У.О.

– Система уничтожения отключена,– сообщил механический голос.

– Оператор! – экран снова отобразил лицо юноши,– перепишите программу уничтожения так, чтобы её нельзя было отключить! – шеф не мог простить себе секундного порыва.

– Виктор,– лицо на экране сменилось,– приведите девушку ко мне.

«Какой-то сегодня неудачный день, всё кувырком, и самое главное, что сейчас система уничтожения сработала бы честно, а вот моя собственная – душевная – система дала сбой. На территории Комитета – чужой, а я распорядился оставить его в живых. Впрочем, если кто-то преодолевает тщательно контролируемые границы, значит, у него есть для этого причины. И если бы я не приказал сохранить девушке жизнь, я никогда не узнал бы её мотивов. Решение принято верно!»

Впрочем, мотивы проникновения постороннего лица на территорию Комитета так и остались для Сергея Борисовича загадкой. Едва девушка переступила порог его кабинета, она прошептала короткую фразу: «Меня убивают», и упала замертво.

Глава 1

2010 год

Родиться умственно отсталым легко, а вот жить совсем несладко. Это я прочувствовал на собственной шкуре. Те, кому доводилось видеть людей в белых халатах чаще, чем отца родного, меня сейчас поймут. Знаете, что такое умственная отсталость? Это не просто какой-то там дефект, не позволяющий множить в уме шестизначные числа или с полтычка решать непростые головоломки. Поверьте, если бы у меня отняли только возможность грамотно написать пресловутую фразу про Агриппину Саввичну и коллежского асессора или способность на глаз определить литраж представленной ёмкости, может быть, моя жизнь потекла бы совсем по другому сценарию. Но, увы, мой генетический код сложился таким образом, что на свет появился человек, не способный даже к самому элементарному обучению. Ни поесть с ложки, ни застегнуть пуговицы, ни одеться, ни раздеться, ни прилечь, ни привстать без посторонней помощи мне не удавалось. Я уж не говорю об умении писать, считать и читать.

Ребёнок с таким набором талантов, вернее с полным их отсутствием, неизменно становится обузой для своих родителей. Поэтому папашка мой довольно быстро перешёл в разряд «героических», став лётчиком-испытателем, едва мне исполнилось четыре года, а доктор в детской поликлинике на моей карточке вывел написал две буквы: «У. О.». Надо же, как просто, оказывается в Российской Федерации стать лётчиком-испытателем! Однако, когда мой папочка был ещё рядовым гражданином, он довольно усердно ухаживал за мной, покупал мне машинки и даже пару раз взял меня, совсем крошку, в общественную баню. Я хорошо помню, как папа сажал меня на плечи, а вокруг неодетые дядьки с тазами, мочалками, бритвенными принадлежностями, а подо мной только голый родитель, его волосы пахнут сладким шампунем, в бане душно и ароматно, расползается пушистый облачно-белый пар и слышится гул громкоголосых болельщиков, собравшихся с холодным пивом у телевизора в предбаннике. Но вот пробовать пиво мне довелось уже будучи сыном героя воздушного фронта.

Мамочка очень переживала смену папиной профессии. Она плакала дни напролёт, уныло подсовывала мне тарелку с остывшей склизкой кашей, скармливала, сколько могла, а потом отказывалась от дурацкой затеи накормить неумеху-сынишку. Я часто оставался голодным и поэтому громко ревел, чем заслуживал от мамы оплеухи и подзатыльники. Своим маленьким отсталым умишком я понимал, что маму нужно беречь и нельзя расстраивать и потому я научился глотать скользкие комки надоевшей каши без единого вопля. Мама даже начала улыбаться, чего раньше никогда в процессе кормления не отмечалось. Она приговаривала: «Костенька, котик мой, кушай, золотце»… Приговаривать приговаривала, улыбалась, да только я видел усталость в её глазах. Никакой я не котик и не золотце. Я тяжёлое бремя, не способное доставить кому бы то ни было ни единой минуты искренней радости.

Надо сказать, мамочка ни на минуту не оставляла надежды сделать меня полноценным членом общества, поэтому на дому или в поликлинике со мной постоянно работали массажисты, логопеды, дефектологи, инструкторы по лечебной гимнастике, мне что-то кололи, мама заваривала густые, странно пахнущие настои, купала меня в растворах успокаивающих трав и даже возила один раз к знахарке – несколько дней в пути на поезде и немало часов на автобусе, а после несла на себе далеко и долго в глушь. А за это я не мог отдать матери ничего, кроме слюней, предательски бегущих из моего рта, несуразного гуления вместо слов и дебильного выражения лица (уверен – так всё и было). Я очень хотел и поцокать языком, как показывал дядя-логопед, и вслед за ним надуть щёки, вытянуть губы трубочкой и проделать массу интересных вещей, вероятно призванных ускорить или хоть как-то сдвинуть моё развитие. Но мне не удавалось…

Мамочка всегда читала мне на ночь книжки, а после, думая, что я уже заснул, гладила по голове и говорила: «Ты крест мой… Я тебя таким родила, я и на ноги поставлю». Храбрилась. На ноги я вставал неохотно и в положении стоя удерживался недолго.

Само собой, в наш дом не забегала ватага ребятишек, я никогда не ходил в детский сад (даже «с уклоном»), меня не готовили к школе. В моей жизни не было войнушки, бумажного змея, машинок на пульте управления. Но друг был! Несмотря ни на что. Он был таким же, как и я. Удивительное дело – в одном дворе родилось сразу двое «уошников», и так случилось, что в песочнице мы познакомились. Другие дети наотрез отказывались со мной дружить, а Юрка сразу увидел во мне родственную душу, бойко, насколько умел, пополз в мою сторону, преодолевая маленькую песочницу словно бескрайнюю пустыню, и поделился обслюнявленной лопаткой.

Мамочка вздыхала украдкой и надеялась, что мы с Юркой друг на друга положительно повлияем, а когда-нибудь нас под надзор обязательно возьмёт именитый опытный врач и тогда в моей и его жизни произойдут разительные перемены.

Жили мы тогда в городке под названием Вознесенцево, больших академических медицинских умов здесь не водилось, поэтому мамочкина надежда таяла с каждым днём. Но, как оказалось, даже в нашем глухом населённом пункте один профессор всё-таки нашёлся.

Его визит пришёлся на вечер того дня, когда мне исполнилось шесть лет. Верный Юрка побыл со мной пару часов в сопровождении мамы, съел кусок именинного торта, и часов в семь они ушли, а мы провели вечер, как обычно – мама искупала меня в душистой ванне, потом усадила на горшок – для порядка, понятное дело, предназначения предмета мне уяснить для себя не удалось и желаемого эффекта во время обязательных вечерних «заседаний» мамочке добиться было не суждено. Потом была сказка на ночь. Свет погас, мама на цыпочках вышла из комнаты. Я задремал, но пронзительный визг позднего звонка в дверь разбудил меня. Я вздрогнул и от испуга зашёлся в беззвучном полуплаче, больше похожем на судороги. Дверь приоткрылась, я замер. Мамочка проверила, не потревожил ли меня посетитель, шепнула: «Спокойной ночи, Котенька» и снова закрыла дверь.

Их голоса я слышал долго, они то убаюкивали меня, то снова будили. С кухни доносился звон сервизных чашек – их мама всегда предлагала гостям. Мужской голос уговаривал, мама не соглашалась – я знал эти интонации её голоса. Даже не слыша и не понимая, о чём они говорят, я догадался, что речь идёт обо мне.

Утро стопроцентно подтвердило мои ночные догадки. Мамочка разбудила меня рано, наскоро покормила. Я, притихший от дурного предчувствия, не сопротивлялся и ел совсем как обычный ребёнок. Надевая на меня парадный костюмчик, мамочка заплакала. И я тоже. Когда видят мамины слёзы, все дети плачут – даже умственно отсталые. А может быть, они в первую очередь?

Кабинет профессора находился на первом этаже Вознесенцевской больницы. Он сразу напомнил мне о стоматологе – тот же белый кафель, два кресла с подлокотниками, столик с инструментами и дружелюбная тётенька в маске. Под маской она, конечно, улыбалась (или просто мне так хотелось?). Она легко подхватила меня на руки, отняв у мамочки, и усадила в кресло. Мамочка осталась в коридоре. Мне стало страшно! Дети обычно храбрее взрослых, потому что не думают о последствиях, но в тот момент мне стало страшно именно по-взрослому (забегая вперёд, скажу, что вырасти мне всё-таки довелось, поэтому я знаю, как боятся старшие).

Профессор говорил со мной ласково, успокаивающе и тут же раздавал указания доброй женщине в маске – но совсем другим тоном: резким, сосредоточенным.

– Приготовьте шприц.

– На чём развести?

– На аскорбиновой кислоте. У мальчика нет аллергии на препараты?

Медсестра мельком глянула на титульный лист моей карточки.

– Записи нет, мать отрицает.

– В шприц «десятку» пять кубов аскорбинки, а туда добавьте…

Медсестра понимающе кивнула и отвернулась к металлическому столику, чтобы набрать препараты.

– Потерпи, малыш,– снова обратился ко мне профессор. Меня не обманул его официальный костюм. Я знал по своему лечебному опыту, что врачи не всегда носят халаты. Поэтому я его боялся – своим маленьким взрослым страхом! – уже скоро процедура закончится, будет всего один маленький укольчик.

И опять резкий тон – для медсестры:

– Ну, где второй? Уже десять минут прошло! Пора начинать!

– Мать позвонила, сказала, что они вот-вот появятся.

И в этот момент дверь распахнулась. Медсестра не стала слушать извинения запыхавшейся женщины, взяла её ребёнка на руки и посадила в соседнее кресло. Я улыбнулся – уже не страшно, рядом друг,– Юрка!

Руки мои крепко привязали к подлокотникам, голову зафиксировали ремнём. Теперь, чтобы увидеть Юрку, мне приходилось с усилием поворачивать голову, но этого не позволяли ни ремни, ни медсестра.

Я зажмурился. Запахло спиртом, руки коснулась мокрая ватка, дальше был укол.

В голову запала совсем недетская мысль: я умираю!

Забегали люди, я плохо слышал, о чём они говорили, я видел только слабые очертания их фигур в пелене, застилающей глаза. Что-то не так… Мамочка, ты ведь поможешь мне? Мама, мама… Мама!

Сил закричать не нашлось. Но мамино лицо – перепуганное донельзя – я всё же увидел, перед тем, как все остальные видения сменились чернотой.

Знаете, сейчас я вам скажу только одно – если вы ещё малы или юны и мечтаете внезапно проснуться взрослым, выбросьте это из головы! Не так уж это круто, как кажется. Запомнили мои наставления? Очень хорошо. А поймёте позже.

Глава 2

Проснулся я от звука монотонного гнусавого голоса. Поначалу фразы я едва разбирал, зато потом слушал внимательно и с интересом.

– Это главный экспонат нашей коллекции – первый человек, на котором доктор Бондарев поставил свой опыт. Умственно отсталому мальчику была введена специально разработанная вакцина, которая должна была простимулировать головной мозг и усилить в нём все процессы созревания.

Глаза мои никак не хотели открываться, я подумал, что всё ещё сплю и голос этот тоже только часть сновидения.

– Увы, опыт пошёл совсем не так, как планировал Алексей Андреевич. Мальчик отреагировал на введённый препарат сильнейшей аллергической реакцией, но всё же выжил, правда при сохранности всех жизненных функций, он уже сто лет не приходит в сознание. Для мальчика был создан специальный саркофаг, температура в нём чуть ниже комнатной. Мальчик каждый день слушал сказки, лучшие произведения отечественной и зарубежной литературы, вместо высшего образования ему было решено прочитать курс психологии и множество популярной и научной литературы из мира познания личности. Несмотря на то, что экспонат провёл в саркофаге сто лет, его тело сохранило молодость, сейчас он выглядит примерно на тридцать! А умственное его развитие соответствует таковому у хорошего студента лет эдак двадцати пяти – сказался неблагоприятный анамнез: то, что обычный мозг мог бы постигнуть за год, его орган высшей нервной деятельности усваивает за четыре. Это не делает экспонат хуже. Жаль, что он не приходит в сознание и ещё очень печально, что даже такие великие учёные, как доктор Бондарев, не живут веками. К счастью, его дело в надёжных руках, влиятельные люди до сих пор оплачивают все расходы по обслуживанию нашего подопытного.

Глаза мои приоткрылись. На фоне нечётких очертаний всего окружающего вдруг резко выделилась мальчишеская физиономия, расплющенная о стекло. Я подмигнул ему – у меня это даже неплохо получилось – и веки снова сомкнулись.

Во рту у меня было сухо. Мешала какая-то трубка.

– Отведите ребёнка от саркофага,– нудно затребовал голос.

– Он мне подмигнул! – тут же сообщил мальчишка.– Мама, он открывал глаза!

– Фантазёр ты мой,– мать ласково потрепала сынишку по голове,– отойди от стекла, видишь, дядя-экскурсовод ругается.

– Я не фантазирую,– не унимался малец,– он правда подмигнул мне.

– Увы, многие наши посетители,– снова встрял голос,– часами стояли у экспозиции в надежде, что именно при них случится чудо, которого все ждут в течение века. Давайте перейдём к следующему экспонату музея-квартиры доктора Бондарева!