Триллер

Или чистота, познание через испытание, разочарование, прозрение, очищение, просветление, дарение…

Все мы проходим, так или иначе, в большей или меньшей степени, рано или поздно, сполна или умозрительно, весь этот опыт. От его самого непорочного и до края, последнего издыхания, когда душа покидает использованное бренное.

Всё вокруг проходит. И плоть, одеяние, кров, местность, община, ареол, социум, поселение, город…государство и даже далее. В полной мере и без исключения.

Вне зависимости от того, замечаем мы это или нет. Идёт своими чередом.

Архаичная, стоическая, буржуазная вне времени Европа (пусть наша страна будет безлико-обобщенным образом) в эпоху возрождения, смешанного с просвещением, сродни клоаки общества, переполненной продуктами жизнедеятельности настолько, что уже требует очищения всеми внутренним фибрами, местами все еще в процессе пользования, а местами отшелушивая уже отсохшее. Европа – неумытая, заспанная, но уже пробуждающаяся. Европа после бурной и развратной ночи, переполненной эмоций, чувств, приготовлений, процессов, безудержности, извращений, обессиливания, усталости, зари… И уже во всех местах и помыслах. Везде. Не осталось ничего нетронутого, ничего святого.

Святотатство всего и вся…

На улицах, тропинках и мостовых уже щеголяли франты и на выездах встречались фрейлины, придворные и особы королевских кровей, расталкивая и шарахаясь между уже обнищавшими неудачниками и теми, кто только отряхнул солому с себя на первых шагах в свет.

Манишки, шляпки и перчатки покупались без счёта наравне с ростом долгов ростовщикам.

Ещё вечером плативший целое состояние за оброненный платок повеса поутру жадно глотал голодные крошки на квартире сжалившейся пансионерки.

Ночная жеманница и первая маска бала – выносила утром помои за своим покровителем и лобызала его отвратительные чресла, унижаясь пред ним ради мимолетного тщеславия.

Гризетки и засидевшиеся в девах особы дни напролет проводили в приготовлениях к минутному появлению на блуждающей меж спальными и рабочими улочками мнимой дорожке счастья.

О, нравы!

Благочестие и преступление идут бок о бок и поднимают на руки каждого встречного, чтобы, покачав и приспав на руках, бросить через голову оземь.

Век накопления и неустанной гонки за золотым гробом и терновым венцом.

Век планов и разочарований.

Век падения.

Век преступления.

Век, когда античные и будущие науки копили золотой опыт человеческой моральной, психологической и анатомической требухи.

Век роста замысловатых и невероятных цветков…плесени на гниющем теле Европы.

Или.

Или это просто жизнь?

Или в этом все мы??

Неужели в этом суть???

Глава 5. Фиаско.

Делая следующий шаг в жизни, человек, как правило, ожидает получить результат – приближение на один шаг к конечному пункту назначения. Как минимум, исключительно географически. Как максимум – исполнение заветного желания, мечты, достижение цели долгой цепочки замысловатых, тщательно спланированных промежуточных этапов, логическое завершение которых сулит привести к моменту удовлетворения. Очарование эфемерной и манящей идеальной картинкой, служащее двигателем и мотивацией в самых амбициозных и немыслимых начинаниях!..

Зачастую, уступая в мелочах, или ступая на путь необдуманно, цель на выходе, в момент обладания, меняется значительно, как в физическом восприятии, так и в смысловой своей нагрузке.

Разочарование – вот самый частый итог на скользкой дорожке очарованного мечтой.

И хорошо, если ты просто вынужден или можешь начать все сызнова. Если ещё остались силы.

А если это – фиаско? Ты не просто удалился от мечты, ты – потерял ЕЁ, сделал омерзительной, испортил.

Игра стоит свеч только тогда, когда любая итерация победы приемлема, когда ты уверен, что ещё нельзя будет обойти и 'полюбоваться' её обратной стороной.

Еще никогда дорога для четы Де Лакруа не была столь тяжёлой и молчаливой. Подчевая на ложе достатка, они и представить не могли себе вероятность такого опустошения, нищеты моральной. Молодая Клотильда (так звали ещё вчерашнюю невесту) старилась на глазах. Перспектива счастливейшего и уютного семейного гнездышка обернулась физической немощью разбитых основ ещё внутреннего мира. Клотильда потеряла жениха, честь, любовь и ошеломительное приданое, накануне и без родительского ведома переданное своему возлюбленному в качестве гаранта своей предрасположенности, доверия, щедрости и высоты помыслов. Она не могла признаться родным в том, что как единственная и полноправная наследница фамилии в растроганных чувствах подписала долговое обязательство о передаче всего движимого и недвижимого имущества в качестве залога за настоящие и будущие долги жениха, всегда такого молчаливого, задумчивого и бесконечно благородного в ее глазах. Долговое обязательство, выписанное на того, кого прелюдно увели в кандалах при тысяче свидетелей унижения чести доброго имени Де Лакруа. Большая семья еще не ведала, что дорога должна привести их не к источнику исцеления любимой, единственной дочери, а в карман любого самого жадного ростовщика, готового выкупить обязательство, подписанное ею же… И лишь нянечка своим пронзительно-добрым, родным, излучающим уверенность и перспективу неподдельного счастья шепотом успокаивала Клотильду, никому неизвестными словами и поддерживала в ней искру жизни. То была соломинка, за которую держатся невинные души в своей чистой и настоящей Вере…

…

Рувиль, по прохождении месяца с момента ареста и, как казалось, единственный получивший максимальную для себя выгоду от этого дела, получил очередное повышение по службе и обещанное вознаграждение, и лишь его задумчивость настораживала коллег. За полгода до описанной свадьбы, народном из званых вечеров, увидел ее. Ту, которая растопила его сердце, а через несколько месяцев – завладела полноценно душой. Ту, которая заставляла мановением пальца повиноваться его и исполнять любые капризы. Ту, которая оказалась его слабым местом, его Ахиллесовой пятой. Её звали Камила. О ней не было известно ровным счётом ничего. Чутье, поначалу, ещё могло бороться с ее образом в голове неисправимого жандарма, и он навел самые широкие справки о ней. Но это самое «Ничего!» и усыпило бдительность ищейки, и даже сделало её невинной жертвой несправедливости доли, соблаговолившей ему неиспорченным своим дитям. Ирония судьбы. Он был влюблен как юный мальчишка с неизбалованной и возвышенной душой.

Она позволяла себя любить. На дистанции. Дистанции, которая заставляла щедро и смешно пудрить мелом влюбленные морщины Рувиля, стать завсегдатаем портного, ходить на балы и глупо улыбаться при ее виде. Дистанция, которая заставляла его делать самые немыслимые подношения, от безумных букетов и украшений, до любых обещаний. Дистанция, заставившая его широким жестом передать ей баснословное вознаграждение за поимку Лотрека за перспективу и надежду быть с ней рядом и исключить возможный мезальянс. Скупой, ослепленный любовью префект сделал, как ему казалось, последний шаг к объекту своего очарования и ждал со дня на день её возвращения из столицы.

Но она была молчалива и немногословна последний месяц. С тех самых пор, как ему удалось завершить арестом дело Века, так окрещенное газетами за одиозность фигуры Лотрека. Дистанция, казалось, перестала сокращаться и это вынудило Рувиля сделать ей предложение. По возвращении из неожиданной и загадочной поездки, Камила обещала дать ответ на его предложение, лично посетив его в означенную дату.

Звонок дворецкого заставил дрогнуть замершего в ожидании влюбленного. В этот день он чётко распорядился не беспокоить его ни по каким вопросам, какими бы неотложными они ни были. Напудренный и скованный в движениях от переживания болванчик вздрогнул и тут же покрылся холодным потом. «Войдите!», – исказившимся от спазма голосом пропищал Рувиль в запертую дверь. Дверь отворил дворецкий.

Дворецкий, полгода наблюдавший и участвовавший во всех треволнениях префекта, знал, что это за день. И, зная это, он уже полчаса не осмеливался позвонить хозяину. Вместо Камилы в прихожей он держал на серебряном подносе конверт с сургучной печатью. От неё. Никогда доселе этот поднос так не тяготил руку старика-дворецкого…

"Вам письмо, господин" – дрожащим и виноватым голосом чуть слышно промолвил дворецкий. Рувиль, ожидавший услышать о желанной гостье, уже было собрался сокрушиться на недотёпу с бранью, но, вдруг…

Как тонка и быстротечна грань между было и есть, добром и злом, белым и серым, мечтой и крушением надежд, любовью и ненавистью.

…вдруг, Рувиль осекся. В мгновенье ока он из лоснящегося любовника превратился в проныру-сыщика. Чутье, покорно ожидавшее своего часа, победоносно вернулось к нему. Лицо посерело и заострилось. Дворец кому даже показалось, что он заметил, как с лица его хозяина что-то осыпалось. Секундное бессилие, подкосившее гордую осанку восседавшего короля сокровенного момента сменил прагматичный и философски-спокойный вид всеведущего и просветленного старца.

Поправив и распустив ворот накрахмаленной сорочки, он сухо дал знак подать почту. Дворецкий, покорно и бесшумно, как это умеют делать только преданные, опытные и незаметные слуги, тут же растворился, оставив своего хозяина наедине с тающей мечтой.

"Сударь, Вы проявили чувства самые трогательные и высокие, столь желанные при других обстоятельствах. Однако, вместе с тем, ослабла Ваша хватка и прозорливость.

Оставляю Вас наедине с Вашим разочарованием. Точно так же, как Вы, с ухмылкой, уничижающей достоинство правосудия, оставляли сотни раз разоблаченных преступников в серых стенах заточения.

Когда вы будете читать это письмо, ничего вернуть уже будет невозможно, и Ваше недавнее восхождение на трон тщеславия будет омрачено известными событиями.

Имейте достоинство принять поражение с той честью, с которой Вы, тогда еще совсем юный сыщик, раскрыли своё первое громкое дело…

Уверена, что вы верно распорядитесь с тем документом, который найдете в конверте."

Рувиль не стал перечитывать письмо, его сознание абсолютно отрезвело, и ситуация прояснилась во всех несуразных моментах и мелочах, резавших глаз, но пренебрегаемых влюбленным слепцом.

В конверте он обнаружил долговое обязательство за подписью дочери старинного друга о гарантии взыскания и удовлетворения всех расходов Камиля Рострена представителем фамилии Де Лакруа.

Эта долговая расписка не сулила ему никаких барышей, она лишь могла усмирть горе и разочарование преданного друга юности сыщика.

Но сейчас, сейчас ему было все равно…