Сломанные человечки

Удовольствие

Мишу Мышкина, беднягу, скрутили-спеленали в конверт из простыней за то, что он все время рвался курить, а также мастурбировал под одеялом. Пока Мишу связывали, он все кричал: «Я требую корабельного врача! Герцог Бэкингэм не должен умереть! Вы не посмеете меня связать, я не позволю!»

И – тьфу! – плюнул медбрату прямо в стекло очков!

Ну ладно – курить… Вредно для здоровья. А мастурбировать-то ему почему запрещают? У него и так, надо думать, мало наслаждений в жизни – разве что петь песни да вещать что-то там на своей волне, но кто может знать, доставляет ли ему это удовольствие? Тем более нельзя назвать сладостным времяпрепровождением поглощение мерзкой столовской жрачки… Разве что брюхо набить – самый грубый вид гурманства.

Миша Мышкин рыдает взахлеб, пуская слюни, лицо его раскраснелось. Миша расстроен: ему не дали покурить вволю. Впрочем, Михаил быстро успокоился и снова начал бормотать что-то тихо и невнятно.

А теперь Миша, будто шаман, сложив руки на груди, крутится вокруг себя, пребывает в каком-то своем мире.

Сегодня в его глазах светится полубезумное откровение, словно ему открылась некая истина: о себе, о нас всех, об этой больнице – кто знает?

Прогулка

Иногда пациентов водили на прогулку – как это здесь называлось. Суть данного мероприятия сводилась к пребыванию в глухом, огороженном бетонными плитами дворике. Тот корпус больницы, где мы находились, окружало по периметру пустое пространство, структурированное блоками серого – словно бы всегда сырого – железобетона в подобие прогулочных двориков, каждый размером примерно тридцать на тридцать метров. Внутри сегмента свободы нежно-зеленая травка, может быть дерево или куст, пара скамеек по центру, ласковое весеннее солнышко, уютный ветерок, воспоминания, надежды. Ну… и все, собственно.

Кто-то уже плюхнулся на скамейки – будто и на тринадцатом отделении вдосталь не насиделись – и задымил папиросой, словно курить с десяти-одиннадцати утра до десяти вечера каждый час, иногда чаще, – это мало. Гулять выводят не всех, конечно, не все счастливое тринадцатое отделение сразу, а группами человек по десять – пятнадцать в сопровождении медсестры, приветливо-равнодушной. Но скамейка в центре всего одна, или две – всем рассесться не хватит, поэтому вокруг загорающих в центре в облаке удушливого дыма хануриков начинается карусель: хоровод таких же, как мы, пациентов, то ли действительно желающих погулять, то ли не могущих совладать с тревогой и внутренним напряжением, беспокойством и оттого неспособных даже посидеть в столь чудесной атмосфере кажущейся вечной весны.

Трансцендентность

Есть один предмет, обладающий в нашем Учреждении качеством, которое иначе как «имманентная трансцендентность» не назовешь. Зажигалка и/или спички. Вот уже целых два предмета!

У японской императорской династии три священных сокровища: зеркало, яшма и меч.

У русских царей шапка Мономаха, скипетр и держава.

Для нашей больницы аналогичную функцию выполняет зажигалка (спички в наше время редко используются, поэтому о них говорить больше не буду).

Зажигалка, с одной стороны, символ светской власти, как меч для рыцаря; с другой – обозначение особого, трансцендентного нам качества: принадлежности воле. Зажигалка – непременный атрибут медперсонала, который всем здесь командует: курить они могут не строго по часам, а когда вздумается.

Кроме того, зажигалка – та самая священная реликвия, чаша Грааля, легальное обладание которой отличает больных от персонала. О врачах я даже не упоминаю: они, словно бог в манихейской картине мира, находятся в запредельной дали и к нам не имеют почти никакого отношения. И подобно тому, как представитель низшей касты не может слышать священное слово или жениться на дочке брахмана, так и больной не может обладать зажигалкой. Вообще-то, частично это справедливо: поди доверь пациентам такое мощное средство, как огонь. Вот Гена Литвер не совсем дурак, а матрас зачем-то поджег ночью.

Хоть это и запрещено, иной раз по отделению гуляет одна неучтенная, недозволенная зажигалка. Рано или поздно ее все же обнаруживают: невтерпеж становится кому-то – начинает смолить, не дождавшись перекура. Персонал это дело просекает, и начинаются поиски. Как правило, персоналом предъявляется ультиматум: либо мы добровольно сдаем зажигалку, либо запрещается перекур – пока не выдадим. Тут завязывается лихорадочная активность: все больные начинают бегать по отделению, разыскивая зажигалку. На самом-то деле все знают, конечно, кто сегодня Прометей – огня хранитель, но все же надо изобразить бурную деятельность. И курить хочется, чтобы снять нервное напряжение, хоть чем-то себя занять.

Заканчивается обычно все тем, что зажигалку «находят» под подушкой или матрасом у одного из лежачих стариков, ее, понятное дело, туда подложили заранее.

Ну все, Сакральная Вещь найдена и отдана персоналу, мораторий снят, и со вздохом облегчения все дурики отправляются вентилировать легкие горьким дымом.

Судьба

Я лежу в больнице, уставившись в стену цвета протухшего крема. Яркая люминесцентная лампа горит под потолком. Это наше искусственное солнце, не дающее ни тепла, ни загара. Отблеск его мы видим на грязно-белых стенах коридора.

На соседней койке лежит человек, лицом напоминающий моего отца, только моложе. Да, сходство, несомненно, присутствует: даже одет этот пациент был в черные джинсы и черную же рубашку, так любит одеваться мой папа. И я подумал, а что, если бы рычаги и зубчики тайного механизма судьбы повернулись иначе и на больничной койке вместо этого наркомана лежал бы мой отец? Что, если вместо того, чтобы стать киноведом и режиссером, мой папа оказался бы несчастным торчком, слоняющимся по больницам и диспансерам? Что изменилось бы в мире от такой перестановки? Кем был бы мой отец, и кем стал бы я? А тот, другой, лежащий сейчас на больничной койке, кем был бы он? И пришлось бы ему лучше в этой жизни? Судьба молчит, не дает ответа.

Еще одно койко-место занимает Евгений, Женя, как по-простому его все здесь называют. Тощая, согнутая фигурка. Безволосый, не выбритый, а просто облысевший от времени, в складках дряхлеющей кожи, череп, непропорционально крупные к усохшему тельцу кисти рук с набрякшими, растянутыми, вспухшими венами. Взгляд исподлобья, печальный, недоумевающий, прозрачный. Женя смотрит всегда снизу вверх, как бы извиняясь за что-то.

На вопросы о его жизни, участи, болезни Женя отвечал спокойно, ровно, незлобиво, но и не равнодушно, а так, будто давным-давно уже привык ко всему.

Я понимал его спокойствие; чуть виноватый взгляд, ровный, неспешный, тихо-отчетливый выговор – он уже все решил. Или, возможно, за него решила судьба…

Последние лет четырнадцать, да что там, уже почти пятнадцать Женя провел в разнообразных лечебно-изолирующих учреждениях. На дурках, проще говоря, и в больницах со специальным, тюремным режимом. Как он попал сюда, чем прогневил судьбу, как испохабил свою карму?

«Убийство с особой жестокостью» на языке юриспруденции. Зарубил топором маму. Как, почему, за что, при каких обстоятельствах – о том не рассказывал.

Тихим, слегка вибрирующим голосом Евгений повествует, что предыдущая его больница была другая, не Пряжка, а возле Троицкого рынка больница имени Кащенко. Но во время пожара Троицкого собора дурка тоже пострадала, и Женю перевели сюда, в больницу имени Деда Мороза.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Энди Уорхол предлагал один из американских супермаркетов законсервировать в качестве музея. – Здесь и далее примеч. автора.

2

Вязки – полосы ткани, которыми привязывают руки пациентов (запястья) к койке, замена наручников.

3

Нифеля (мн.) – использованные чайные пакетики.

4

Любопытно, что слово «выход» здесь никто не употребляет. Наверное, потому, что и нет его – выхода. Завтра будет то же, что и вчера – вернее, ничего не будет. Все то же монотонное прозябание, тупая отрешенность. Выходит, нет ни прошлого, ни будущего – так? Одно сплошное настоящее! Чего же лучше? Это вечность, бро! Нет, не вечность: просто серенькая банька с паучками – помнишь, у Достоевского?

5

В данном случае вязки нужны вовсе не в репрессивных целях, а чтобы обеспечить неподвижность руки и избежать смещения внутривенного катетера.

6

Для сравнения – писатель Эдуард Лимонов в одной из своих книг дает сходную характеристику облику сумасшедших (см. «Молодой негодяй»).

7

Больница имени Скворцова-Степанова.

8

Давить на массу – спать; первоначально из армейского жаргона.

9

Смолить, засмолить – курить.

10

Срисовать – здесь в значении «увидеть», «опознать».

11

Имеется в виду картина «Видение отроку Варфоломею».

12

Белочка – белая горячка.

13

С точки зрения джайнизма карма – это не цепь причинно-следственных связей, а особый вид тонкой материи.

14

В библейской мифологии – средство от всех болезней.

15

Санкт-Петербургское государственное казенное учреждение здравоохранения «Психиатрическая больница № 2 имени Святого Николая Чудотворца». Святой Николай Мирликийский – наиболее вероятный прототип фольклорного образа Деда Мороза.

16

Завафлить – обслюнявить.

17

Программа «Т-4» (нем. Aktion T4; Aktion Tiergartenstraße 4, «Операция „Тиргартенштрассе, 4“»), также Операция «Т-4» – евгеническая программа немецких национал-социалистов по стерилизации, а в дальнейшем и физическому уничтожению людей с психическими расстройствами, умственно отсталых и наследственно отягощенных больных. Штаб-квартира программы располагалась в Берлине, в офисе на Тиргартенштрассе, 4. Отсюда кодовое обозначение программы – «T-4». Для названия программы применялось и сочетание слов «Акция – смерть из жалости» (нем. Aktion Gnadentod) или слово «эвтаназия» как более благозвучное; кроме того, в документах употреблялось также слово «дезинфекция».

18

Эвтаназия – от др. – греч. εὐθανασία, букв. «благая смерть», из εὖ – «хорошо; добро, благо» + θάνατος – «смерть».

19

Спалить – поймать, разоблачить, раскрыть.

20

Мойка – станок безопасной бритвы.

21

Матфей, 9:12.