Ее и речь моя в толпу нагих Харит
Харитой новою вмешаться не отважит.
Она не холодна, как девственный гранит,
Когда змея лукавств к ушам ее приляжет,
Но знак таинственный застенчиво хранит
И ни за что его поэту не покажет.
А этот милый знак, он – надпись на стене
Великим мастером воздвигнутого храма,
И разгадать дано лишь Богу или мне,
Что им возвещено, комедия, иль драма,
В чистилище ль зовет, иль увлекает в ад,
Или избраннику вещает рай услал.
9(22) ноября 1920
«Если скажешь: – Упоенье...»
Если скажешь: – Упоенье
есть невиннее любви! —
То поэта вдохновенье
вдохновеньем не зови,
Солнцу дай другое имя,
свет дневной считай за тьму,
И тогда тебя, безумец,
не прощу я, но пойму.
18 ноября (1 декабря) 1920
«Своей вины не отрицай...»
Своей вины не отрицай
И, вспоминая злую повесть
Безумств кровавых, пробуждай
Заснувшую в оковах совесть.
Когда она в простых сердцах,
Стеная тягостью, проснется,
Какой неодолимый страх
В лукавствующих встрепенется!
Какие жалкие слова
Услышим от того, кто ныне
Ликует дерзко на вершине,
Когда Россия чуть жива!
21 ноября (4 декабря) 1920
«Кто сложил куплеты...»
– Кто сложил куплеты? —
– Так, один чудак. —
– Пишут как поэты? —
– Просто, натощак. —
– Разве утром только? —
– Нет, и вечерком.
Не дает нисколько
Им Ученый Дом.
– Вот и ходит вечно
Автор натощак,
Но поет беспечно. —
– Этакий чудак!
– И нигде не служит? —
– Нет, он так живет.
Никогда не тужит,
Песенки поет.
– От веселых бредней
Не уйдет поэт.
Даже в час последний
Сложит он куплет.
– Скажет: «Оставляю
Скучный кавардак,
Всем того желаю». —
– Этакий чудак! —
8(21) апреля 1921
«Топор широкий не отрубит...»
Топор широкий не отрубит
Его преступной головы,
И слава про него затрубит,
Но все дела его мертвы.
Эфесский храм, сожженный рано,
В воспоминаньях вечно свят.
Нетленно-юная Диана
Не помнит, кто был Герострат.
22 апреля 1921
«Где твои цветочки, милая весна?...»