Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши

Слава Парижа

В восемь часов вечера каждый третий четверг месяца Луи-Франсуа с коллегами посещал собрания Chambre Syndicale de la Bijouterie – гильдии ювелиров. Приходили туда и Фредерик Бушерон, и Алексис Фализ, и Жан-Франсуа Меллерио. Был там и молодой человек по имени Теодуль Бурдье, который со временем будет тесно связан с семьей Картье. Профессиональные и человеческие связи всегда были важны для Луи-Франсуа, и гильдия, секретарем которой он являлся, была тесно сплоченной группой. Коллег объединяла страстная любовь к профессии и чувство, что, работая вместе, они добьются большего.

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

Существует представление, что ювелиры всегда соперничали, но это не так. Семья Картье старалась ладить с коллегами. Видите ли, мы были в одной лодке – продавали украшения важным клиентам. Конечно, мы ничем не делились (идеи будущих коллекций хранились в строгом секрете), но достаточно заглянуть в адресную книгу и переписку моего отца, чтобы увидеть, сколько ювелиров были его друзьями. Там есть и Фаберже, и Ван Клифы, и Чарльз Мур из Тиффани.

Но профессиональное общение с парижским ювелирным сообществом было лишь частью работы Луи-Франсуа. Он прекрасно понимал необходимость выделиться из общего круга. В 1864 году, услышав, что город Байон планирует большую выставку по случаю открытия железнодорожной линии Париж – Мадрид, он собрал несколько сундуков украшений и отправился туда, чтобы показать украшения новой аудитории. К счастью, парижские коллеги до этого не додумались. Выставку посетили десятки тысяч человек, включая императора и испанских королей, но для Луи-Франсуа самым важным было присутствие прессы. В Париже ему приходилось биться за то, чтобы попасть в газеты, а в провинции журналисты были готовы рассказать читателям о великолепных украшениях из столицы.

Один обозреватель, ошибочно называя Луи-Франсуа «мсье Картье-Гийон», говорил о его «прекрасных украшениях, сделанных с личным и необычным вкусом», отмечая, что «бриллианты очень хорошо закреплены». Художественный журнал L’Artiste отмечал многофункциональность корсажного украшения, сделанного в виде букета из пяти бриллиантовых цветов в серебре: «Обладательница этого украшения должна быть вдвойне счастлива, поскольку его можно менять до бесконечности; из этого роскошного букета можно сделать пять прелестных брошей, удивительный гребень, красивую диадему и восхитительный браслет; все эти метаморфозы производятся в считаные минуты, без ущерба для украшений».

По мере того как имя Cartier распространялось все шире, а Луи-Франсуа все чаще называли «одним из чудес Парижа», шло продвижение и по социальной лестнице. Он не только поставлял серебряные и золотые пуговицы Charvet лучшему производителю сорочек во Франции, но и сам носил эти рубашки. А также мог позволить себе вести жизнь представителя среднего класса: пить хорошие вина, путешествовать (Англия, Швейцария, Германия) и вкладывать деньги в недвижимость. В 1865 году, когда его 19-летняя дочь Камилла готовилась к свадьбе, он с гордостью дал ей приданое в 40 000 франков (около $215 000 сегодня).

Свадьба, однако, была омрачена печалью. Когда Камилла Картье шла по проходу церкви с 31-летним Луи Проспером Леконтом в 1865 году, в рядах гостей было пустующее место. Пьер Картье, 78-летний дедушка Камиллы, умер за три месяца до свадьбы. Смерть отца заставила Луи-Франсуа еще больше стремиться к превращению Cartier в успешную семейную компанию. Он предложил своему новоиспеченному зятю место в фирме. Луи Проспер имел собственный успешный магазин на улице Лафайетт, поэтому согласился не сразу. Но его время придет.

Золотые монеты

С того времени, как Луи-Франсуа переехал на Итальянский бульвар, в бизнесе ему помогал сын. Альфреду было чуть больше 20, он научился заполнять торговые квитанции, делая быстрые зарисовки каждой проданной вещи. Научили его разбираться и в финансах. Одетый во фрак и сорочку Charvet, он был неизменно обходителен с клиентами. Но настоящий талант проявился в знании камней. Довольно быстро Альфред стал известен своим острым глазом и безошибочным чутьем на подделки.

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

Альфред очень хорошо знал камни. У него был собственный прием, который он использовал, делая покупки у дилеров. Решив, какие камни ему нужны, он начинал обсуждать цену, поигрывая золотыми монетами – чтобы напомнить дилеру, что сделка с Cartier означает немедленную оплату. Это было необычным для того времени, и посредники распространяли информацию о том, что господин Картье платит сразу. Они с удовольствием шли к Картье, отбирая для него лучшие камни.

Когда Альфред присоединился к делу отца, Париж кипел, жизнь улучшалась. Луи-Франсуа было около сорока, за это время население Парижа удвоилось. Наполеон Третий приказал префекту Сены, Жоржу-Юджину Османну, перепланировать город. С 1853 года перенаселенные средневековые районы стали заменяться широкими проспектами, ухоженными парками и элегантными площадями. Новый акведук увеличил поступление чистой воды, город получил современные очистные сооружения. Километры железных дорог связали столицу с другими городами. Когда город очистился от строительных лесов, он вновь превратился в обожаемый всеми Ville Lumiere – Город Света, как его называли в век Просвещения. В 1860-х годах парижские бульвары впервые были освещены газовыми фонарями.

В 1866-м, когда Наполеон Третий был на пике власти, доходы Cartier за год достигли 48 244 франков (около $250 000 сегодня). В следующем году, когда состоялась Всемирная выставка, в столицу приехало рекордное число гостей: 15 миллионов. Для ювелиров это было лучшее время и лучшее место. Десятилетие для семьи Картье закончилось успешно. Луи-Франсуа к этому времени стал дедом двух внучек, дочерей Камиллы, и работал бок о бок с сыном. И хотя его фирма не была столь известна и почитаема, как Mellerio или Vever, она удостоилась чести получить звание почетного коммерсанта и королевский патент от принцессы Матильды.

В 1869 году Альфред переплыл Ла-Манш с ценным грузом, чтобы продать его в Лондоне. Для 29-летнего юноши было сложно ворваться на новый рынок, но Луи-Франсуа всегда готов был дать совет: «Иди и купи сигары в магазине Обердорферз, 54 Риджент-стрит. Хозяин любит французов. Если почует скидку, то сможет посоветовать, где и как продать твои украшения». Сначала клиенты были слегка разочарованы, не увидев привычного продавца («Мадам Берджес немного сердится на меня за то, что я сам не приехал в Лондон»), но Альфреду быстро удалось завоевать их доверие и симпатии.

Среди самых высокопоставленных клиентов Cartier в Великобритании были лорд и леди Дадли. 50-летний граф, эксперт в области драгоценностей, незадолго до этого был председателем жюри в классе ювелирных украшений на Всемирной выставке 1867 года. Он также был известен как знающий покупатель драгоценностей – особенно после второго брака со знаменитой красавицей Джорджианой Элизабет Монкрифф, чья «прелесть была совершенно невероятной». Леди Дадли была на 30 лет моложе мужа и стала своего рода знаменитостью – и дома, и за границей. Даже императрица Евгения и ее двор были «вынуждены признать, что она их затмила». Эта пара, заказавшая кольцо у Cartier в 1869 году, была наилучшей посланницей марки.

Пока Альфред помогал продвижению имени Картье, Луи-Франсуа был настроен оптимистично. Он был уверен, что построил стабильный бизнес, который можно передать следующим поколениям, и Альфред находится на своем месте. Начал подумывать о том, чтобы отойти от дел. Увы, оптимизм его продлился недолго.

Париж опустел

В июле 1870 года Наполеон Третий втянул свою страну в плохо подготовленную и разрушительную войну с Пруссией. 62-летний больной император провел войска через череду поражений. К августу прусские войска окружили две французские армии, включая ту, которой командовал император, и падение империи стало неизбежным. Императрица Евгения сбежала в Англию, прихватив с собой всего одно украшение – медальон, который ей пришлось отдать леди Бургойн, жене владельца судна, доставившего ее в Райд. Ее подруга принцесса Меттерних, недавно танцевавшая на балах императрицы, организовала благополучную перевозку королевских драгоценностей в австрийское посольство в Лондоне. Жемчуг и бриллианты, которые некогда были символом высшей власти, стали главной страховкой от неясного будущего.

Париж превратился в военный лагерь: французские войска внутри, прусские снаружи. Осада города длилась пять месяцев. Сначала исчезла роскошь, затем предметы первой необходимости. Еды не хватало; парижане, шокированные мыслью о том, что придется есть конину, вскоре должны были смириться с гораздо худшей пищей. Активность в экономике замерла. «Бизнес во Франции повсеместно разрушен, – писал журналист в лондонской The Times, – треть страны лежит в руинах».

В январе 1871 года, когда затянувшаяся война нанесла слишком большой урон прусской экономике, канцлер Пруссии Отто фон Бисмарк дал приказ о бомбардировке французской столицы. Парижане бросились на защиту своего национального достояния. Памятники и статуи прятали под землей, Лувр и другие исторические здания были закрыты мешками с песком. Бомбардировка города стала самой страшной в истории Парижа. За 23 ночи пруссакам удалось сломить дух французов и вынудить город капитулировать. Бисмарк отдал дань уважения защитникам, послав в город продукты, но настоял на том, чтобы прусский гарнизон остался в Париже. Тысячи французов бежали из страны или планировали это сделать: «Париж пуст и опустеет еще больше, – писал Теодор Дюре в мае 1871 года художнику Камилю Писсарро. – Можно подумать, что в Париже никогда не было художников».

На фоне хаоса и запустения любой бизнес становился практически невозможным, и фирма Луи-Франсуа находилась у последней черты. В отчаянии он спрятал украшения в надежном месте и бежал в Сан-Себастьян, написав сыну, что не может выносить «зрелище пруссаков, марширующих по бульварам прямо перед моим окном». Оставшийся в Париже Альфред, с трудом выживавший на «конине, собаках и крысах», некоторое время не двигался с места. Даже после того, как Cartier окончательно закрыл свои двери, он находил возможности для бизнеса в осажденном городе и получил репутацию надежного покупателя драгоценностей среди людей, желающих превратить свои ценности в деньги. Осенью 1870 года он получил известие о смерти известной куртизанки Джулии Баруччи. Во времена Парижской коммуны она оказалась запертой в своем доме на Рю де Бен, где ее буквально съел туберкулез. После нее остались драгоценности стоимостью в сотни тысяч франков. Ее наследники, простые итальянские крестьяне, хотели монетизировать свое наследство и согласились на предложение Альфреда стать их агентом. За комиссию в пять процентов он обещал переправить украшения через Ла-Манш и продать их англичанам. В 1871 году, крепко сжимая ручку чемодана с драгоценностями, Альфред покинул Париж и сел на корабль, отплывающий в Англию. Прибыв в Лондон, нашел жилье на улице Аргилл в пансионе г-на Стамвитца, богатого портного, эмигрировавшего из Пруссии и создавшего сильный и уважаемый бизнес в Лондоне. Луи-Франсуа, тяжело переживавший разлуку с единственным сыном, понимал, что без бизнеса за границей Cartier не пережить тяжелые времена. «Мне не надо говорить тебе, как я жажду твоего возвращения, – писал он сыну. – Мы с тобой неразделимы, поэтому мне больно, что тебе приходится оставаться в Лондоне… так долго, как тебе потребуется, чтобы бизнес принес максимальную отдачу».

Венера Милосская

Баруччи, вернее ее драгоценности, помогли Cartier выплыть из трясины блокады. Они были великолепны – и несли с собой блеск славы. Темноглазая итальянка с золотистой кожей была известна далеко за пределами Парижа. Она стала знаменитой куртизанкой в то время, когда кокотки нередко обладали большей властью и богатством, чем их «уважаемые» подруги. Звезды своего времени, они появлялись в лучших ресторанах и в опере «в шикарных туалетах», усыпанные драгоценностями, – и вовсе не считали себя ниже своих аристократических любовников. Женщины полусвета принимали своих поклонников, как писал тогдашний хроникер граф де Моньи, «с достоинством и грацией посольских жен». Баруччи считалась «главной кокоткой» своего поколения. «Je souis (sic) le Venus de Milo, Je souis (sic) la premiere putain de Paris’» – «Я – Венера Милосская, я – первая шлюха Парижа», – говорила она с сильным итальянским акцентом. Только самые богатые мужчины могли позволить себе роскошь увидеть ее обнаженной. Ее красивый дом номер 124 на Елисейских Полях, со слугами в ливреях и белым ковром на лестнице, был свидетельством власти над модным Парижем. Она коллекционировала украшения и визитные карточки многочисленных поклонников. Украшения, стоимость которых, по слухам, составляла миллион франков, были гордо выставлены в кабинете, перед глазами восхищенных посетителей. Визитные карточки приближенных ко двору, членов императорской семьи, многочисленных европейских дипломатических работников хранились в китайской вазе на камине.

Когда герцог де Грамон-Кадерусс попросил ее встретиться с принцем Уэльским (будущим королем Эдуардом VII), ей было предписано прийти вовремя и вести себя вежливо. Она опоздала на 45 минут, явилась усыпанная бриллиантами – и ее представили разъяренному принцу как «самую непунктуальную женщину Франции». Безо всякого чувства вины она повернулась и молча скинула платье. Когда герцог впоследствии попенял ей на это, она воскликнула: «Разве вы не сказали мне вести себя вежливо по отношению к Его Высочеству? Я показала ему лучшее, что у меня есть. Притом – бесплатно!»

К тому времени, когда Альфред прибыл в Лондон с украшениями Баруччи, новости о ее смерти достигли ушей принца Уэльского: ему сообщил об этом ее брат, который пытался шантажировать будущего короля. Он нашел в вещах сестры интимную и компрометирующую переписку с «Его Высочеством» и требовал 1200 фунтов стерлингов (около $145 000 сегодня), чтобы она не была предана огласке. В конце концов дело решил личный секретарь принца, который, убедившись, что письма подлинные, смог получить их обратно за четверть запрошенной суммы. Принц испытал чувство облегчения, но советники были вынуждены тактично попросить его быть более осмотрительным.

Среди украшений куртизанки, которые доверили продать Альфреду, было десятирядное жемчужное колье и множество драгоценных предметов, находившихся в ее знаменитом сундучке. Прибыв из экономически парализованного города, он был счастлив обнаружить множество заинтересованных покупателей. По контрасту со многими коллегами, которые отреагировали на осаду и взятие Парижа пруссаками закрытием своих магазинов, путешествие Альфреда через пролив принесло 800 000 франков (около $4,2 миллиона сегодня). Он получил немалую солидную комиссию в 40 000.

В последующие два года Альфред проводил больше времени в Лондоне, чем в родном городе. Он стал посредником между французскими изгнанниками, которые вынуждены были продавать свои драгоценности, и английской аристократией, сословные требования которой диктовали перемену украшений к каждому ужину. И хотя некоторые богатые французы предпочитали продавать вещи через аукционы (императрица Евгения выбрала господ Кристи и Вудса для продажи «нескольких выдающихся украшений, принадлежавших даме с титулом»), другие, менее известные, полагались на мсье Картье. Он уже не был никому не известным ювелиром в незнакомом городе: успешная продажа украшений Баруччи и покровительство таких клиентов, как лорд и леди Дадли, повысили его репутацию и среди французских продавцов, и среди английских покупателей. Довольно скоро он заработал для Cartier звание официального поставщика Сент-Джеймского двора.

Следуя завету отца – всегда быть добрым с людьми, Альфред завязал дружеские отношения со многими изгнанниками в Лондоне, вне зависимости от положения и обстоятельств. В некоторых случаях это принесло пользу. Французская куртизанка Леонида Леблан, выступившая на сценах нескольких английских театров с благотворительными концертами в пользу французских военнопленных, была благодарна Альфреду за поддержку. Вернувшись во Францию, она стала любовницей герцога д’Омаль и одной из самых важных клиенток Cartier. (Герцог был самым богатым сыном короля Луи-Филиппа и ключевой фигурой парижского высшего света.) Однажды Леблан ехала в поезде в замок своего любовника в Шантийи и услышала, как три светские дамы по соседству рассказывали друг другу, насколько близко они знакомы с герцогом. «Я обедаю с герцогом завтра», – хвасталась одна. Вторая сообщила, что обедает с ним на следующей неделе, а третья – что они с мужем остановятся в его замке в следующем месяце. Леблан не проронила ни слова до тех пор, пока поезд не прибыл на станцию, и вот тут ее прорвало. Мило улыбнувшись, она произнесла: «А я, дамы, сегодня буду спать с герцогом».

Передача правления

Когда пруссаки оставили город, Луи-Франсуа Картье вернулся в Париж и снова открыл магазин. Альфред был по-прежнему далеко, и 54-летнему хозяину помогал его зять Проспер Леконт, чей собственный бизнес не уцелел под оккупацией. Луи-Франсуа был счастлив осознать, что Cartier все больше становится семейным делом, и предложил Просперу, Камилле и их детям переехать в квартиру, которая располагалась на Итальянском бульваре. В 1873 году они расположились в квартире, а служанка жила в комнате на чердаке.

«Проспер делает наброски в журнале продаж… как ты бы делал», – писал Луи-Франсуа Альфреду в конце августа 1873 года, терпеливо ожидая возвращения сына и размышляя о будущем семьи. У него были внуки от дочери, но он хотел наследника Картье – и понимал выгоду от брака сына с богатой девушкой. Строительство фирмы с нуля было делом трудным. И хотя за прошедшие годы Cartier привлекла нескольких важных клиентов, чаще покупатели приходили сюда за незначительными вещами. Для сына Луи-Франсуа хотел большего.

Удержав свой бизнес на плаву в годы революции и войны, основатель Cartier Луи-Франсуа Картье вышел на пенсию и посвятил оставшиеся годы самообразованию. Круг его интересов был необычайно широк: от Античной Греции до инвестиций на фондовой бирже

Осенью 1873 года, вскоре после возвращения сына в Париж, Луи-Франсуа официально отошел от дел. Но он не просто передал дело Альфреду. Веря в то, что сын будет больше ценить семейный бизнес, если заплатит за него, Луи-Франсуа продал ему Cartier за 143 000 франков (около $640 000 сегодня). В эту цену входил практически весь товар – от колец, серег и колье до подсвечников и серебряных чайников, что составило львиную долю стоимости. Цена самой фирмы («клиенты» плюс «оборудование магазина») составила треть общей суммы.

Как в свое время Пикар, предоставивший ему рассрочку на покупку фирмы, Луи-Франсуа предложил Альфреду разделить оплату на 10 частей с 5-процентным повышением в год.

Контракт, однако, показывал, что даже у доверия отца к сыну были свои пределы: Альфред «не имел права продать бизнес или сдать его в аренду до тех пор, пока не выплатит всю сумму». Не забывая о своем счастливом избавлении от огня, Луи-Франсуа добавил в договор и такую строчку: покупатель «должен сделать все необходимое для страховки от пожаров». Только теперь, когда сын встал во главе семейной компании, Луи-Франсуа ушел на пенсию, о которой мечтал годами. Он хотел путешествовать, выучить языки и влиться в живую среду парижских художников.

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

«Кровь – не водица» – считали в клане Картье. И подчеркивали, что никому нельзя верить так, как членам семьи. Но и ответственность не может даваться просто так – ее нужно заслужить. Отец научил меня этому, заставив работать целое лето в конюшне перед тем, как я получил свою лошадь.

Свадьба по расчету

К тому времени, как Альфред стал владельцем магазина Cartier, у Луи-Франсуа уже была кандидатура будущей невестки. Алиса Гриффей была младшей дочерью покойного Жозефа Гриффея, дилера ценных металлов из Оверни, оставившего семье состояние около миллиона франков (около $5,3 миллиона сегодня). В январе 1872 года единственная сестра Алисы, Мари, вышла замуж за Теодуля Бурдье – 48-летнего ювелира, которого Луи-Франсуа знал долгие годы.

Бизнес Бурдье был значительно более известным в парижском ювелирном мире, нежели Картье, несмотря на то, что был создан почти на 15 лет позже. В 1872 году его оценивали в 360 000 франков (около $1,7 миллионов сегодня) – вдвое дороже, чем стоимость Cartier год спустя. Бурдье поведал Луи-Франсуа, что собирается использовать приданое жены для дальнейшего расширения. Заинтригованный Луи-Франсуа навел справки о незамужней младшей сестре Мари. Когда он узнал, что вдова, мадам Гриффей, хочет выдать вторую дочь за молодого человека с похожими перспективами, то направил все усилия на то, чтобы финансовое положение его сына прошло «ценз». (Одна из причин скорой продажи бизнеса сыну.)

После нескольких раундов переговоров было решено, что Альфред и Алиса поженятся. Несмотря на то что это был договорной союз, жених, стремящийся к процветанию только что приобретенной фирмы, был счастлив откликнуться на предложение отца. Окончательный размер приданого был установлен в 100 000 франков (около $430 000 сегодня), и Альфред, чьим вкладом в женитьбу была фирма Cartier, мог рассчитывать на двойное увеличение ее стоимости. Всего через неделю после подписания брачного контракта пара сочеталась браком в той же церкви, где 21 год назад крестили Алису. Но, в отличие от отца, Альфреду не пришлось переезжать в семью невесты. Молодожены поселились в красивом высоком доме, который Луи-Франсуа построил незадолго до этого на улице де Прони, 14. Этот район на правом берегу Сены был частью обширного проекта реновации города, которая длилась уже 20 лет. 17-й округ Парижа, один из восьми новых районов, построенных Османном, считался его идеальным творением. К тому времени, как Альфред и Алиса въехали в свой новый дом, район был заселен представителями высшего класса. Дома «очень хорошо содержались» и, как писал Эмиль Золя, «имели привратника, напудренного консьержа, массивную лестницу, обширную прихожую, диваны, кресла и цветы». Недалеко от дома был парк Монсо – оазис спокойствия, привлекавший аристократов и художников ухоженными дорожками, мостом, скопированным с Риальто в Венеции, прекрасными садами и узорными воротами.

За два поколения семья Картье прошла большой путь. Мать Луи-Франсуа была прачкой, а его невестка вышла из семьи богатого купца. На фото: Альфред в зрелые годы и Алиса Гриффей накануне свадьбы

Через 11 месяцев после свадьбы Алиса родила Альфреду наследника. Получивший имя обоих дедушек, Луи-Жозеф Картье родился дома в воскресенье 6 июня 1875 года, в восемь часов вечера. Его появление на свет было радостью для семьи, которая пережила перед этим несколько ужасных недель. В апреле умерла племянница Альфреда, трехлетняя дочь Камиллы Жанна. Эта трагедия глубоко потрясла 56-летнего Луи-Франсуа. В день смерти внучки он купил кусок земли на кладбище Пер-Лашез под семейный склеп. Склеп, находящийся там до сих пор, был не только способом дать любимым упокоение, которого они заслуживали, но и символом того, как далеко продвинулась семья Картье. Его отец, Пьер, не смог бы воздвигнуть такой памятник. Как только было закончено строительство склепа, Луи-Франсуа перенес туда останки маленькой Жанны и отца.

Отец высокой моды

Для Альфреда период после рождения сына был непростым. Стабильность деловой жизни при Наполеоне Третьем была давно в прошлом. После поражения во франко-прусской войне Францию обязали выплатить Германии 200 миллионов фунтов стерлингов (более $24 миллиардов сегодня) в качестве репараций, что стало тяжелейшей ношей для страны. Приход к власти Третьей республики привел к столкновениям роялистов и республиканцев; финансовый крах 1873 года в Америке вызвал длительную депрессию по обе стороны Атлантики. Европе пришлось сражаться с великими трудностями. Уныние, казалось, проникло даже в сферы творчества. По контрасту с блистательным двором императрицы Евгении «вдохновение и вкус, казалось, покинули французских ювелиров». В 1875 году, когда Альфред пытался выплатить долг отцу, доходы Cartier резко сократились.

Альфред был не из тех людей, которые сидели сложа руки. Как и во время захвата Парижа, он покупал украшения у тех, кто отчаянно нуждался. Однако находились и другие возможности. Уже некоторое время Картье замечали, не без нотки ревности, что богатые дамы предпочитают платья украшениям. Видя, сколько денег идет на модные туалеты, в том числе от зарубежных клиентов, Картье решили сделать коммерческое предложение одному из самых знаменитых столичных модных домов.

Чарльз-Фредерик Ворт (Charles Frederick Worth) был первым международно признанным модельером – задолго до Chanel, Dior и Yves Saint Laurent. «Отец haute couture», Ворт совершил революцию в индустрии моды. В своем магазине на престижной Рю де ла Пэ он первым ввел кринолины и турнюры – платья с пышным украшением сзади. Он был первым стилистом, использовавшим живых моделей, и первым дизайнером, устроившим показ мод.

И Луи-Франсуа, и Чарльз-Фредерик Ворт начинали простыми рабочими, но прогресс Ворта был просто космическим. Он приехал в Париж из Англии в 1845 году, когда ему было 20 – без единого слова по-французски и с пятью фунтами в кармане. Знание текстиля, полученное во время ученичества в Лондоне, помогло ему найти работу; спустя 10 лет его уникальный талант в области конструирования платьев был отмечен призами Всемирной выставки 1855 года. Три года спустя – перед тем, как Луи-Франсуа купил Gillion, – Чарльз-Фредерик открыл собственный Дом моды. И когда принцесса Меттерних появилась в Тюильри в платье Ворта перед императрицей Евгенией, будущее его было определено. «Ворт получил покровительство, а со мной было покончено, – вспоминала позднее принцесса. – Ни одно платье дешевле 300 франков не увидело больше дневного света».

В случае Ворта покровительство императрицы было значительно более заметным, чем купленный у Картье чайный сервиз. Вместе с шикарными платьями его слава распространилась среди дам двора, затем – среди аристократов за пределами Франции. В последующие десятилетия Париж стал местом покупок для принцесс, императриц, богатых наследниц – потому что там можно было купить платья Ворта. Слава модельера все возрастала.