Последнее переживание. Путешествие в прошлое, будущее и в мир ИИ

Я включился в примитивную физическую работу лохматых аборигенов. Деловито убивал животных, почти так же, как во все века крестьяне убивают, например, свинью, долго визжащую под ножом, пока не смолкнет. Ловил рыбу в реке, подсекая палкой с сучком-крючком, бороздил клочок земли палкой с привязанным острым кремнем, чтобы бросить туда зерно. А рядом вертелась гибким телом Омео, подавая корзину с семенами.

Я прижился в неолите, завершающем этапе каменного века, и казался себе таким же вечным, как и в мире, откуда появился. Народ, представленный здесь маленьким племенем в гулкой пустоте космоса, похож на наш глубинный народ, доверчивый и чтящий своих тотемов. Занимался созидательными работами для продолжения начавшейся на планете жизни, хотя им было невдом?к, как племена разовьются в государства, империи с их идеологиями, геополитикой, добровольным и недобровольным рабством.

Племя жило во множестве стрессов, мало отличавшихся от тех, чем жил я в своем мире. Главным был страх умереть от голода, быть заколотым при нашествии чужого племени, стать одиноким чужаком. Они трепетали перед духами, населявшими каждый уголок природы, и даже перед духами шорохов. И нужно было задабривать их подарками. Это позже назвали анимизмом – верой в существование души и духов, связью живой души с природными стихиями, имеющими магическую силу. И что же, далеко ли мы ушли от тех представлений? И не такой ли мистичной остается душа?

В людях племени было то же, что будет в их потомках, в далеко ушедшем моем времени. У них были запреты – убийства, тем более каннибализма, колдовства (кроме магии официальных шаманов), похищения женщин и детей, применения оружия внутри племени, воровство, нарушение супружеских правил, ложь и соблазнение… Но это было не принудительно, а естественно и всем понятно.

Живая душа не меняется в своих желаниях. Только средств для их исполнения здесь гораздо меньше. Они никак не могли повлиять на экологию планеты, разрушить ее, или уничтожить человечество, и просто быть агрессивными, как думают о древних живущие в мою эпоху, не верящие в человека.

Я был почти дома. Словно не знал иной жизни, кроме охотничьего и крестьянского труда – пристального вглядывания в воду, чтобы метнуть прутом-пикой в остановившуюся на миг рыбину, виляющую хвостом, или делал длинную борозду на поле, чтобы бросить туда семя. И так все долгие дни, не успевая возвращаться мыслями к своей потере.

____

Здесь не было полигамии в том смысле, как утверждают ученые. Женщиной мог пользоваться с ее согласия любой дикарь, пока не нисходила на лохматые головы двоих особая склонность (позднее это стало называться любовью). И тогда пару никто не смел разорвать.

Я и Омео стали жить вместе в занавешенном уголку общего жилища. Это были простые отношения, поощряемые племенем для продления рода. Такая простота в будущем исчезнет в беспамятной страсти взаимного наслаждения и ревности, хотя в женщине сохранится это древнее чувство естественного желания потомства.

Я был счастлив с Омео, так, как нормальные люди во все века, ничего больше не желающие, кроме любовного расположения и достатка в семье. Правда, любви в нашем понимании тогда не было. То есть, резкого отделения страсти от необходимости совокупления. Было, как говорят историки, регулятивное начало, то есть естественная бездумная обязанность повиновения природе. И естественная привязанность животных одного вида. И разговаривать не было необходимости – тогда этого не умели, только мекали и гукали.

Я был привязан к ней, как привязываются к котенку, прижившемуся в семье и подставляющему розовый живот, чтобы его погладили. С удовольствием целовал живот, и еще фыркал в него, вызывая щекотку. Она радостно повизгивала, тоже, видимо, привязалась ко мне, как любимое существо. Это было чистое чувство, как у Адама и Евы, правда, уже согрешивших и брошенных голыми в юдоль земную.

И все же члены племени подозревали в чужаке знание чего-то такого свыше их понимания, что вызывало суеверное чувство отторжения.

Да и я стал ощущать некое неудобство в душе. Какая-то будущая тоска не давала покоя. И было тесно в маленьком племени, ничего не знающем, кроме добывания пищи и почитания своих демонов – богов очага, кормящей реки, и вдали – грозно шумящего леса. Их тотемы стояли у берега реки, где располагалось их спасительное стойбище. Хотя и в моем будущем часто будет так же тесно, как в военной казарме, которую мог вынести только в молодости, прослужив два года. Хотелось простора, к которому привык в своей эпохе.

Недаром человеку дана жажда странствий и любопытство, – он всегда хочет чего-то нового. Да и они, дикари, хотели туда – в небо, одинаково, как люди во все эпохи. И все это началось в незапамятной истории, живет легендами и мифами, и остается лишь в исторической памяти.

Однажды у деревянных стен городища увидели огромную толпу одетых в шкуры дикарей с дубинами и острыми палками. Они показались огромными и страшными, обросшие волосом, с выдающимися вперед подбородками и впадинами глаз под покатыми лбами.

Это были толпы одного из диких племен, ищущих удобного места для устройства своего стойбища. Они громоздились на заборе, прыгая вниз с воем.

От неожиданности мы сначала опешили, и, опомнившись, тоже ринулись на них с копьями и кремневыми ножами. Те падали пачками куда-то за забор.

Вдруг около меня Омео охнула и повалилась назад. Я взял ее в руки, увидел страшную рану в голове, и внезапно вернулась острая боль, когда узнал о потере семьи.

И я потерял сознание.

В бреду мерещилась дикая потасовка побоища, и снова ощутил обрушение всего, чем жил в моем времени.

Я оказался один, со своей прежней болью. Отошел в прошлое страх за Омео и моих друзей, они не могли умереть, перешли в иную жизнь, к их тотемам. Потому не могли заменить то, что всегда подспудно болело в моей душе. Не было такого горя, как при потерях в мою эпоху, когда перестали верить в бессмертие.

2

Меня нашли около сияющей на солнце белой Великой пирамиды, освещавшей все мироздание.

– Вы будете процветать тысячелетиями, – сказал я сухими губами окружившей меня толпе смуглых людей, голых, с треугольными фартучками, закрывающими чресла. – И потомки на земле будут помнить вас всегда.

Мало ли что! Непонятно, что за страна. И помогут спастись от африканских львов и голодных бродяг.

Ощупывая куртку и осматривая джинсы, они думали: нет, это не чужой черный нубиец, он белолицый, одет во что-то несуразное. И говорит, как пифия, неясным языком. Может быть, послан с неба? Наверно, у аборигенов мои слова ассоциировались с посланиями неба.

Меня провели через роскошный сад, где шумел фонтан, веером раскинулись ветви пальм, и белели в листве лотосы и лилии. В глубине сада массивное конусообразное здание с плоской крышей, покрытое высеченными фигурами в профиль воинов в коротких юбках, побеждающих врагов, – дворец со стенами из глыб кирпича-сырца с маленькими окнами вверху.

Завели внутрь. На стенах с белым и нежно-салатовым фоном – резко отчерченные контуры фигур в неестественных позах, вроде бы ритуальных, и в темно-коричневом цвете – сцены посмертных ритуалов загробного бытия.

Меня поставили на колени, на мозаичный пол с изображением лотосов и птиц – перед возвышением, на котором восседал на троне толстый дядька в дурацком колпаке, с коброй на лбу, застывшей в извиве нападения.

Трон из коричневого дуба с высокой спинкой тоже расписан рисунками: фараон, изображенный в профиль, бросает копье перед копошащимися у ног побежденными хеттами с длинными червеобразными бородами. Чиновник-счетчик у горы мяса, оказавшейся отрезанными фаллосами, подсчитывающий таким образом убитых врагов. Фараон в кругу семьи и наложниц, скарабеи, помощники бога Солнца, другие насекомые и звери, – что-то вроде семейного фотоальбома.

– Ползи перед Его Величеством, владыкой Земли и Неба! – приказал страж с копьем, голый, с треугольным фартучком, прикрывавшим чресла.

Как тут пойти против толстяка-фараона, да еще с их порядками? Разве что, если все с изумлением укажут пальцем: а царя-то подменили!

Это был ритуал, я покорно повиновался, с удивлением на себя пополз к трону. Не был заносчив и горд, привык повиноваться ритуалу в моей будущей бытности, и даже было облегчение, без чьего либо осуждения вокруг, бездумно отдаться во власть повелителя.

Дурацкий колпак оказался красно-белой короной, с огнедышащим глазом урея – Бога Солнца Ра наверху. Обрюзгший толстяк, с глазками, обведенными черной краской, продолжающейся линией к ушам, весь в браслетах, и узкой накладной бородой, загнутой вверх, потел на египетской жаре, его постоянно обмахивали опахалами. Он разомкнул накрашенные красные губы:

– Мне сказали, что ты можешь угадывать будущее.

– Да, повелитель, – охотно ответил я, в восторге от всего, что увидел наяву.

Странно, я понимал. В детстве больше всего любил археологию, увлекался любой информацией по Древнему Египту в телевизоре и гаджетах, возможно, незаметно усвоил их образ мыслей.

– Что будет со мной и моим царством?

– Ты будешь жить вечно, – сказал я, на всякий случай.

– Знаю, – досадливо сморщился он. – Мне строят пирамиду, гораздо выше и прекрасней, чем у прежних повелителей. И я останусь жить рядом с богами.

– Так и есть. Будешь жить вечно, даже за пределами внимания богов, благодаря историкам и археологам, навсегда войдешь в жизнь потомков.

Я остерегся поведать, в каком виде его сморщенная коричневая мумия предстанет перед взором потомков. И о развалинах храмов, едва видных из песков. Еще лишишься головы! Взглянул на него и посетовал:

– Не надо худеть способом, который у вас принят: обильно глотать слабительное. Это приводит только к расстройству желудка. Чтобы действительно похудеть, надо исключить из рациона вредные продукты. Есть небольшими порциями 4—5 раз в день. Пить воду, утром натощак и за полчаса до еды.

Я пересказал то, что помнил. Было стыдно, что так мало знаю. В свое время бил баклуши, не запоминал лекарства, вспомнил только народные рецепты, и то понаслышке. Знал бы, что пригодится, учил бы матчасть.

Повелитель изумился, нагнулся ко мне, махнув по моему лицу бычьим хвостом, прикрепленным на поясе – олицетворением альфа-самца, он не привык, чтобы простой смертный ограничивал его потребности. И, на миг забыв о величии, стал по-человечески расспрашивать подробности.

Я чесал, словно по интернету, те медицинские сведения, что случайно запомнил. Даже о вреде инцеста для наследников трона. Фараон только в изумлении таращился.

Он милостиво отпустил меня. Я удостоился приглашения в трапезный зал. Молодые девушки и юноши, подползая на коленях, подавали на золотых подносах роскошные яства: жареного гуся, свежие фрукты – финики, инжир, вино, не доступное простолюдинам.

После трапезы фараона я, как все приближенные, удостоился поесть остатки пищи – это считалось честью.

____

Сразу меня взял под опеку «великий жрец-писарь» фараона по имени Бакенмут, «с могучей дланью и искусный пальцами писец». Он долго приглядывался ко мне, словно изучал, а потом радостно предложил быть поводырем в повседневность их жизни. Угадал необычного прорицателя, возможно, считал меня гениальным пророком. В отличие от моего мнения о себе (мне знание истории было услужливо предоставлено учебниками и интернетом), он оказался слишком проницательным для своего времени – вот кто настоящий гений!