Сломанные человечки

Счастье

Вот Миша, Михаил Белялов – имя, фамилия не изменены, все совпадения с реально существующим лицом не являются случайными. Михаил – простой рабочий парень. И как дошел он до жизни такой? Как очутился в больнице?

Ну… выпивал Миша. Я его понимаю: жизнь скучна – чем еще заняться рабочему человеку на досуге дома?

У меня есть искусство; у вас литература (хоть бы и та, что сейчас читаете); у толстосумов – деньги; у верующих – вера. А у Миши что? Что для него?! Работа-дом; работа-дом; работа-дом… Смерть? Как бы не так! Хуй вам! А это видали?! Ложил Миша – я вместе с ним – на ваше мнение! Нет, и ему – Михаилу, – как и прочим, свой кусочек счастья подавай. Что, нету? Не хватает счастья на всех…

Ну так Миша сам решил взять, раз судьба к нему равнодушна. И взял, и отхватил его – счастья. Да перебрал малость, перестарался: последние недели две-три, а то и месяц, заливаться безбожно стал. Водкой. Каждый вечер после работы. После – каждый день вместо работы. Наконец – каждое утро вместо чистки зубов.

Ну, тут жена и сдала его сюда, по известному адресу. Так и попал Миша в Учреждение – на дурку. А жена – «заботливая», сука! – как ни в чем не бывало навещает его не реже одного раза в неделю. Передачи носила: фрукты там, печенье, сигареты, туалетную бумагу… Но забирать домой не спешила.

Так и остался Мишаня в больнице. Как-то раз, слезая с койки, он умудрился сломать ногу и после по отделению передвигался в гипсе, опираясь на костыль. Миша любил, прислонившись спиной к стене, сидеть на корточках и беседовать на житейские темы («алкоголь – не выход» и тому подобное). На одутловатом, бледно-припухлом лице его навсегда, казалось, застыло выражение печальной собаки.

Много позже я узнал, что супруга так и не забрала его домой и Миша отъехал в интернат. Навечно.

Отвертка

А вот еще один Михаил – Миша Мышкин. На сей раз, бро, фамилия изменена. Ну, ты бы все равно узнал Мишаню, если бы встретил – не срисовать[10] его трудно: тихий с виду, скромный юноша; рост чуть ниже среднего; бледные, едва заметные веснушки на переносице, черты лица достаточно четкие, но в то же время плавные; кожа нежная, как у девушки; красивые, длинные, коровьи ресницы. Обычно молчит; всегда серьезен, с недоумевающей полуулыбкой в грустных глазах. Смотрит настороженно, исподлобья, но в общем доброжелательно, иногда даже весело.

Произносит что-нибудь редко и обыкновенно невпопад: так кажется окружающим. «На своей волне», – говорят пролетарии и обыватели. Да, на своей, бро, я бы даже сказал, в собственном мире, мирке.

Иногда Миша танцует – крутится вокруг себя, как дервиш, распевая при этом советские песни…

Миша Мышкин, мы привыкли смотреть на него как на неполноценного, юродивого. Миша забавный, как только что вылупившийся птенец. Но, возможно, эмоциональной развитостью и интеллектом он далеко превосходит всех нас, и даже мозгоправов. Возможно… Но мы того никогда не узнаем.

Рене Генон писал, что трансцендентный человек зачастую походит на бродягу или безумного; Лао-цзы: «Совершенный человек не оставляет следов».

Миша смеется. Затыкает пальцами уши. Поднимает к потолку прояснившийся взор. Он счастлив.

Ну не надо Мишу принижать, он не нежное создание, не нужно и идеализировать: за внешностью отрока с картины Михаила Нестерова[11] или образом Алёши Карамазова скрывается, как за драгоценной ширмой китайского шелка, совсем иной персонаж.

На одном из отделений больницы, где Миша лежал до этого, – его перевели к нам недавно, – он пырнул кого-то в живот заточенной отверткой, а заточить сталь в условиях больницы – что-то из теории невероятности. Ладно, не насмерть: успели разнять-оттащить-откачать. На все вопросы врачей и полицаев о смысле этого неясного поступка отвечал сурово: «За дело!»

Мише палец в рот не клади! И где отвертку достал, и как наточить умудрился – так и осталось невыясненным: тут уж наш ангел хранил полное молчание.

Таков он, Миша: один из лучших бойцов психиатрического фронта. Человечище.

Респект и уважуха!

Бафомет

Вот Дмитрий Клыков, еще один «ветеран», завсегдатай Пряжки. Красивый, представительный мужчина, похож на Эрнесто Че Гевару, только без бороды. Зато с усами. Дышит Дима отдуваясь, неровно – видно, курение здорово испортило ему легкие. А ведь ему всего тридцать шесть! Знает немецкий. С Димы у меня сохранился набросок портрета: на рисунке он в тельняшке-майке под больничной пижамой. Усы у Димы аккуратно подстрижены; черные волосы, прическа с чубом, черные, блестящие, живые глаза – ни дать ни взять атаман времен Гражданской войны, ассоциация такая. Внешность Дмитрия необыкновенно ладная – внушает расположение, симпатию, уважение даже какое-то. Так и не скажешь, не подумаешь, что дожил он до жизни такой…

Дмитрий Клыков – часовой мастер. Работал, однако, и на пельменной фабрике, и вахтером, и грузчиком. Тоже, видать, как и Адонис – мастер временной занятости, повелитель непостоянства.

Как Дима попал к нам сюда, на Пряжку? Причина – проще и тупее некуда: алкоголизм, пьянство. Дима столь усердно заливался, что довел дело до белочки[12]. И вот как-то раз во время приступа белой горячки явился ему дьявол – Бафомет собственной персоной. Но на глаза не показывался, визуально себя не обнаруживал. Лишь вещал из стоявшей на плите кастрюли: «Не задавать никаких вопросов!» Дима в этот момент сидел на кухне.

Дмитрий так перепугался, что сам вызвал себе скорую и отбыл в больницу. Я его понимаю, испытал нечто похожее: не дай бог никому галлюцинаций.

Диме лежать у нас еще долго: больных с диагнозом «белочка» держат здесь, по инструкции, минимум три недели – двадцать один день, считается, что именно за такой период проявляется рецидив белой горячки.

Так что там, о чем это я? Да вот, про дьявола. Привезли Дмитрия в таком состоянии, что он и на ногах уж не мог держаться – сразу положили на койку в приемном покое. Но покоем здесь и не пахло, вновь явился невидимый Бафомет – он стал трясти койку, повторяя: «Не задавать никаких вопросов! Нет вопросов!»

Да, Дима, не надо вопросов… Зачем? Арабы говорят: «Не задавай вопросов – и не услышишь в ответ лжи».

Угра-карма

Адонис мог бы считать свою карму кривой и неправильной, однако здесь поражаешься, сколь нелепой бывает судьба человека. К примеру, Паша Терёхин – талантливый сварщик, даже работал на строительстве атомных подводных лодок. Долгий запой, в результате мать сдала в Учреждение. Ни цели, ни смысла. Много позже я встретил его в электричке играющим на аккордеоне. Тоска…

Или вспоминается паренек, который, уже поступив в Академию художеств на бюджетное отделение – это вам не хер собачий! – вместо учебы занялся не пьянством, не наркотиками, а изготовлением берестяных поделочек с целью обеспечить семью, детей не было – с женой вдвоем проживали. Обеспечить?..

Скучно жить на этом свете, господа…

Дурак

С чего все началось? Как он оказался здесь? Почему не верил в себя, а врачам-дуракам поверил? И главное – зачем все это?

Он и сам не понимал теперь, как свалял такого идиота, что добровольно на Пряжку сдался – в это лечебное Учреждение. Трудно понять поступки других, но, бывает, свои – куда сложнее.

Впрочем, если призвать на помощь учение Будды, картина немного проясняется. С точки зрения желтой веры, нет ничего постоянного, неизменного. Все находится в движении. Не существует и некой постоянной, вечной души, самости или эго. Это лишь видимость, хотя весьма убедительная, устойчивая. Сознание человека – это поток дхарм, непрерывно чередующихся психических состояний, которые иллюзорны и недолговечны. Таким образом, тот ты, каким был вчера – уже не тот, кто сегодня, и немного иным будешь завтра. Да что там душа: тело, этот с виду постоянный, плотный, дебелый механизм, и то меняется ежесекундно. Растут и обрезаются ногти, выпадают волосы, гниют зубы, отмершие частички кожи наполняют воздух невесомыми пылинками.

Так что ничего удивительного, если поразмыслить, что тот он, кто добровольно отъехал на Пряжку несколько месяцев назад, был вовсе не я. Кто же был тот и откуда взялся, почему сделал столь нелепый выбор – вернее, от выбора отказался?

Были у него определенные проблемы психологические – да у кого из юношей их нет? Вдаваться в их суть мы сейчас не будем – малоинтересно. Достаточно вспомнить слова великого писателя, истинного самурая Юкио Мисимы: «Со временем я понял, что вся эта молодость, цветение юности – ерунда и немногого стоит».

Томился, мучился, маялся и вот наконец решил к врачу отправиться. К психологу. А может, психиатру – какая, нах, разница?! А денег не было, или, может, просто жалко стало к платному идти – жаба задушила.

Приходит в диспансер – районный, государственный. Все чин-чином: отметился в регистратуре, направляют к врачу, улыбаются даже.

Прохожу в кабинет. Кабинет обычный, ничего страшного, уютный даже. Дневной свет вливается внутрь сквозь широкие – стекла чисто вымыты – окна. В солнечном луче кружат, переливаются частички эфемерные – дхармы, струит эфир призрачный, предметы мебели опутывают кармы[13] нити незримые…

Восседает за столом старичок добренький, седой весь, горбатенький – вызывает участие, сострадание, – с улыбкой искренней на устах дряхлеющих: ни дать ни взять Санта-Клаус на пенсии.

Поздоровались. Спросил участливо: в чем визита причина, на что жалуетесь?

Рассказал, превозмогая скованность.

Выслушивает доктор внимательно, глаза добрые прищуривает, головой качает сочувственно…

– Что же вам, молодой человек, посоветовать? Мог бы я вам назначить лечение, таблетки выписать – антидепрессанты, успокоительные, но, боюсь, не поможет: тут серьезный подход нужен.

– Серьезный?

– Ну да, – говорит и улыбается обаятельно, добро, масляно, благостно… – Обследовать бы вам голову томографом компьютерным, а еще, главное, душу вашу исследовать: изучить, как там шестеренки-винтики, прочая арматура сознания сцеплена…

Сказал бы я ему, как правоверный буддист, что нет никакой души, и все тут, да растерялся как-то от такой благости сахарной. Развесил уши, словно дите малое, доверчивое, и про сказочные перспективы исцеления чудного слушаю.

– Но не так просто, молодой человек, не все сразу происходит: для излечения полного потрудиться надобно: пройти обследование…

– А где ж обследоваться? В частной клинике? Так с деньгами проблемы, трудности…

– Нет, ну что вы, зачем расходы лишние? Медицина государственная о вас позаботится, обеспечит обследование, лечение и всяческое вспомоществование душевное.

– А где обследоваться, куда направите?

–В больницу, молодой человек, в учреждение лечебное – лучшее в городе, самое известное – знаменитое! И доктора-коллеги там мои работают знакомые: еще никто не жаловался. Будут там и исследования – психологов, наркологов, психиатров, хирургов (?!), дерматологов (?!), стоматологов (?!!), прочих специалистов, будет и лечение, помощь, лекарства – таблетки, уколы разные, суспензии – все есть, разве что Ханаанский бальзам[14] и эликсир вечной молодости отсутствуют. Лечение, да – самое лучшее, и от одиночества страдать не будете – мы, люди, существа коллективные, социальные, всем общение нужно. А вы про деньги какие-то, вложения. Не надо ничего: единственная в жизни роскошь – роскошь человеческого общения!

После такой сентенции ваш непокорный слуга стушевался окончательно и покорился своей участи. Понял, что – больной ли, здоровый, псих или стандартный гражданин, за или против – не миновать мне исцеления полного в больнице лучшей, продвинутой, благостной.

Сижу в кресле, добротой задушенный, головой киваю, как осел на привязи.

Ну и, слово за слово, хером по  столу, выписал мне врач – Деда Мороза реинкарнация – направление. С печатью, подписью: все, как должно быть, официально. Благостно!

И куда же горбун Санта направил его, горемычного, – угадай, читатель мой преданный. Не устал ли ты, адресат писаний шизоидных, внимать еще, не изнемог ли под гнетом доброты, участия, заботы человеческой, в седом слуге Эскулапа проявленных?

Направил старик – Санта-Клаус на пенсии, в больницу замечательную. А вкакую – ты уже понял, наверное: в больницу имени… тоже Санта-Клауса![15]

И сидел я потом – а может, в койке лежал или по коридору болтался-маялся – и раздумывал с запоздалым, бессмысленным сожалением: «Какого я свалял дурня!» Зачем вся эта глупая пародия – обследование, лечение, терапия, ебиво мать! Зачем послушал благостного, сахарно-приторного, равнодушного старика психолога?

Зачем не верил в себя, а врачам-пидарасам поверил!

Думаешь, ты умен, дорогой мой читатель – умнее всех, возможно? Вот и я тоже так думал до поры до времени. До встречи с Санта-Клаусом, обследования, лечения, до Пряжки.

Зачем я в это дерьмо вписался?!:-(:-(:-(:-(

Дурак.

Милосердие

Сидят психи в палатах, в коридоре, в столовой, в курилке или в туалете, а может, лежат или ползают – фиолетово. Томятся, маются, смолят бычок завафленный[16], слова-мысли-фразы на языке и внутри пустой башки перекатывают. Скучно, тоска зеленая, а может, синяя, желтая, коричневая или розовая – один хер, без разницы. И нечем себя занять, и развлечь-обнадежить нечем – да и незачем теперь уж; лишь обволакивает душу (у кого она осталась еще, душа, эта загадочная, ебучая субстанция) смурная расслабуха, вялая. Не тавтология: бывает еще «расслабуха» активная – да не про нас это, братец…

И не чаем мы ни знамения – хоть и ждут некоторые, кто поглупей, выписки, – ни небес милосердия, за исключением чудиков-верующих.

В чем истинное милосердие? Читатель, задумайся! Да очень просто: избавить тебя, меня, их – всех нас – от страданий. Каково это избавление?

Зайдем издали: читал я как-то – уж сколь давно, убей меня бог, не вспомнится – трактат один. Теологический. И встретилось там некое определение интересное: смерть духовная. И понял я по долгом размышлении, что неприятность эта – духовная смерть (кто действительно считает ее неприятностью) – произошла с большинством человечества прогрессивного. Множество двуногих уже мертвы, надо лишь избавить их от страданий.

А уж психов – этих недочеловеков современности – избавить от мучений нужно обязательно. Хоть бы и потому, что сами себе помочь они не в состоянии. Не могут, да и не хотят, что главное. Так что – никак, невтерпеж им без помощи. Но кто поможет, кто исцелит недоумков этих с пониженной мотивацией и разъебанной в хлам, измочаленной нервной системой?

Были когда-то, давно – не в нашей стране, не в нашем городе – люди серьезные, ответственные, избавлявшие от страданий ближних, ближнего. Люди милосердные.

Наци.

Существовала тогда – в прошлом веке еще – вТретьем рейхе, вГермании, программа такая: Т-4[17]. Целью программы являлась не только очистка Германии от нежелательных элементов, но и избавление этих самых элементов от страданий – груза болезненного, бессмысленного существования.

Высший дар – нерожденным быть; если ж свет ты увидел дня – о, обратной стезей скорей в лоно вернись небытья родное!

Мудрый был человек Софокл, братец! Если увидел ты свет бытия, но жить по-человечески не в состоянии – что ж, остается лишь пожалеть тебя, если помочь тебе некому. А наци помогали, сердечные!

Смерть из жалости – вот в чем соль, именно! Потому и прозвали программу устранения человеческого шлака – психов ебаных – «Gnadentod»: слово красивое, эффектное, зловещее…

Что, нехорошо говорю, «нетолерантно», неправильно? Может, и нетолерантно – да только все правильно. Процентов девяносто сидельцев пряжкинских я бы прям сейчас отправил по адресу программы «Т-4» – на эвтаназию. Не из побуждений людоедских или негуманных, еб вашу мать!– а просто из жалости, милосердия. Что еще может помочь человеку, который сам помочь себе не в состоянии? Не только и нестолько потому, что не может, а потому что не хочет.

Так-то оно, братец! Лекарство, что единственно может, могло бы исцелить нас,– смерть из жалости. Благая смерть. Эвтаназия.[18]

Ужин

Приближается ужин. а пока, в ожидании – традиционная (затаскали совсем слово «традиция», сволочи!) встреча во время перекура у трех белых камней – у трех унитазов.

Итак, последний перекур перед ужином; курят здесь за пятнадцать минут до конца каждого часа, по расписанию.

И вот он, вечерний прием пищи! Вообще-то по правилам ужин положено делать в шесть часов, если даже не в семь – это по официальному расписанию. Но нянечка, раздающая ужин, очень торопится уйти домой, поэтому данный ритуал – ритуал раздачи субстанции, которую именуют здесь «пищей», начинается едва ли не в пять.

Больные чинно рассаживаются за столиками.

Всяк знай свое место!

Пищу раздают привилегированные – больные, заслужившие некое доверие персонала. За это они получают подачки в виде папирос и чайных пакетиков.

Отбой

Кажется, приближается время отхода ко сну… Отбой здесь в 22:00, не позже. Кто не успел досмотреть любимый сериал по телевизору – что ж, сегодня карма такая… Пока основное население досматривает кинофильм или последние вечерние новости, некоторые из сидельцев моют коридор; в числе последних подвизался и Адонис – что мне не очень нравилось, так как хотелось досмотреть все-таки фильм; в тот раз шел «Парфюмер» Тома Тыквера. Последние эпизоды, концовку так и не увидел.

Ночь

Ночь. темнота обрушилась на больницу, размазавшись по стеклам окон осколками Солнца, Луны, Ориона, Сириуса, Бетельгейзе и прочих ебучих светил ебаной Вселенной… Красным огоньком подмигивает на потолке противопожарный датчик. Стальными змеями протянулись по стенам трубы отопительной системы.

Над входом в палату резко светит ночник – режет глаз, хоть плафон его и вымазан темно-коричневой краской, похожей на дерьмо, для приглушения света. Ночник, однако, будет гореть и днем: так положено по инструкции. Почему бы днем не отключать его? Какая при свете дня от него польза? Но с инструкцией не поспоришь. Часто бывает, что и лампы дневного света включают на весь день: мерцание их в светлое время не столько успокаивает, сколько раздражает. Свет горит круглые сутки в туалетах и в редко используемых подсобных помещениях: бессмысленная трата электроэнергии.

Одно время мы обеспечивали себе спокойные темные ночи, слегка выкручивая лампочку ночника. Но мы погорели: нас раскусили, спалили[19].

Сейчас ночь. Ночь – самое спокойное время больницы. Не болтает никто, не курит, не рассказывает анекдотов, не шляется по коридорам. Спят пациенты, дремлют психи, сладкие сны видят.

Больные спят. Воздух палаты наполнен натужным дыханием курильщиков.

И персонал спит, закусив водку с медицинским спиртом прогорклой столовской запеканкой. Спят и врачи – дома, в своих кроватях, в собственных квартирах, где никто не подумал бы регламентировать их время, их сны, невысказанные вопросы и желания. Самостоятельно спят они, живут, и никто не смог бы им запретить доставать пищу из шкафов и перекусывать, когда вздумается.

Думать об этом было непривычно и странно.

А ночник все горит, светит сквозь мутно-коричневые потеки, и тьма не объяла его.

Ночь укрывает, укутывает своим уютом – не надо никуда бежать, ни с кем говорить, ни стоять в очереди за лекарствами, и даже спать и то не нужно – по желанию.

И хотя ты здесь в окружении людей, двуногих – того, что от них осталось, – кажется: ты в целом свете один, можешь беседовать с Богом.

А то и просто помолчи – цени мгновения трансцендентности.

Банный день

Бритье. знаменательное событие! Такое не каждый день случается, и даже не каждую неделю. Сегодня к нам придет цирюльник (старушка-брадобрей). Нужно подготовиться: вдоль одной из стен коридора выставляются в ряд столы с бритвенными принадлежностями: помазки, большие столовские эмалированные миски с мыльной водой, крем для бритья в тюбиках и даже – внимание! – зеркала. Да, всякий подумает, что это странно и, в общем, недопустимо; но на моей памяти не было еще случая (и о таком даже не слышал), чтобы кто-то что-нибудь с собой или с другими сделал осколком разбитого зеркала. Да и не способны на такое пациенты: сила духа, воспитание не то.

Переправлять с воли наркотики и водку в коробках из-под сока «Добрый», менять таблетки на сигареты, ныкать под матрас запрещенные здесь зажигалку или спички – это пожалуйста. Ну, в крайнем случае сбежать во время похода в пищеблок. Поджечь матрас. Перепихнуться с бабой в душе (говорят, на реабилитационном был такой случай). А чтобы убийство или самоубийство столь спонтанным и жестоким способом. Нет, это не для нас. Нам чего попроще подавай.

Хотя мойку[20] брадобрейша все же держит цепко, не выпускает из старческих крючковатых пальцев.

Некоторых тетка бреет сама, безопасной бритвой, угрожая непокорных ее бритью кастрировать ножницами. Пациенты, выходит, утратили простейшие навыки – даже побриться не в состоянии.

Бывает иногда и банный день. Но это ничего особенного, ничего интересного. Просто спускают всех на большом грузовом лифте, похожем на барокамеру, на первый этаж больницы и отводят в душевые помещения. Пар, влажные полы матового кафеля, груды белья на полу.

Банный день. Тут парад, парад плоти. Тощие, неразвитые, неспортивные тела юношей, усохшие или набрякшие вялым жиром туловища стариков, уродливо выпяченные животы, впалые грудки, тонкие ленточки мышц, желтовато-черные роговые наросты ногтей на ногах; убого висящие гениталии, стекающая по нездоровой бледности коже вода.

Впрочем, не все больные напоминают экспонаты Кунсткамеры. Вот, скажем, пациент Сайко: ладно оформленные мышцы, атлетическая фигура, правильная оcанка, не пьет, не курит. Единственный из всех, кто отличается конституцией спортсмена, хоть спортом он, по его собственным словам, никогда не занимался. Для своих сорока восьми лет Сергей Сайко выглядит отлично, жаль только, с головой не все в порядке: третья группа инвалидности. Молчаливость его, кажется, вызвана не столько сдержанностью, сколько притупленным от бездействия интеллектом. Интеллект здесь не нужен.

Храм

При больнице была и церковь (нужно понимать, что создано Учреждение задолго до большевистского непотребства и, как в любой нормальной организации царской России, в нем имелся тогда собственный домовый храм). В новые времена – после крушения советской власти – церковь была восстановлена в своих функциях, и в ней иногда проводились службы, на которые совсем иногда даже водили пациентов. Батюшка приходящий, собственного капеллана у нас нету.

Окон в помещении церкви нет, храм располагается как бы посредине, внутри корпуса здания, и это вечное отсутствие дневного света – вкупе со светом искусственным – создает мрачноватое, таинственное и величавое впечатление.

В наши дни, как и при красных, храм также служил чем-то вроде актового зала: тут проводились концерты и иные, не имеющие отношения к организованной религии мероприятия. Иногда наезжали даже и знаменитости: выступала, помню, одна тетка. Читала нам прозу Шмелёва – красиво, самозабвенно, с выражением – пиздато, в общем.