Особое мнение

Притормозив у контрольно-пропускного пункта, Паттерсон предъявил охраннику клиники служебный пропуск, и едва тот махнул рукой, пропуская автомобиль, снова прибавил газу. Убирая пропуск в карман, он нащупал внутри еще кое-что и немедленно вспомнил об одной из насущных забот.

– Кстати. Отвлекитесь-ка от политических неурядиц и поглядите, – заговорил он, перебросив назад, в руки В-Стивенса, запечатанный тубус. – Ответ от военных, получен с утра. Канцелярская ошибка. Прочтете, отдайте Эвелин. Вообще-то это ее епархия, но мне стало интересно.

В-Стивенс разделил тубус надвое и вытряхнул содержимое на колени. Внутри обнаружилось самое обычное заявление о госпитализации в государственную клинику с указанием личного номера ветерана боевых действий, а также его старые, изрядно засаленные пленки, истершиеся за долгие годы бумаги, грязноватые листы писчей фольги. Сколько раз их сворачивали и разворачивали, запихивали в карман рубашки, носили вплотную к волосатой, потной груди…

– И что в этом особенного? – раздраженно осведомился В-Стивенс. – Нам, кроме бюрократического крючкотворства, больше заняться нечем?

Паттерсон остановил машину на служебной стоянке и заглушил мотор.

– Личным номером поинтересуйтесь, – ответил он, распахнув дверцу. – Проверьте его и увидите, что здесь особенного. У госпитализированного в кармане оказалось удостоверение ветерана войны полувековой давности… за номером, который еще никому не присвоен.

Безнадежно озадаченный, Ле Марр взглянул в сторону Эвелин Каттер, перевел вопросительный взгляд на В-Стивенса, но объяснений так и не получил.

От беспокойной, прерывистой дремы старика пробудило гудение гарнитуры на шее.

– Дэвид Унгер, – заговорил чуть дребезжащий, металлический женский голос, – вам необходимо как можно скорее вернуться в клинику. Повторяю: вам необходимо как можно скорее вернуться в клинику.

Старик закряхтел, с трудом поднялся на ноги, схватил алюминиевую трость и заковылял прочь от раскаленной, обильно залитой потом скамьи, к пандусу, ведущему из парка на улицу. Надо же, а? Как нарочно! Только ему удалось уснуть, одолев и жаркое солнце, и визгливый хохот ребятишек пополам со смехом девиц и солдат…

У самой ограды парка какие-то двое, завидев его, воровато шмыгнули в кусты, обошли старика далеко стороной. Дэвид Унгер остановился, замер на месте, не веря глазам… и сам удивился силе собственного голоса. Да, он закричал, закричал во всю глотку! Вопль ярости и отвращения эхом разнесся от края до края парка, над зеленой травой, среди тихих деревьев:

– Гуселапые!!!

Встрепенувшись, старик неуклюжей трусцой устремился в погоню.

– Гуселапые! Воронье! Помогите! Эй, кто-нибудь! На помощь! – вопил он, вперевалку хромая следом за марсианином с венерианкой, размахивая алюминиевой тростью, жадно хватая ртом воздух.

Небольшая толпа, собравшаяся на крик, уставилась на спешащего за парочкой старика в совершеннейшем недоумении. Обессилевший старик наткнулся на фонтанчик с питьевой водой, едва не упал, выронил из рук трость. Морщинистое лицо его мертвенно побледнело, рубец ожога проступил на усеянной старческими пятнами коже отвратительной, жуткой кляксой, уцелевший глаз от ненависти и негодования налился кровью, из уголка дряблых губ вытекла на подбородок струйка слюны.

Парочка видоизмененных, свернув в кедровую рощицу, устремилась к выходу из парка. Дэвид Унгер в бессильной ярости взмахнул тонкими, костлявыми руками.

– Держите их! – брызжа слюной, завизжал он. – Держите, уйдут! Чего стоите столбами, трусы несчастные?! Что за народ, а?!

– Уймись, папаша, – добродушно урезонил его молодой солдат, остановившийся рядом. – Чего взбеленился? Идут себе, никого не трогают…

Подобрав трость, Унгер со свистом рассек ею воздух над его головой.

– А-а, болтун… соглашатель! – прорычал он. – Тоже мне, воин! Какой из тебя солдат?

Неудержимо закашлявшись, старик осекся, согнулся вдвое, не в силах перевести дух.

– В мое время, – с грехом пополам прохрипел он, – мы обливали их ракетным топливом и вздергивали на фонарях! В клочья их рвали, втаптывали в асфальт! Мы показали им…

Тут паре видоизмененных заступил путь огромный, плечистый коп.

– Проходите, – угрожающе распорядился он. – Вам, уродам, в парке не место.

Видоизмененные мышками шмыгнули мимо, однако коп, лениво подняв дубинку, хлестнул марсианина по глазам. Хрупкий тоненький череп видоизмененного с треском раскололся, и марсианин, ослепленный невыносимой болью, рухнул ничком в траву.

– Ну вот, другое дело, – удовлетворенно прохрипел Дэвид Унгер.

– Мерзавец старый, – в ужасе побледнев, бросила ему проходящая мимо женщина. – Такие, как ты, воду и мутят!

– А ты что, до воронья охотница?! – зарычал Унгер.

Толпа таяла на глазах. Крякнув, Унгер перехватил поудобнее трость и, ругаясь себе под нос на чем свет стоит, покачивая головой, яростно сплевывая в кусты, заковылял к выходу.

Неудержимо дрожа от гнева и негодования, он вошел в клинику.

– Чего вам? – буркнул он, дохромав до громадной регистратурной стойки посреди общего вестибюля. – Что у вас тут за бардак? Будят, стоило мне в первый раз с тех пор, как угодил сюда, нормально уснуть – и что я вижу? Ни много ни мало, пару гуселапых, разгуливающих среди бела дня, нахально, будто у себя дома!

– Вас требует к себе доктор Паттерсон. Кабинет номер триста один, – терпеливо объяснила сестра и кивнула больничному роботу: – Проводи мистера Унгера в триста первый кабинет.

Робот ровно, бесшумно покатил к дверям в коридор. Старик, насупившись, заковылял следом.

– Я-то думал, вы, жестянки ходячие, полегли все до единого еще в восемьдесят восьмом, в боях за Европу, – ворчал он на ходу. – Ничего не пойму! Мальчишки какие-то… сосунки в солдатских мундирах… гуляют в свое удовольствие, смеются, дурят головы девицам, у которых, кроме как валяться в траве нагишом, других дел нет… Что-то тут не так. Что-то тут…

– Сюда, сэр, – прогудел робот.

Дверь кабинета номер 301 отъехала в сторону.

Вейчел Паттерсон слегка привстал в знак приветствия. Вошедший в кабинет старик, кипя от возмущения, тяжело опираясь на алюминиевую трость, остановился перед его рабочим столом. До этого Паттерсон Дэвида Унгера собственными глазами не видел. Оба – тщедушный, крючконосый старый солдат и молодой, прекрасно одетый доктор с редеющими темными волосами, с открытым, добродушным лицом, в роговых очках – смерили друг друга взглядами. Возле стола с сигаретой в алых губах, откинув за спину светлые волосы, безучастно глядя перед собой, стояла Эвелин Каттер.

– Я – доктор Паттерсон, а это мисс Каттер, – заговорил Паттерсон, вороша мятые, потрепанные пленки, разложенные на столе. – Присаживайтесь, мистер Унгер. Я хотел бы задать вам пару вопросов. В ваших документах обнаружилась кое-какая неясность. Скорее всего, обыкновенная опечатка, однако документы вернулись ко мне.

Унгер, насторожившись, сел.

– Вопросы, канцелярщина, волокита… Неделю я здесь лежу, и каждый день что-нибудь новенькое! Наверное, лучше бы я там, на тротуаре, и помер.

– Согласно вот этим бумагам, вы провели у нас восемь дней.

Горький сарказм старика, вскипев, обернулся злобной иронией.

– Да уж, пожалуй! Уж если в бумагах так сказано, иначе и быть не может! Пусть даже это неправда, с бумагами не поспоришь!

– Вас госпитализировали как ветерана военных действий. Лечение, содержание, обслуживание – все расходы покрывает Директорат.

– А с этим-то что не так? – ощетинился Унгер, подавшись к Паттерсону и ткнув в его сторону узловатым пальцем. – Я, знаете ли, кое-какой заботы заслуживаю! Мундир еще в шестнадцать надел. Трудился, бился за Землю всю жизнь. И по сию пору служил бы, кабы не попал под их подлый удар на уничтожение, а так… счастье, что вообще жив остался, – вздохнул он, смущенно потерев мертвенно-бледную, изуродованную ожогом щеку. – А вас здесь, похоже, даже краешком не зацепило. Надо же… кто бы мог подумать?

Паттерсон с Эвелин Каттер переглянулись.

– Сколько вам лет? – внезапно спросила Эвелин.

– Там что, не сказано? – разъярился Унгер. – Ну, восемьдесят девять!

– А год рождения?..

– Две тысячи сто пятьдесят четвертый. Неужто самой не сосчитать?!