Читемо: Поэзия убийства

– Мой отец позвонит вам, если вы скажете, когда вам удобно поговорить.

– Сейчас, подожди…

Она все ещё не может поверить в его слова. Её властная уверенность дает трещину, и она копается в сумочке, немного суетливо, что совсем не вяжется с её обликом.

– Вот, возьми, – наконец, она протягивает листок блокнота, на котором карандашом написан номер телефона. – Пусть он позвонит завтра вечером. Он ведь сможет?

Она вновь в упор смотрит на него, ожидая возражений.

Но Демьен лишь кивает.

– Да, сможет.

Он провожает её взглядом до самого лифта. Высокую, прямую, в черной монашеской одежде.

Он прячет блокнотный лист в карман. Завтра вечером он позвонит по этому телефону, и голосом взрослого, усталого после работы мужчины, поговорит с Еленой Сергеевной. Они обсудят их странную дружбу с Рексом, и мужчина тоже выразит ей свое беспокойство. Расскажет, как Демьен учится. Посетует, что у него нет в школе друзей. И что единственное хобби его сына – мастерить из бумаги птиц. И что они, родители Демьена, очень много времени проводят в научном институте, и заниматься своим сыном могут разве что по выходным. А ведь они еще молоды, и на выходных им самим хочется куда-нибудь сходить, в кино или театр, на концерт, в ресторан.

Он будет говорить и говорить, и легко лгать каждым словом.

В этой лжи Демьен не видит безнравственности. Ложь – совсем не тот порок, который ему предъявят по ту сторону.

Дем подходит к дверям квартиры и нажимает пальцем на кнопку звонка.

***

– Давай в «Шакала», а, Дем?

Игра, которая никогда не надоест. Бесконечный пиратский бой за золото, на суше и под землей – в зависимости от серии.

Мама недовольно ворчит, но папе игра нравится не меньше, чем мне. Кажется, даже больше. Честно говоря, я удивляюсь азарту папы каждый раз. Судя по всему, он покупал «Шакала» себе, а не мне.

Наши с ним почти ежевечерние баталии всегда наполнены самыми горячими эмоциями. И в такие моменты именно я чувствую себя взрослым – в сравнении с отцом.

Дему игра тоже нравится. Азарта в нем меньше, чем в папе (и слава Богу), но и проигрывает он чаще. Пару раз мы даже садились играть втроем.

– Давай, – соглашается Дем. – А потом на улицу, ага?

– Я только «за». Есть идеи, куда сегодня поехать?

– Пока нет. А у тебя?

– Тоже никаких. Но, наверное, придумаем что-нибудь по ходу дела.

Наши с Демом прогулки ограничены пешей доступностью одного ходячего подростка, толкающего перед собой коляску с подростком неходячим. Это примерно четыре квартала от трамвайной остановки или станции МЦК. В час пик, правда, трамвайное движение по старой Москве прекращается полностью. К тому же не во всякий трамвай мы можем сесть – только в новые. Папа называет их «космическими». Они действительно выглядят футуристично, и напоминают космический корабль.

Про метро можно даже не вспоминать. Оно совершенно не приспособлено для людей с ограниченными возможностями. То есть для меня.

– Ты не видишь коробки с игрой, Дем?

– Нет. Может, она в кабинете твоего отца?

– Точно! Мы ведь позавчера у него играли. Сейчас я съезжу и привезу.

Папа никогда не запрещает мне заходить в свой кабинет. Но, и не поощряет лишнего любопытства. Он много ездит по командировкам от монастыря, а в промежутках также много работает. В основном он пишет речи, планирует и организует встречи духовенства с политиками, и с журналистами тоже. Его стол вечно полон бумаг и распечаток, с которыми он сверяется. Иногда поверхности стола ему не хватает, и он раскладывает бумаги на полу, в определенном порядке.

То есть, я со своей коляской способен внести немалый хаос в его тщательную и кропотливую работу.

Кабинет у папы большой. Наша квартира трехкомнатная, и папа занимает под работу целиком всю гостиную. Это справедливо. У меня очень большой папа, и у него очень много работы.

Въехав в отрытые двустворчатые двери (папа всегда оставляет их распахнутыми в свое отсутствие), я останавливаюсь, и ищу заветную коробку. Она долго прячется, но, наконец, обнаруживается – по закону подлости на одной из верхних полок.

Я все равно подъезжаю и пытаюсь её достать. Разумеется, безуспешно.

Развернувшись, я уже готовлюсь позвать Дема, как вдруг замечаю интересную фотографию на столе. Вообще-то я не имею привычки рыться в папиных бумагах, и давно уже перестал обращать на них внимание. Но сегодня мой случайный взгляд натолкнулся на нечто действительно необычное.

Половинка фотографии торчала из-под развернутого ватмана, с планом какого-то то ли парка, то ли загородной усадьбы. Не иначе, как папа вновь готовит встречу Владыки с руководством страны. С президентом, например.

Осторожно, за уголок, я вытянул фотографию и положил на колени, чтобы рассмотреть её ближе.

Фотография, почему-то черно-белая, хотя совсем не выглядящая старой, изображала статую на берегу реки. Общие черты статуи выглядели человеческими, но голова была взята львиная. Её пропорции, впрочем, и даже львиные черты морды, прекрасно к облику подходили. Лев с телом человека производил впечатление старца. И – отшельника, или монаха. В одной руке он сжимал длинный посох. В другой… опущенный стволом вниз автомат.

Странная статуя. Приглядевшись, я понял, что только лишь на внешнем облике её странности не заканчивались. Если предположить, что у подножия статуи действительно стоят многоэтажные дома, то высота статуи огромна. Как и ширина реки, на берегу которой она возвышается.

– Рекс?

Кажется, я разглядывал фотографию так долго, что Дем меня потерял. Теперь он обеспокоенно стоял в дверях кабинета.

– С тобой все в порядке, Рекс?

– Да, Дем. Извини, я засмотрелся.

– На что же? – Дем улыбнулся. Улыбка делала его маленькое веснушчатое лицо удивительно солнечным.

– Вот, гляди, – я протянул ему фото.

Дем взял протянутую фотографию, и бросил на неё взгляд.

И выражение его лица мгновенно изменилось.

Глазами он впился в фотографию, жадно, как никогда и ни на что не обращал внимания. Его лицо окаменело, из детского став бесконечно взрослым.

– Ты… Ты чего, Дем?..

Я испугался. Меня пронзило ощущение, будто бы я только что перестал для Дема существовать. Словно все нити, что связывали нас, только что разорвались.

Он поднял на меня взгляд. Совершенно чужой и холодный.

Ощущение длилось, кажется, лишь секунду. Но мне показалось, что я умер.