Море воспоминаний

– Почему мне обязательно там быть? Никто из деловых партнеров Papa даже не станет со мной разговаривать. Там скучно и официально. Это будет наша последняя ночь на острове, почему мы не можем провести ее так, как нам хочется?

– Ты должен понимать, что именно в этом году как никогда важно твое присутствие. Через несколько недель ты поступишь на работу в банк, и будет правильным заручиться полезными связями. Папины партнеры рассчитывают увидеть тебя на балу с твоей семьей. Пожалуйста, Кристоф, ради всех нас, не расстраивай Papa в день его приезда. У него такой короткий отпуск, давайте сделаем все, чтобы эта неделя была приятной… А теперь, – продолжала Марион решительным тоном, не терпящим дальнейших возражений, – я уверена, что в шкафу в моей спальне висит твой старый костюм. Думаю, ты оставил его здесь прошлым летом. Возможно, мне удастся немного удлинить брюки. Надеюсь, в этом можно будет показаться на людях. Ну а рубашку и галстук ты можешь взять у папы.

– Я буду выглядеть нелепо, разодетый, как дрессированная обезьяна!

– Ну, если ты и будешь выглядеть нелепо, то только по своей собственной вине, – раздраженно парировала мать.

Со стороны океана послышался глухой и пугающий раскат грома.

– Черт бы побрал эту погоду! – Разочарование Кристофа выплеснулось наружу, и он сердито раскрошил булочку на своей тарелке. – Сегодня мы даже не сможем выйти в море.

– Почему бы тебе не взять велосипед и устроить пикник? Или поехать на маяк? Вряд ли Элла уже видела его…

– Нет, не с суши, только мельком и на расстоянии, с «Бижу». Было бы интересно подняться на него и увидеть остров с такой высоты! – Элла ухватилась за предоставленную Марион возможность сменить тему разговора и отвлечь Кристофа от дурных мыслей.

* * *

Они вернулись поздно, разгоряченные и усталые после долгого путешествия на велосипедах. Воздух казался Элле густым, как овсянка. Подъехав к задней части дома, они почувствовали запах сигарного дыма, перебивающий обычные вечерние ароматы жасмина и жимолости. Месье Мартэ стоял на террасе в строгом темном костюме, словно посол из реальности, и Элле показалось, что он вторгся в их островную идиллию, невольно принеся с собой неприятное напоминание о внешнем мире.

Он повернулся, окинул их взглядом, но не двинулся с места, решив подождать, пока они прислонят свои велосипеды к стене небольшого флигеля, где стояли повозка Анаис, весла для «Бижу» и несколько садовых инструментов. Под его молчаливым взглядом Элла почувствовала себя растрепанной и неопрятной. Нервничая, она вытерла запыленные руки о шорты, а затем заправила волосы за уши, стараясь придать себе презентабельный вид. Она пожалела, что не была одета более официально для своей первой встречи с отцом двойняшек.

Каролин подошла к отцу первая и встав на цыпочки, расцеловала его в обе щеки. Кристоф стоял вдалеке неловко и отчужденно, пока сестра представляла гостью:

– Papa, это Элла.

Месье Мартэ протянул руку и пожал ее довольно влажную ладонь.

– Je suis ravi de faire votre connaissance, Mademoiselle Ella[34 - Je suis ravi de faire votre connaissance, Mademoiselle Ella. (фр.) – Я рад с вами познакомиться, мадмуазель Элла.].

Девушка отметила, что он обратился к ней на «вы», и в то же время улыбнулся и дружелюбно прищурился. «На самом деле, – подумала она, – вблизи он выглядит скорее усталым, чем суровым».

Из дома за его спиной появилась Марион.

– Oh l? l?, как поздно вы вернулись! Я уже решила, что вы на велосипедах съехали с берега прямо в океан! Идите и приведите себя в порядок к ужину. Но прежде загоните велосипеды внутрь. Похоже, сегодня ночью нас ждет буря.

Словно в знак согласия, море за дюнами лизнула вспышка молнии, быстрая, как язык гадюки, а через несколько секунд раздался раскат грома, от которого, казалось, задрожал знойный вечерний воздух.

Они ужинали в саду.

– Давайте рискнем, – предложила Марион, – а если начнется буря, мы возьмем свои тарелки и убежим в дом.

Потемнело, но вечер не принес привычной прохлады. Воздух, казалось, становился все горячее и тяжелее, и Элла обнаружила, что ей совсем не хочется есть, несмотря на аппетитный bar au beurre blanc[35 - Bar au beurre blanc (фр.) – лаврак или сибас в сливочном соусе.] на ее тарелке.

– Какие новости о кузине Агнес? – Каролин нарушила гнетущее молчание, усугубляемое знойным ночным воздухом.

Месье Мартэ покачал головой, вытер усы салфеткой.

– Пока ничего. Вы же знаете, сейчас французские власти практически закрыли границу. Беженцам гораздо труднее попасть в страну. Но я все еще пишу письма и уверен, что благодаря некоторым моим связям в банке нам удастся переправить семью в Париж, – обнадежил он и ободряюще похлопал жену по руке.

Каролин повернулась к Элле и пояснила:

– Мамины родственники из Австрии должны приехать и остановиться у нас на некоторое время. Сейчас, когда их страна захвачена Германией, все очень сложно. Поэтому они планируют перебраться во Францию.

Кристоф взял еще одну картофелину с тарелки в центре стола.

– Это будет утомительно. Кузина Агнес – совершенная невротичка, а ее муж – зануда.

– Ну, это только до тех пор, пока они не найдут себе постоянное жилье в Париже. К тому же дети очень милые, как бы тебя ни раздражали их родители, – парировала сестра.

– И в любом случае, большую часть времени ты будешь находиться на работе, – решительно вставил отец. Его уверенные слова тяжело повисли в воздухе, и опять воцарилось молчание.

Элла отважно предприняла попытку сменить тему разговора:

– Мне так хотелось побывать на прошлогодней Парижской всемирной выставке! Вы все посетили ее? Действительно ли она была так великолепна, как говорят?

Прежде чем ответить, месье Мартэ вновь промокнул усы салфеткой.

– Да, это было впечатляющее зрелище. Но какое нелепое сооружение построили немцы! Оно располагалось напротив русского павильона, рядом с Эйфелевой башней, безуспешно пытаясь затмить ее. Некоторые считали его элегантным и современным, – он произнес это слово с презрением, – но я нахожу грандиозную нацистскую архитектуру бесчеловечной и по масштабу, и по атмосфере. Конечно, то была демонстрация силы, и я полагаю, что именно это они и намеревались предъявить миру.

– Мы побывали в испанском павильоне, – нетерпеливо вставил Кристоф. – Там была картина Пабло Пикассо, совершенно революционная.

Отец покачал головой:

– Я думаю, что это ужасно. Едва ли все эти углы и дикость имеют смысл. И к чему изображать нечто столь ужасное в произведении искусства? Жестокая резня во время Гражданской войны в Испании – едва ли приятная тема для созерцания.

Кристоф возразил:

– Смысл искусства в том, чтобы уметь рассказать историю, когда слов недостаточно. И месье Пикассо великолепно справляется с этим в Guernica[36 - Guernica (исп.) – известная картина Пабло Пикассо, посвященная жертвам Гражданской войны в Испании.].

От долгого низкого раската грома зазвенели стаканы на столе, и Марион, с опаской посмотрев на небо, вытянула руку ладонью вверх.

– Это была капля дождя?

Не обращая внимания на жену, месье Мартэ бросил на сына укоризненный взгляд и тяжело вздохнул:

– Мы уже говорили об этом раньше. Чуть меньше времени, потраченного на размышления об искусстве, и чуть больше на чтение деловых бумаг, mon fils[37 - Mon fils (фр.) – мой сын.], сослужили бы тебе хорошую службу. Твой рабочий стол ждет тебя в банке. Наступит осень, и уже не будет времени думать ни о чем, кроме своей карьеры. Пора тебе отложить свои альбомы с набросками и сосредоточиться на более достойных занятиях.

Кристоф шумно вздохнул, собираясь что-то возразить. Но неожиданно мощная вспышка и почти одновременно раскат грома заставили их всех вскочить. Вода, выплеснувшаяся из стакана, который Элла держала в руке, намочила подол платья, но, пытаясь промокнуть его салфеткой, девушка заметила, что на нем становится все больше разводов – это были крупные капли дождя.

– Vite![38 - Vite (фр.) – быстро.] Внутрь! – Марион принялась собирать тарелки, и остальные последовали ее примеру, спеша укрыться от ливня, начавшегося так внезапно, будто открыли кран.

В ту ночь Элла лежала в своей постели, прислушиваясь к раскатам грома и барабанящему по крыше дождю, заглушающему рев океана за дюнами, и в голове у нее кружил калейдоскоп мыслей. Лето подходило к концу. Как же ей не хотелось возвращаться в суровую, холодную серость Эдинбурга с его покрытыми сажей зданиями и уже начинающимся листопадом! Внезапно ей стало невыносимо от мысли, что ее запрут в пыльной комнате перед пишущей машинкой. И кем она будет, когда вернется туда? Конечно, не той Эллой Леннокс, которая несколько недель назад покинула вокзал Уэверли.

При мысли о расставании с Кристофом ее сердце сжалось от боли, которая пронзила каждую частичку ее хрупкого тела. Они никогда по-настоящему не целовались, если не считать целомудренных поцелуев в щеки, которыми французы обменивались просто в знак приветствия. Казалось, некая невидимая сила неумолимо притягивала их друг к другу. И когда он провел пальцами по ее лицу в тот день на пляже, она… нет, они оба почувствовали электрический разряд, такой же мощный, как удар молнии!

Она откинула тонкую хлопчатобумажную простыню, ее тело горело в наполненном штормом воздухе.

Казалось, что уехать отсюда невозможно. И все же она знала, что и остаться здесь она не может. Это лето изменило все, и безопасное, уверенное будущее, которое было запланировано для Эллы в Эдинбурге, исчезло вместе с ветром, который дул через Атлантику, заставляя морскую траву в дюнах раскачиваться и танцевать.