Мечтают ли андроиды об электроовцах?

Одна уже мысль о подобном сокровище привела Барбура в блаженное состояние, близкое к трансу.

Покопавшись в карманах, Рик извлек мятую, затертую брошюрку – январское приложение к «Каталогу животных и птиц» фирмы «Сидни». Заглянув в алфавитный указатель, он нашел раздел «Жеребята. См. Лошади, потомство» и через несколько секунд авторитетно заявил:

– У «Сидни» я могу купить жеребенка першерона за пять тысяч.

– Нет, – качнул головой Барбур, – не можете. Посмотрите повнимательнее, там же курсив, это значит, что в данный момент жеребят у них нет, а цена – предположительная, на случай, если вдруг появятся.

– Ну ладно, – сказал Рик. – А что, если я буду платить вам по пятьсот долларов в месяц? За десять месяцев это будет пять тысяч, полная каталожная цена.

– Вот и видно, Рик, – снисходительно улыбнулся Барбур, – что вы ничего не понимаете в лошадях. Ну почему, по-вашему, у «Сидни» нет в предложении жеребят-першеронов? Да потому, что их никто не хочет продавать, даже и за полную каталожную цену. Першероны – большая редкость, их, даже самых плохоньких, днем с огнем не найдешь. – Он перегнулся через невысокий забор, разделявший два их «поместья», и подкрепил свой страстный монолог не менее страстной жестикуляцией. – Вот она, Джуди, она у меня уже целых три года, и за все это время я ни разу, ни разу не видел ей равных. Я сам летал за ней в Канаду, а потом сам же привез ее сюда, а то ведь могли по дороге украсть. Да что там украсть, где-нибудь в Колорадо или Вайоминге, там и убить могут за милую душу, лишь бы получить такую лошадь. И знаете почему? Потому что до Финальной Всеобщей были буквально сотни…

– Но разве то, – прервал его Рик, – что у вас будут две лошади, а у меня – ни одной, не войдет в противоречие со всей теологической и моральной структурой мерсеризма?

– Кой черт, ведь у вас же есть этот баран, и никто не мешает вашему восхождению в личной жизни, а тот, кто крепко сжимает две рукояти сострадания, приближается достойно. Вот если бы у вас не было этого барана, тогда бы еще я мог усмотреть в вашей позиции какую-то логику. Само собой, если бы у меня было два животных, а у вас ни одного, я пусть и частично, пусть и косвенно, но лишал бы вас возможности истинного слияния с Мерсером. Но ведь у каждой семьи, живущей в этом здании, – по моим прикидкам, их тут около пятидесяти, по одной на каждые три-четыре квартиры, – у каждой из наших семей есть то или иное животное. У Грейвсона, – Барбур махнул рукой куда-то на север, – у него там курица. Оукс с женой держат эту здоровенную рыжую собаку, которая лает по ночам. У Эда Смита… – Он смолк и задумался. – У Эда есть в квартире кот, только никто этого кота еще не видел, так что дело темное.

Рик подошел к своему барану, сел на корточки, покопался в густой роскошной шерсти (хоть она-то была самая настоящая) и не без труда нашел управляющую панель.

– Вот, смотрите, – крикнул он потрясенному Барбуру и снял с панели шерстяную декоративную крышку. – Теперь-то вам понятно, почему я так хочу этого жеребенка?

– Бедняга, – вздохнул Барбур после долгого, не меньше минуты, молчания. – И это что же, так оно всегда у вас и было?

– Нет. – Рик аккуратно закрыл крышкой прямоугольную проплешину в спине электрического барана, встал и повернулся к соседу. – Сперва у меня был настоящий баран. Отец моей Айран эмигрировал и оставил его нам. А потом, с год назад… помните тот раз, когда я возил его к ветеринару? Тогда вы тоже появились здесь раньше меня, а потом пришел я, а он лежал на боку и не мог подняться.

– Да, – кивнул Барбур, – и вы его подняли. Вы поставили его на ноги, а он походил минуту-другую и снова упал.

– У овец, – вздохнул Рик, – у них какие-то болезни непонятные. Ну, или можно так сказать, что болезни у них бывают самые разные, а симптомы всегда одни и те же: овца лежит на боку и не может встать, и никак не поймешь, что это с ней – то ли ногу слегка повредила, то ли от столбняка умирает. Вот с моим бараном как раз так и было: он умер от столбняка.

– Здесь? – удивился Барбур. – На нашей крыше?

– Сено, – объяснил Рик. – В тот раз я плохо снял с тюка проволоку, оставил кусок, и Граучо[1 - Кличка Граучо (ворчун, брюзга), несомненно, дана барану в честь Юлиуса Генри (Граучо) Маркса (1890–1977) – самого знаменитого из четверых братьев Маркс, легендарных американских комиков. (Здесь и далее прим. перев.)] – так я его звал – поцарапался и подхватил столбняк. Я отнес его к ветеринару, там он и умер, а я подумал-подумал, а потом пошел в одно из этих ателье, где делают животных, и показал им фотографию Граучо. Они изготовили мне вот это. – Он показал на фальшивое животное, все еще не расстававшееся с надеждой заполучить овсяные хлопья, судя по тому, как внимательно следило оно за всемогущими руками хозяина. – Слов нет, первоклассная работа. Я уделяю ему ничуть не меньше времени и внимания, чем тому, настоящему, и все равно… – Он пожал плечами.

– Это не одно и то же, – закончил за него Барбур.

– Хотя – почти. Я испытываю почти те же чувства, а слежу за его здоровьем едва ли не больше, чем прежде. Потому что он может сломаться, и все соседи узнают. Я уже шесть раз отдавал его в ремонт, всё по разным пустякам, которые здесь же, при мне, в минуту исправляли, но заметь кто-нибудь такой, скажем, пустяк, как когда у него забарахлил голосовой механизм и он начал безостановочно блеять, тут бы и стало ясно, что он – фальшак, потому что уж это-то была явно механическая неисправность, болезней таких не бывает. А фургон ремонтной мастерской, – добавил Рик, – имеет, конечно же, надпись «Ветеринарная лечебница такая-то», и водитель у них одет в белое, как ветеринар. Ну ладно, – заторопился он, вспомнив о времени, – мне надо бежать на работу. Увидимся вечером.

– Э-э-э, – пробормотал Барбур в спину уходящему Рику. – Подождите, пожалуйста. Вы, ну, не бойтесь насчет соседей, я ничего им не скажу.

Рик был уже готов рассыпаться в благодарностях, но осекся, вдруг ощутив черную, беспросветную тоску, вроде той, о которой говорила Айран.

– Не знаю, – сказал он вяло, – может, и не надо ничего скрывать, ну какая мне разница?

– Как это – какая? Они же станут смотреть на вас свысока – не все, конечно же, но некоторые. Вы же знаете, как относятся люди к тем, кто не хочет иметь животное, они воспринимают такое поведение как аморальное и антисочувственное. Юридически оно уже не является преступным, как когда-то, сразу после Финальной Всеобщей, но отношение общества осталось практически тем же.

– Господи! – горестно воскликнул Рик. – Да я же хочу иметь животное, хочу, но никак не могу купить. На мое жалованье, жалованье муниципального служащего, далеко не разбежишься.

Вот если бы, думал он, мне еще раз повезло, вроде как два года назад, когда я за один только месяц уложил четырех андров. Знай я тогда, что Граучо скоро умрет… да откуда такое можно знать заранее. А потом – этот двухдюймовый, острый как иголка обломок упаковочной проволоки…

– А почему бы вам не купить себе кошку? – предложил Барбур. – Они же совсем не дорогие, вот посмотрите в каталоге «Сидни».

– Кошку? – обиделся Рик. – Да не хочу я никакую кошку, и собаку тоже не хочу. Я не люблю всех этих квартирных неженок, которые спят на диване и лакают молочко из блюдечка. Я хотел бы купить большое, серьезное животное – барана, как был у меня раньше; если хватит денег, так и бычка – или лошадь, вроде как у вас.

И всего-то и надо, подумал он, чтобы снова повезло. Нейтрализовать пять андров – и все будет в порядке. Каждый андик – это плюс тысяча к жалованью. А уж с пятью-то тысячами в кармане я быстро найду то, что мне надо, даже если цена в каталоге напечатана курсивом. Пять тысяч долларов, но для этого требуется выполнение нескольких не зависящих от него обстоятельств. Первым делом нужно, чтобы с одной из колонизированных планет на Землю пробрались пять андров. И чтобы они решили поселиться не где-нибудь еще, где за ними будут гоняться охотники из других полицейских агентств, а именно здесь, в Северной Калифорнии, а еще – чтобы Дэйв Холден, главный здешний охотник, умер или вышел на пенсию.

– А то купите себе сверчка, – пошутил Барбур. – Или мышь. А что, за двадцать пять долларов вам продадут большую шикарную мышь.

– Ваша лошадь, – процедил Рик, – тоже может умереть, абсолютно неожиданно, как мой Граучо. Вот вернетесь вы сегодня с работы, а она лежит на спине, ногами вверх, как навозный жук или этот, как вы говорили, сверчок.

Он достал из кармана ключ, повернулся и пошел к своей машине.

– Простите, если я вас обидел. – Голос Барбура нервно подрагивал.

Рик молча открыл дверцу своего ховеркара[2 - Ховеркар – транспортное средство на воздушной подушке.]. Он уже жалел, что разоткровенничался с соседом, и совершенно не хотел продолжать бессмысленный разговор.

Глава 2

На всех этажах огромного, безнадежно запущенного здания, где жили когда-то тысячи людей, царила кладбищенская тишина, и лишь в одной из его комнат включенный телевизор назойливо расхваливал свой товар перед предполагаемыми, но отсутствующими слушателями.

Это только сейчас дом стал бесхозной трущобой, а до Финальной Всеобщей Войны у него были и хозяева, и заботливые смотрители. В те времена здесь был один из спальных пригородов Сан-Франциско, удобно связанный с самим городом ниткой скоростного монорельса и кипевший, подобно всему полуострову, жизнью, шумной и суматошной, как птичий базар. Теперь же и рачительные хозяева дома, и аккуратные смотрители, и шумные жильцы либо умерли, либо съехали на одну из колонизуемых планет. Умерших было больше – война оказалась очень тяжелой и кровопролитной, вразрез со всеми шапкозакидательскими прогнозами Пентагона и его высоколобых прихлебателей из «Рэнд Корпорейшн», каковая, к слову сказать, базировалась примерно в этих же местах. Подобно жильцам дома, эта корпорация то ли скончалась, то ли куда-то съехала, никого этим, впрочем, не опечалив.

Интересно заметить, что к этому времени никто уже фактически не помнил, из-за чего разгорелась столь страшная война и кто в ней победил (да и вообще, победил ли кто-нибудь). Смертоносная пыль, покрывшая всю планету, отнюдь не была чьим-то дьявольским оружием; более того, ни один из участников конфликта не ожидал ничего подобного. Первыми погибли совы. Это было странное, неожиданное зрелище – толстые, пушистые снежно-белые птицы, десятками валяющиеся во дворах и на улицах. Живыми они не покидали своих убежищ, пока совсем не стемнеет, и потому редко попадались человеку на глаза. В Средние века чума извещала о своем приходе сотнями дохлых крыс на улицах, новая же чума обрушилась на землю сверху, с неба.

Само собой, за совами последовали и другие птицы, но к тому времени загадка была осознана и разрешена. Программа колонизации других планет стартовала еще до войны, но теперь, когда солнечный свет на Земле померк от облаков смертоносной пыли, она вступила в совершенно иную фазу. По этому случаю был полностью модифицирован Синтетический Борец за свободу, первоначально разрабатывавшийся в сугубо военных целях. Получив способность функционировать в инопланетных условиях, этот человекоподобный робот, а точнее, биологический андроид стал важнейшим подспорьем для широкомасштабной программы колонизации. Согласно принятому ООН закону, каждый эмигрант получал в полную собственность андроида любой, по своему выбору, модели. А выбрать было из чего: к 2019 году количество этих моделей превысило всяческое разумение – на манер моделей американских автомобилей в шестидесятые годы прошлого века.

Вот это и были основные стимулы к эмиграции: радиоактивные осадки как кнут и безотказный синтетический слуга как пряник. ООН приняла такие законы, что эмигрировать было просто и даже соблазнительно, а остаться на Земле – опасно, причем опасно вдвойне. Человек, слишком уж долго тянувший с решением, уезжать ему или нет, рисковал попасть при очередном медицинском обследовании в отверженную касту биологически неприемлемых, представляющих потенциальную угрозу для девственной чистоты людского генофонда. Даже согласившись на стерилизацию, полноправный вроде бы гражданин с пометкой «аномал» в медицинской карте выпадал из жизни, по существу – переставал быть частью рода человеческого. И при всем при том находились люди, отказывавшиеся эмигрировать, что шло вразрез с элементарнейшей логикой и повергало в полное недоумение не только всех окружающих, но даже и их самих. По идее, все нормалы должны были уже эмигрировать. Скорее всего, даже в таком изуродованном и испоганенном виде Земля оставалась для людей родной, близкой и понятной, в отличие от неведомых космических далей. А может, не спешившие уехать подсознательно надеялись, что пелена пыли как-нибудь так постепенно рассосется. Так или иначе, но на Земле все еще оставались тысячи и тысячи людей, по большей части они кучковались в городах, поддерживая и ободряя друг друга своим соседством. Но кроме этих относительно нормальных (психически нормальных) людей были и другие, более сомнительные, селившиеся в безлюдных пригородах.

Именно к этим последним и принадлежал Джон Изидор, в чьей комнате долдонил телевизор, пока сам он брился в ванной.

Он забрел сюда совершенно случайно вскоре после войны. В эти жуткие времена ни один человек толком не понимал, что он делает, тем более – что ему следует делать. Лишившись родного крова, сорванные с места люди бродили по стране, сбивались в стаи, селились на какое-то время в одном месте, мигрировали в другое. Радиоактивная пыль сыпалась тогда на землю лишь время от времени и очень неравномерно: если одни штаты были насыщены ею под завязку, другие оставались практически чистыми. Перемещалась пыль, перемещались и люди. Полуостров к югу от Сан-Франциско относился первое время к чистым, и там скопилось довольно много поселенцев. Когда появилась пыль, кое-кто из людей умер, остальные ушли. Джон Изидор остался.

– …наяву возрождает патриархальную идиллию южных штатов, какими те были до Гражданской войны! – вопил телевизор. – По прибытии на место вы получите – получите абсолютно бесплатно – гуманоидного робота, с равным успехом способного быть как вашим личным слугой, так и безотказным неутомимым работником, ИЗГОТОВЛЕННЫМ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ВАС, В СООТВЕТСТВИИ С ВАШИМИ ЛИЧНЫМИ НУЖДАМИ, и полностью оснащенным всем, что вы заказали перед отъездом. Этот верный, никогда не перечащий вам соратник по самому дерзновенному в истории человечества предприятию…

И так далее, и так далее.

Не опоздать бы на работу, думал Изидор, торопливо добриваясь. Дело в том, что часов у него не было, а телевизор не передавал сегодня сигналов точного времени – по случаю, надо думать, Дня Бескрайних Горизонтов, пятой (или уже шестой?) годовщины основания Нью-Америки, главного американского поселения на Марсе. Ну, может, по каким-нибудь каналам эти сигналы и шли, но его неисправный телевизор принимал один-единственный канал – тот, который был национализирован в начале войны, да так национализированным и остался, в результате чего Изидору приходилось смотреть исключительно программы, спонсируемые вашингтонским правительством и чуть ли не полностью посвященные программе колонизации.

– Ну а теперь давайте послушаем миссис Мэгги Клугман, – предложил телевизионный ведущий (начисто игнорируя интересы Джона Изидора, который сейчас знать ничего не хотел, кроме времени). – Наш корреспондент в Нью-Нью-Йорке записал для вас очень интересное интервью с миссис Клугман, недавно эмигрировавшей на Марс.

– Миссис Клугман, – произнес после небольшой паузы другой мужской голос, – чем отличается ваша жизнь здесь, в мире безграничных возможностей, от жизни прежней, жизни на отравленной и безнадежно испоганенной Земле?

– Больше всего тем, – сказал хрипловатый усталый голос немолодой, как видно, женщины, – что здесь и я, и остальные члены нашей семьи (нас трое) впервые узнали, что такое чувство собственного достоинства.

– Чувство собственного достоинства? – переспросил интервьюер.

– Да, – подтвердила свежеиспеченная нью-нью-йоркчанка миссис Клугман. – Это трудно объяснить, но когда у тебя есть слуга, на которого можно во всем положиться… Это вселяет уверенность, дает твердую почву под ногами, столь необходимую в эти беспокойные времена.

– А там, на Земле, вас, миссис Клугман, никогда не тревожила возможность попасть однажды в категорию, э-э-э, так называемых «аномалов»?

– О, и я, и мой муж, мы оба до смерти этого боялись. Само собой, теперь, переехав сюда, мы навсегда избавились от этого страха.