Всемирная история. Том 4. Римская история. Книга 1. Ранняя история Рима

Всякая власть злоупотребляет своими преимуществами. Сенаторы, избавившись от страха перед тиранами, решили, что могут безнаказанно угнетать народ, чья несправедливость привела к восстанию.

Вольски и герники, узнав о раздорах в Риме, воспользовались удобным моментом, чтобы напасть на него. Они сообщили о своем плане латинам, но те выдали их послов сенату и предупредили о надвигающейся опасности.

Во время консульства Аппия Клавдия и Публия Сервилия народное волнение усилилось и приняло угрожающий характер. Однажды перед народным собранием появился гражданин с длинной бородой, в разорванной одежде; бледность его лица, взъерошенные волосы и дикий взгляд едва позволяли его бывшим товарищам по оружию узнать в нем храброго центуриона, покрытого шрамами.

Толпа окружила его, расспрашивала: он рассказал, что сабиняне разорили его поле и угнали скот; что с него все равно потребовали подать; что, чтобы заплатить, он занял деньги под большие проценты и продал все, что имел; что его безжалостный кредитор держал его у себя, обращался с ним не только как с рабом, но как с преступником, и часто бил плетьми, следы которых он показывал.

При виде этого раздался всеобщий крик, негодование распространилось. Толпа стекалась со всех концов города; сенаторам угрожали; должники показывали свои цепи и шрамы; они требовали созыва сената.

Лишь немногие сенаторы осмелились последовать за консулами, и, поскольку их было слишком мало для принятия решений, они ждали своих коллег. Эта задержка была воспринята как предательство; мятеж усиливался; наконец, сенаторы прибыли, и началось обсуждение. В тот же момент появился гонец от латинов, сообщивший, что многочисленная армия вольсков движется на Рим. Эта новость повергла сенат в ужас, а народ встретил ее с радостью. «Боги посылают нам мстителей», – говорили они; сенаторы пожинают все плоды войны; пусть они одни и несут ее опасности. Они снова поклялись не записываться в войско. Сенат разошелся.

Консул Сервилий явился перед народным собранием: «Враг у ваших ворот! – воскликнул он. – Нет времени для обсуждений! Нужно действовать! Сенату было бы стыдно уступать вам из страха, а вам – требовать этого и получать плату за сражение! Каждый должен думать только о спасении родины: после кампании мы обсудим наши интересы. До мира все споры между нами прекращаются». Сенат предоставил должникам отсрочку на время войны.

Умеренность и мудрая твердость консула внезапно успокоили ярость народа, как мягкий луч рассеивает бурю. По его приказу была проведена перепись, которая показала сто пятьдесят тысяч семьсот человек. Все с энтузиазмом записывались в войско; они выступили и встретились с врагом. Должники первыми громко требовали боя. Римская отвага сломила вольсков, обратила их в бегство и отдала их лагерь на разграбление. Консул повел армию к Суэссе Пометии и взял ее штурмом. Богатая добыча стала наградой за доблесть солдат.

Тем временем безжалостный Аппий, оставшийся в Риме, приказал вывести на площадь триста детей-заложников от вольсков, высечь их плетьми и отрубить им головы. Этим он покрыл римское имя позором.

Вернувшись в Рим победителем, Сервилий должен был получить триумф. Но Аппий убедил сенат отказать ему в этом и обвинил его в излишней попустительстве к народу. Разгневанный Сервилий созвал народ на Марсово поле, подробно рассказал о своих победах, пожаловался на несправедливость сената и, вопреки несправедливому решению, с триумфом прошел на Капитолий, сопровождаемый всеми гражданами.

После окончания войны народ потребовал выполнения данных ему обещаний. Гордый консул Аппий презрел его жалобы, отверг его требования и судил всех должников по всей строгости закона в пользу кредиторов, которые угнетали бедных больше, чем когда-либо.

Сервилий, вынужденный уважать закон и под давлением народа защищать его интересы, колебался между двумя сторонами и вызвал недовольство обеих.

Консулы в это время спорили о чести освящения храма Меркурия. Народ, чтобы унизить их, поручил это простому офицеру по имени Леторий. Его негодование не ограничилось этой детской местью: презирая решения Аппия, он препятствовал их исполнению и оскорблял его служителей в его присутствии. Когда же он приказал своим ликторам арестовать одного из вождей мятежников, толпа вырвала его из их рук.

Новые консулы Ветурий и Вергиний, как и их предшественники, оказались между страхом перед восстанием и угрозой войны с сабинянами. Во всех кварталах народ собирался днем и ночью; сопротивляясь уговорам консулов и пренебрегая их властью, он отказывался записываться в войско и разоружал ликторов, пытавшихся арестовать непокорных.

Сенат колебался между мнением Виргиния, который утверждал, что следует установить различие между должниками; мнением Ларгия, предлагавшего отмену долгов, и мнением Аппия, требовавшего назначения диктатора. В конце концов склонились к последнему предложению, но вместо выбора сурового патриция, как хотел Аппий, выбрали Мания Валерия, известного умеренностью своего характера. Этот выбор успокоил народ.

Валерий набрал три армии; два консула и он сам командовали ими. Удача увенчала их оружие; они одержали ряд успехов. Диктатор выиграл битву против сабинян, и его победа принесла ему триумф. Ему также предоставили почетное место в цирке и курульное кресло.

По возвращении в Рим Валерий, распустив войска, включил четыреста плебеев в сословие всадников. Затем он предложил сенату указ об отмене долгов. Молодые сенаторы, забыв уважение к диктатуре, яростно выступили против него. Наведя порядок, чтобы поддержать свой авторитет, он вышел из сената, созвал народ и заявил, что сенаторы оскорбляют его и обвиняют в любви к своим согражданам, а также в роспуске армии. «Будь я моложе, – сказал он, – я бы отомстил за эти оскорбления; но, поскольку мой семидесятилетний возраст не позволяет мне ни отомстить, ни добиться справедливости для вас, я слагаю с себя достоинство, которое стало для вас бесполезным».

Толпа, растроганная, с почестями проводила его домой. Гнев народа достиг предела: сенат своим указом только что отменил роспуск армии; но уважение к клятве было тогда настолько велико, что солдаты, хотя и в ярости, не будучи официально освобождены от службы, не осмеливались покинуть свои знамена. Они подчинились и отправились в лагерь; сначала они хотели убить консулов, чтобы освободиться одновременно от своих клятв и врагов. Сициний доказал им, что это преступление не освободит их от обязательств; но он предложил им, чтобы обойти клятву и успокоить совесть, уйти, забрав с собой свои знамена, которые они поклялись не покидать.

С воодушевлением приняв это предложение, они сместили своих центурионов, назначили новых и отступили на Священную гору, называемую Теверон.

Сенат, раскаявшись в том, что не последовал советам Валерия, отправил делегацию к мятежникам, чтобы успокоить их обещаниями и вернуть к повиновению. Сициний ответил делегатам: «Мы больше не верим вашим словам; вы хотите быть единственными хозяевами города – оставайтесь в нем; бедняки вам не помеха. Там, где мы найдем свободу, там будет наша родина».

Вскоре большая часть народа присоединилась к ним на Священной горе; они укрепились там, соблюдали строгую дисциплину и не допускали грабежей. Этот порядок, эта новая организация в условиях мятежа делали их движение более внушительным и грозным.

В это время должны были избирать новых консулов; никто не выдвинул свою кандидатуру на этот опасный пост. По должности были назначены Постумий Коминий и Спурий Кассий.

В сенате продолжались жаркие споры. Молодые сенаторы поддерживали Аппия, выступая за строгость, а старшие – за мягкость. Один из последних, Агриппа Менений, который по своему положению принадлежал к патрициям, но чья семья была выдвинута из народа Брутом при пополнении сената, говорил с такой убедительностью о необходимости умеренности для восстановления согласия и спасения родины, что объединил все голоса. По его предложению десяти сенаторам были даны полномочия для заключения мира.

Менений, назначенный первым, отправился с ними в лагерь мятежников; там он умело подчеркнул уважение сената и, нарисовав мрачную картину бедствий, которые следуют за раздорами и ведут к гибели государств, закончил своей притчей: «В те времена, когда члены человеческого тела не ладили между собой, как сейчас, они сговорились против желудка, который, будучи единственным бездельником, пользовался трудом всех остальных. Тогда руки отказались подавать пищу, рот – принимать ее, зубы – пережевывать: вскоре тело стало истощаться, и все страдающие члены наконец признали пользу желудка, который, питаясь, распределял между ними кровь, силу и жизнь».

Народ прекрасно понял смысл этой притчи и применил его к себе: Менений, видя, что настроения улучшились, предложил для разрешения всех разногласий освободить от долгов признанных несостоятельными должников, вернуть свободу тем, кто находился в тюрьме, и постановить, что сенат и народ совместно впоследствии создадут закон, регулирующий права кредиторов и должников.

Народ принял эти предложения; но одновременно потребовал, чтобы освободиться от неограниченной власти диктатора, создать две магистратуры, избираемые из числа плебеев и ответственные за защиту их интересов. Делегаты передали это требование сенату, который согласился с ним.

Аппий протестовал против этого нововведения, утверждая, что оно приведет к гибели республики. Несмотря на его сопротивление, эти две магистратуры были избраны по куриям. Луций Юний Брут и Гай Сициний Беллут первыми заняли эти должности. Их назвали народными трибунами. Их личности были объявлены неприкосновенными, а закон, их учреждающий, – священным. Также были избраны два ежегодных магистрата под названием эдилов, которые выполняли все приказы трибунов. Таким образом, гордость и жадность патрициев были наказаны этим восстанием, которое завершилось в пользу народа и за счет авторитета сената11.

Сначала трибуны должны были служить опорой для бедных против знати; вскоре было установлено, что возражение одного из этих магистратов против постановления сената достаточно для приостановки его исполнения; наконец, они с таким рвением и постоянством работали над возвышением народа и унижением патрициев, что иногда становились более могущественными, чем консулы, арестовывали их и заключали в тюрьму.

Мир внутри государства был восстановлен, и начали обсуждать меры для завершения войны с вольсками. Постумий Коминий, командующий римской армией, разбил врагов, захватил два города и осадил Кориолы. После двух неудачных штурмов он хотел попытаться в третий раз, когда узнал, что антиаты идут на помощь вольскам. Тогда консул, разделив армию, оставил половину перед Кориолами, а другую повел навстречу новым врагам.

Ларгий командовал отрядом, продолжавшим осаду. В этом отряде выделялся молодой патриций по имени Марций, одинаково пылкий в замыслах и исполнении великих предприятий. Лишившись отца в детстве, его мать Ветурия, женщина строгой добродетели, сформировала его характер, упрямая твердость которого стала причиной его славы и несчастий. Нечувствительный к удовольствиям, неутомимый в трудах, бесстрашный в опасностях, он был неукротим в бою, властен в командовании и часто непримирим с равными себе.

Жители Кориол, надеясь воспользоваться помощью, которая к ним шла, и видя римскую армию ослабленной, взялись за оружие, открыли ворота и стремительно бросились на осаждающих. Римляне, после мужественного сопротивления, уступили численности и отступили в беспорядке: Марций, возмущенный этим бегством, остановился с несколькими храбрецами, в одиночку выдержал натиск врагов, заставил их отступить и громко звал римлян. Те, стыдясь своей слабости, собрались вокруг него, преследовали вольсков, ворвались вместе с ними в Кориолы и захватили город.

После этого подвига Марций, сопровождаемый своими храбрыми товарищами, поспешил к армии консула; она была готова к битве; солдаты, по обычаю, диктовали свои последние завещания, что делалось в присутствии четырех свидетелей.

Марций сообщил консулу о взятии Кориол; эта неожиданная новость вселила уверенность в римский лагерь и страх в лагерь антиатов. Был дан сигнал к битве: Марций, первым бросившись в атаку, сметал все на своем пути, прорывал ряды, сбивал солдат, поражал их вождей. Хотя он был окружен и атакован со всех сторон, он пробился к центру вражеской армии; его смелость и сила внушали страх; его удары были так страшны, что толпа воинов, окружавших его, редко осмеливалась приблизиться, и страх, казалось, очерчивал широкий круг вокруг него. Однако, осыпанный градом стрел, он, возможно, пал бы, если бы элита римских войск, собравшись в плотный строй, не бросилась ему на помощь, не прорвала врагов, не проложила путь и не добралась до героя, которого они нашли почти в одиночестве, покрытого ранами и окруженного, как стеной, множеством вольсков, которых он убил. Марций, воодушевленный поддержкой, бросился вперед и устроил страшную резню; вольски обратились в бегство. Казалось, что теперь не было врагов для борьбы, а только рабы для изгнания. Победа была полной: вольски подписали мир, и договор, который они заключили, высеченный на колонне, стал единственным напоминанием потомкам о имени командира армии, которую молодой Марций покрыл славой.

Однако консул проявил редкое качество – он не завидовал подвигам молодого воина. Во главе войск он осыпал его похвалами, увенчал лаврами, подарил богато украшенного коня и дал ему десять пленных и десятую часть добычи.

Марций поблагодарил консула за похвалы, но отказался от подарков: он принял только коня и одного пленного, которого хотел освободить, потому что тот ранее был его гостем. Эта скромность довершила его славу, и единодушное желание армии присудило ему награду, более долговечную, чем богатства, от которых он отказался: они дали ему имя Кориолан.

Мир был заключен; консул привел войска в Рим и распустил их. Договор с латинами был обновлен, и к латинским праздникам добавили третий день. Новоизбранные эдилы были назначены надзирателями этих празднеств.

В это время умер Менений Агриппа, чья мудрость примирила Рим. Трибуны произнесли ему хвалу; и так как он был богат только добродетелями, народ оплатил его похороны. Сенат, из соперничества, приказал, чтобы расходы на них покрывались из государственной казны; но ни один гражданин не согласился принять возмещение.

Рим тогда страдал от сильного голода; он послал закупить зерно в Сицилии: тиран Кумы захватил его. Вольски хотели воспользоваться этим обстоятельством, чтобы начать войну снова; но ужасная чума опустошила их страну и унесла девять десятых их населения. Римляне, тронутые их судьбой, послали колонию, чтобы возместить их потерю.

Голод продолжался в Риме, несмотря на полученную помощь из Этрурии. Народ и трибуны обвиняли богатых в накоплении запасов и утверждали, что они послали колонию бедных граждан к вольскам только для того, чтобы те умерли от чумы.

Консулы возмущались, видя, как трибуны берут слово на собраниях, которые, как они считали, только они имели право вести. В одной из этих бурных перепалок один из консулов неосторожно сказал: Мы созвали собрание, слово принадлежит нам.

Тогда эдил Юний воскликнул: «Народ! Вы слышали его! Трибуны, уступите место консулам. Позвольте им сегодня говорить, как им угодно; завтра я докажу вам, насколько велика ваша власть».

На следующий день трибуны, созвав народ, первыми появились на площади. Один из них, Ицилий, взойдя на ступени храма Вулкана, предложил новый закон, который запрещал кому бы то ни было, под страхом штрафа или даже смерти, прерывать трибунов на собраниях, которые они созывали. Народ проголосовал за этот закон, и сенат не осмелился отказать в своем согласии.

Бедняки, довольные этой победой, с большим терпением переносили голод. Богатые пришли им на помощь; была набрана армия, чтобы избавиться от лишних ртов: немногие записались в солдаты, но Коріолан командовал ими. Его малочисленная армия добилась блестящих успехов, и он вернулся с таким количеством рабов, зерна и скота, что толпа, которая уклонилась от военной службы, упрекала трибунов в том, что они отвратили её от этого похода.

Коріолан, считая консульство заслуженной наградой за свои услуги, полагал, что сможет получить эту должность, которую так хорошо заслужил; но чаша славы опьянила Марция: забыв, что его скромность удвоила блеск его первых подвигов, он показался в Риме таким же гордым, каким был скромным в армии. Свобода требует, чтобы магистраты были популярны; обычай требовал, чтобы кандидаты в консулы просили голосов у своих сограждан. Даже существовали люди, называемые номенклаторами, которые говорили кандидатам имена граждан, которых они встречали, чтобы те могли обратиться к ним. Народ был благосклонно настроен к Коріолану, но в день выборов этот гордый воин показался окружённым таким количеством патрициев, он выказал такую надменность, что казалось, будто он скорее приказывает, чем просит. Толпа, возмущённая этой arrogance, внезапно перешла от любви к ненависти; она избрала консулами М. Минуция и А. Семпрония.

Гордость Коріолана не смогла вынести этого отказа, который он считал оскорблением. Всякий честолюбец должен привыкнуть к бурям народного океана, успокаивать их, а не разжигать их ярость, и завоевывать благосклонность, которую нельзя принудить.

Характер Марция был непреклонен; далёкий от того, чтобы щадить народ, его гнев разразился без меры: В то же время депутаты, отправленные в Сицилию, привезли множество кораблей, гружёных зерном. Король Сиракуз дал часть зерна римлянам; другая часть была куплена депутатами.

Распределение этого зерна стало предметом большого спора в сенате. Наиболее мудрые советовали раздать бедным зерно, подаренное королём, а остальное продать по низкой цене; другие хотели, чтобы всё было продано, чтобы обогатить государственную казну.

«Если народ хочет раздач, как в прежние времена, – сказал Кориолан, – пусть он уважает нас и перестанет узурпировать наши древние привилегии. По какому праву он ожидает милостей от тех, кого оскорбляет? Я никогда не привыкну к наглости этих новых магистратов, которые порабощают нас, и не могу терпеть, чтобы ползать, как раб, у ног плебея, у ног Сициния, столь же ненавистного и презренного, как Тарквинии, чью гордость мы наказали. Пусть он удалится, если хочет, на Священную гору со своей толпой; я сам открою ему путь. Он жалуется на голод; его мятеж – единственная причина этого, ведь, предпочитая смуту труду, он оставил свои земли невозделанными. Никакой жалости к этим бунтовщикам! Только крайнее несчастье может вернуть их к благоразумию.»

Трибуны присутствовали на этом заседании; народ, извещённый ими о яростной выходке Кориолана, пришёл в ярость и хотел силой ворваться в сенат. Трибунам удалось доказать ему, что его гнев должен быть направлен только против одного Кориолана: послали ликторов, чтобы привести его; он оскорбил их и вышел из сената. Эдилы хотели его арестовать; патриции пришли ему на помощь; началась свалка, столкновение, трибунов оттеснили, эдилов избили. Ночь положила конец беспорядку.

Следующие дни прошли в шумных собраниях, которые разжигали яростные ораторы. Наконец, Сициний, под шум народных возгласов, предложил постановление, осуждающее Кориолана на сбрасывание с Тарпейской скалы. Другие трибуны указали на несправедливость осуждения гражданина без выслушивания его; вернулись к их мнению и ограничились решением, что обвиняемый должен предстать перед судом народа.

Гордый патриций с презрением отказался явиться. Однако сенат опасался роковых последствий, которые могли возникнуть из-за упрямства Марция и дерзости трибунов. Желая завоевать благосклонность народа, он издал указ о продаже зерна по низкой цене. Эта уступка не убедила трибунов отказаться от преследования; они лишь пообещали отложить суд на столько времени, сколько пожелают консулы.

Примечания