Штраусберга, то рядом с пройдохой Рейтером он просто посмешище. Вот барон бы уж точно из этого дельца славную выгоду извлек, ну и англичане, разумеется, тоже.

День постепенно угас, и наступила мрачная холодная ночь. Наш поезд продвигался все дальше на север. Чиновник дрожал и беспрестанно ежился в своем углу, а все остальные, удобно закутавшись в меховые одежды, предали себя во власть Морфея. Подобный холод в железнодорожном вагоне на севере Германии был явлением необычным, поскольку, как правило, проводники здесь нещадно топят свои печки, и поездка осложняется чаще невыносимой духотой; однако на этот раз по какой-то непонятной глупости огня никто не развел, и ночь превратилась в то еще испытание. Наконец мы прибыли на пограничный пункт между Германией и Россией. Через несколько минут я оказался вместе со всеми остальными пассажирами в огромном зале с высоким потолком, где нашему багажу предстоял досмотр, а паспортам – проверка.

Неприятное ожидание в холодном помещении затянулось на добрые три четверти часа, пока несколько таможенников в очках с подозрением исследовали каждый паспорт. Даже мой русский чиновник не проявлял особого энтузиазма по поводу того, что его родное правительство по-прежнему придерживается всей этой системы, изобретенной, кажется, нарочно лишь для того, чтобы доставлять путешественникам неудобство. «Ну что за чушь, – ворчал он. – Ведь очевидно, что чем опаснее человек, тем лучше у него будет паспорт. У таких всегда все в полном порядке. Я вот, например, когда приезжаю во Францию и меня просят показать документ, запросто отвечаю, что я, мол, англичанин и паспорта у меня никакого при себе не имеется. Так они всегда пропускают».

Сам я, надо сказать, несколько беспокоился насчет своих документов. Паспорт мой выписан был пять лет уже тому как, и перед отъездом из Лондона я напрочь забыл отослать его в русское консульство. Тем не менее, пристально изучив мои бумаги, а также внимательно оглядев их владельца, таможенник одобрительно кивнул.

Багаж мой тоже благополучно прошел досмотр. Единственное, что озадачило таможенного офицера, был мой спальный мешок. Водонепроницаемое покрытие источало своеобразный запах, и таможенник с подозрением к нему принюхивался.

– Что это? – спросил он меня. – Для чего?

– Я в нем сплю.

Он снова понюхал мой спальник, явно не в силах принять решение, как ему поступить, и потом позвал своего коллегу, который потребовал развернуть мешок.

– То есть вы спите в этой штуке? – спросил тот меня.

– Совершенно верно.

– Странные все-таки эти англичане, – пожал плечами офицер, проверявший прежде мой паспорт. После чего шепотом добавил: – Сумасшедший, наверное.

Стоявшие рядом со мной слегка отодвинулись, очевидно тоже посчитав меня небезопасным.

И вот мы едем дальше – на сей раз в просторном и великолепно обустроенном вагоне. Здесь тепло, работает освещение, и под рукой у вас все, что может потребоваться путешественнику в дороге. Русские поезда устроены на манер американских. Вы можете пройти в них от первого вагона до последнего, если пожелаете, а пара проводников в каждом вагоне предоставят вам все необходимое. Должен признать, что в этом отношении путешествие по железной дороге в России гораздо предпочтительнее, нежели в Англии, а буфеты не идут ни в какое сравнение с нашими. Все, о чем вы попросите, подается практически мгновенно. Блюда всегда горячие и отменного качества, при этом обслуживание и счет – немаловажная деталь для всякого путешественника – не оставляют желать лучшего, поскольку цены на все удивительно невысоки. Однако при всех этих преимуществах существует один весомый недостаток, состоящий в медлительности хода, что в путешествии по такой огромной стране, как Россия, приобретает поистине большое значение. Низкие температуры, кажется, влияют на сознание людей ровно в той же степени, что и невыносимая жара. Характерное для русских безразличие к течению времени сравнимо, пожалуй, только с подобным отношением к нему у испанцев. Русское слово zavtra используется московитами так же часто, как его испанский эквивалент тапапа — жителями Пиренейского полуострова. Правда, у медлительности русских поездов есть и другая причина. Она связана с халатностью при строительстве железнодорожного полотна. Государственные инспекторы, согласно многочисленным свидетельствам, легко берут взятки. Сиюминутная выгода у них в большем почете, чем жизни их соотечественников. Если б машинисты прибавили ход хотя бы до среднего, рельсы и шпалы неизбежно подвели бы в конце концов. Во всяком случае так мне объяснил один из моих спутников, когда речь зашла об этом предмете.

И вот через три с половиной дня после моего отъезда с Чаринг-Кросс я прибыл в Санкт-Петербург. Багаж мне выдали почти без всякой задержки. В этом отношении русские вокзалы устроены очень хорошо, и вскоре я заселился в комфортабельный отель «Демут». До вечера еще оставалось достаточно времени. Вознамерившись этим воспользоваться, я взял санки с извозчиком и отправился нанести визит военному министру генералу Милютину.

Иностранца, не привыкшего к Санкт-Петербургу, на первых порах слегка озадачивает напор всех этих многочисленных ямщиков, буквально кидающихся на него, едва завидя своего возможного клиента выходящим из гостиницы. «Куда? Куда ехать?» – кричат они. Услышав от постояльца название улицы, а также имя человека, которому принадлежит дом, – поскольку в России, как правило, дома известны по имени своего владельца, а не пронумерованы, как в других странах, – они немедленно приступают к бойкому торгу.

– За рубль отвезу, барин. Гляньте, какие у меня саночки красивые! И лошадка что надо.

– Врет он все! – выкрикивает другой. – Я за шестьдесят копеек повезу!

Лицо его при этих словах принимает такое выражение, словно он только что оказал вам благодеяние, равного которому не сыскать во всей истории мирового извоза.

Остальные ждут несколько секунд, чтобы понять, согласится ли иностранец на это предложение; когда же такого не происходит и вы делаете два-три шага прочь, ямщики меняют свой тон, переходя с шестидесяти на сорок, а потом и на двадцать копеек (что примерно равняется шести пенсам у нас в Англии), достигая наконец средней стоимости поездки по Санкт-Петербургу, где нет твердо установленных тарифов. В итоге все сводится к тому, что извозчики здесь грабят иностранцев даже поболее, чем наши лондонские кэбмены.

Генерала Милютина дома не оказалось, о чем меня известил высокий швейцар. Оставив рекомендательное письмо и свою карточку, я вернулся в гостиницу. В тот вечер ни в одном из театров не давали русской пьесы – шли представления на французском и немецком, а в опере пели на итальянском языке. Главный театр в Петербурге носит название Александрийского, оперный же театр называется Мариинский; однако в Александрийском часто идут немецкие пьесы, поэтому временами, как, например, в день моего приезда, случается так, что ни в одном столичном театре не дается представление на русском языке. Полагаю, это может быть объяснено в том числе и той ничем не скрываемой неприязнью, какую многие с виду хорошо образованные русские проявляют по отношению к своему собственному языку. Я часто слышал от них следующую сентенцию: «Мужику он подходит очень хорошо, а вот светский язык – это, конечно, французский». Подобные замечания делаются в основном жителями провинций, чье знание французского настолько несовершенно, а произношение так ужасно, что слушать их – сущая пытка для ушей. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что представители высших кругов в Российской империи глубоко презирают все истинно русское, преклоняясь перед иностранным. Эта слабость развитых слоев общества оказывает неблагоприятный эффект на развитие нации. У себя на родине мы все очень бы удивились, обратись вдруг наш соотечественник к своей супруге не по-английски, или если бы переписка между членами одной семьи велась на иностранном языке; ну, или если бы юная девушка не умела написать письма, кроме того случая, когда ей вздумается писать по-французски, не сделав при этом ужасающих ошибок как в грамматике, так и в правописании. Однако в России это никого не удивляет. Правящие классы здесь не проявляют любви к национальным началам, и для того, чтобы постичь подлинную Русь, вам точно не следует приезжать в Санкт-Петербург. Русское в этом городе покрыто таким толстым слоем иностранной полировки, что разглядеть находящееся под поверхностью не представляется возможным. Какой-нибудь учитель фехтования из Франции будет принят здесь с большим радушием, нежели новый русский Сократ.

Нынешний император, как говорят, делает все, что в его силах, дабы противостоять этой слабости своих подданных. Он дальновидный человек, и огромная империя обязана ему, а также его благотворному правлению гораздо в большей степени, чем любому из его предшественников; однако за время жизни одного поколения трудно избавиться от глубоко укоренившейся привычки. Понадобится много лет, чтобы жители российской столицы усвоили один простой факт: погоня за иностранным, ведущая к ущербу национальных интересов, никогда не возымеет своим результатом процветание России. Еще одним сдерживающим фактором в развитии коммерческих и сельскохозяйственных инициатив по всей стране является высокое значение, придаваемое здесь воинскому званию. Один русский помещик как-то с горечью сказал мне: «Человек у нас полный ноль, если он не на государевой службе. Он обязан носить военную форму, а также иметь tchin либо его эквивалент на гражданской службе. Он должен быть потребителем, а не производителем; в этом, и лишь в этом единственном случае он является человеком уважаемым – таким, на которого смотрят снизу вверх». Результатом служит растрата сил целой нации на то, что никогда не станет, как здесь говорят, «ложкой к обеду»; и, думается, сохранение подобного положения вещей приведет в конце концов к общенациональному упадку.

Читая тем вечером одну русскую газету, я наткнулся на небольшую статью, настолько характерно описывающую приверженность к весьма крепким напиткам по всей империи, что не могу удержаться от искушения изложить ее здесь.

В статье сообщалось об одном торговце спиртными напитками, задумавшем открыть питейное заведение в какой-то большой деревне. Для этого ему потребовалось заручиться согласием местного населения. Решено было устроить аукцион, на который выставили право открытия кабака. В итоге состоявшихся торгов собралась сумма в три тысячи пятьсот рублей, разделив которую между жителями получили ровно по семь с половиной рублей на человека.

Деньги раздали, и, согласно автору статьи, предприниматель вернул все потраченные средства в первые же три дня, поскольку в деревне вдруг проявился необычный всплеск интереса к пьянству. Как только деньги были потрачены, жизнь в местном сообществе вернулась в свое привычное русло.

В России на пьянство смотрят далеко не с тем отвращением, как в Англии, – особенно в среде военных. Офицер, способный перепить своих товарищей до их исчезновения под столом, воспринимается в качестве героя. Подобное преклонение перед Бахусом несомненно связано с местным климатом; и когда столбик термометра опускается ниже нуля, организм требует значительно больше согрева – как наружного, так и внутреннего, – чем в более умеренных климатических зонах.

Русские офицеры, всемерно противостоящие холоду, изобрели один любопытный напиток. Они зовут его «джонка». После обеда, во время которого шампанское, кларет и другое спиртное выпивается в объемах, совершенно немыслимых для жителей нашей страны, на стол водружается гигантская серебряная чаша; в нее безо всякого порядка сливаются бренди, ром, спирт и самые разнообразные вина; туда же идут мелко нарезанные яблоки, груши и вообще все фрукты, какие можно найти на десертном столе. Чашу ставят на огонь, а когда напиток воспламеняется, его разливают по большим кубкам и раздают всем собравшимся у стола. Это весьма непростое испытание, поскольку возлияния, напоминающие скорее поединок, могут продолжаться не один час. Под угрозой в этой ситуации не только головы, но и желудки гостей. Однако мы с вами в России, а на войне как на войне. Пока эти излишества в области питейных привычек не выйдут из моды у представителей высших кругов, вряд ли стоит удивляться тому, что круги низшие остаются привержены им в той же мере.

Тем вечером я ужинал за табльдотом. В России, где питаться предпочитают «а-ля карт», этот порядок является относительно новым установлением. Русская трапеза для человека с ней незнакомого представляет собой явление весьма занимательное. Прежде чем усадить гостей за стол, их проводят к буфету; здесь в изобилии обнаруживаются сардины, икра паюсная и свежая – деликатес, кстати сказать, неизвестный в нашей стране, где так называемая «свежая» икра всегда немного пересолена, – анчоусы и всевозможные приправы. Тут выкуривается сигарета-другая, выпивается бокал чего-нибудь, и вскоре обедающие перемещаются к общему столу. К супу вместо хлеба подаются пирожки с мясом и рисом. Эти супы, особенно приготовленные из рыбы, просто великолепны и очень подходят русскому климату, при котором для поддержания необходимого телу тепла требуется потребление больших объемов азота.

За столом я оказался рядом с одним русским офицером, генералом инженерных войск, и мы вступили с ним в долгий разговор относительно Индии.

– Вы, англичане, – говорил он, – не можете отказаться от мысли, что нам нужна Индия; но упускаете при этом одну немаловажную деталь, а именно то, что в один прекрасный день тамошние аборигены могут возжелать самостоятельного управления своей страной. Я внимательно слежу за ходом событий в Индии; и что я вижу? Да то, что вы делаете все возможное, дабы просветить население в понимании его собственной силы. Вы открываете школы; даете людям образование; они владеют вашим языком – многие из них даже читают ваши газеты; наиболее просвещенные из них знают о происходящем в Европе не хуже вас самих. Но придет день, когда в их среде появятся зачинщики, которые приведут эти мыслящие массы в движение; и что вы можете им противопоставить? Какую силу? Если когда-либо существовало на свете государство, намеренное покончить жизнь самоубийством, то это Англия. Она держит Индию при помощи оружия в полной своей власти и в то же время прилагает все возможные усилия, чтобы побудить покоренную страну сбросить ярмо.

– А вы не находите, – отозвался я, – что, когда наши границы соприкоснутся, чего так желает ваше правительство, зачинщиков в тех местах будет намного больше, чем даже сейчас в Индии?

На этот вопрос он не ответил, прикурив сигарету и сменив тему разговора. Проблема, которую он поднял до этого, несомненно, была серьезной. Тем не менее существует как минимум один довод в пользу дальнейшего развития образования в Индии – чем лучше будет образовано местное население, тем больше у него шансов понять, что его интересы будут гораздо лучше соблюдаться под британским, нежели под русским владычеством. Однако это не закрывает вопроса о том, не предпочтут ли индусы самоуправление, и вопрос этот, несомненно, когда-нибудь станет насущным.

Помнится, однажды на борту парохода транспортной компании «Пенинсулар энд Ориентал» я познакомился с высокообразованным индусом, и мы с ним тоже разговорились. У него был обширный опыт путешествий по Англии, где его всегда хорошо принимали. На мой вопрос о том, насколько в Индии симпатизируют англичанам, он ответил очень просто: «Вы великая нация. Английский народ преданно служит устроению своего государства. Насколько бы вам понравился иностранный правитель, установивший власть над вашей страной?»