Алый снег Обервальда

И вообще, пленник, лежавший в простынях на полу, как будто умерил свой прежний пыл сопротивления, с некоторым трудом, но всё, же уяснив для себя только что «ботаное» вожаком.

Зато главарь, как всем тут же стало ясно, человека, связанного по рукам и ногам, названного только что гузырём, в расчет вообще не брал. Ему было важнее тут же, не отходя «от кассы», проучить непутёвых помощников. Ради чего он готов был, возможно, пожертвовать даже драгоценным временем, выделенным камере на расправу.

Но так продолжалось недолго. Совершенно внезапно, не делая перехода от одного настроения к другому, худой перешёл с прежнего громкого крика на чуть слышный шепоток.

Извлекая главное условие из-под своих оскаленных, коричневых от чифиря, острых зубов, он на распев произнёс:

– Полоса должна быть, обязательно, – для понятливости и про блатной жаргон забыл, желая достичь цели. – Должен остаться чёткий след от петли на шее.

Мудрёные слова, для пущей наглядности, были тут же им лично и проиллюстрированы, к тому же довольно красноречиво – ребром ладони по хрящеватому, гладко выбритому кадыку.

Очень даже решительным жестом из тех, про какой в этих местах говорят, что, мол, на себе «мокруху» не показывают.

Только худому оратору сейчас было вовсе не до того, как на него со стороны посмотрят остальные.

– Иначе никак не повесить краснопузым сопли на уши, – продолжал он своё, несколько мудрёное для других, поучение. – Должны мы сейчас сделать всё так, мол, тут сокамерники не причем.

И изобразил благостное выражение на лице, как будто перед ним стоит вертухай, а не убийца с обрывком удавки:

– Даже и не слышали сквозь сон, гражданин начальник, как он рвал паруса и давился через шпонку…

Слушатели теперь и между собой не спорили, не говоря уже о возможных возражениях авторитету, прекрасно понимая, что заботится он именно о них самих. Ведь от своего личного участия в происходящем на бетонном полу он-то отгородился надежнее некуда:

– Потому, что не было его здесь никогда и обратное не докажешь!

Да и как иначе, прекрасно знали подручные, что для всех остальных, не посвящённых в события, происходящие с ними, якобы в другом крыле изолятора худой басино давно «ухо давит». Спит, мол, после «отбоя» в своей, полностью избавляющей от общения с внешним миром, одиночной камере в конце коридора следственного изолятора.

Оттуда, на самом деле, к ним, он пришел только что, буквально с началом осуществления покушения.

При этом без каких-либо помех миновал все решетчатые и прочие «с глазками» двери. Да и что было париться самому, когда их замки перед важным заключённым ловко открыл продажный каклюшный – нёсший смену в эту ночь на объекте, сотрудник следственного изолятора.

После чего, уже совсем незаметно, этот прапорщик внутренней службы, больше привыкший к другому воровскому подобному «титулу» – вертухай, исчез отсюда. Но не далеко протопал, а лишь затем, чтобы занять самое удобное место, встав на стрему у поворота в это крыло СИЗО.

Так, с помощью дежурного контролёра, купленного когда-то давно и за дорого, авторитет и мог выполнить сегодня то, что от него потребовали «с воли». Вот и выходило, что траты на подкуп, выделенные из «общака» были не напрасными и совсем не случайно, а для личного контроля над всем процессом «укорачивания языка», басино появился здесь в точно намеченный срок.

Пришёл ни раньше, ни позже, а именно тогда, когда эти два непутёвых бесагона, предварительно оглушив, уже проворно опутывали простынями свою бутузую жертву.

Но дальше у них процесс разладился. Петли рвались одна за другой. Вот и пришлось вмешиваться в него, более опытному в таких делах, настоящему мастеру «затыкания не нужных ртов», каким на деле был пришлый в камеру.

Его советами пренебрегать было опасно даже самим нынешним палачам, потому они преданно слушали, что им говорит, и как даёт распоряжения гость в их камере, чтобы выполнить всё в точности, как будет велено.

– А сейчас, отчини ему, пожалуй, паяльник, – категоричным тоном велел басино, проявляя тем самым свою незаурядную предусмотрительность. – Позволь немного подышат, этой плешивой паскуде.

И добавил, оправдывая сам себя в глазах остальных:

– Не то, как бы ни дал, прямо сейчас, околеванец, дуба, не откинулся до поры, до времени!

И еще раз разлепил тонкие «в ниточку» губы для очередной команды, предназначенной не только для подельников:

– Фраер, надеюсь, все понял?

Злорадно ухмыляясь прямо в лицо несчастного, он высказался ещё страшнее, давая тому понять, что всякое сопротивление бесполезно и лишь обернётся дополнительными страданиями.

– Небось, не запоешь для шухеру?

Тот лишь бессильно вращал глазами, пытаясь привлечь внимание своего главного палача, вошедшего, между тем, в самый настоящий раж.

– Да и кто поможет? – злое лицо приобрело выражение, способное навести страх на самого смелого и мужественного человека, а не только такого, кто уже был готов бросить всё на волю судьбы. – Попробуешь заорать, лишь исчавкаем с долгими муками, а так – чик и готово!

Гостю из другой камеры и теперь перечить здешние «аборигены», и в малой мере не посмели. Освободив рот, лежащего под ним сокамерника от, заслюнявленного, изжеванного, в ходе борьбы за жизнь, бумажного шара, жестокий урка нашел ему иное применение.

Метко выбросил липкий «снаряд» в другой конец камеры. Где этот былой кляп из рулона мягкого туалетного пипифакса, не подвёл меткача. Сделав дугу, попал прямо в центр «эстрады», где хлюпнул в ржавой воде канализации.

Такое меткое название «эстрада», и здесь, как и в других камерах, вполне подходило железному унитазу, зацементированному в небольшое возвышение справа от входной железной двери.

Сама дверь была в тот момент не только плотно прикрытой, но и оказалась с тщательно задвинутым, с надзирательской стороны, смотровым глазком. Что позволяло, всем троим устроителям, расправы чувствовать себя в закрытом помещении вполне свободно и безнаказанно.

– Ты, ведь и вправду «петь не будешь», фраерок? – участливо поинтересовался руководитель казни у, совершенно обескураженного всем с ним происходящим, кандидата в самоубийцы. – Все одно – укопаем!

Раздался надтреснутый хохоток:

– Уроем, как бы ты не трепыхался, «елочка зеленая»…

Точно опознанный, как бывший военный, тот, однако, и без угроз понимал, что ему теперь не приходится рассчитывать на чью-либо помощь. Заодно он догадался и о том, каким образом и зачем, только что, как из-под земли появился здесь этот их четвёртый – «лишний» сокамерник?

Учащённо, всё грудной клеткой, отдышавшись, после вынутого изо рта, пусть и на время, бумажного кляпа, поверженный здоровяк и действительно, как ему советовали, кричать и звать на помощь не стал.

Зато он выбрал, как оказалось, совсем другую линию поведения, прежде, совершенно не входившую в планы злоумышленников.

Человек, лежавший на полу камеры, поднял свои, заслезившиеся глаза прямо на худого чужака – старшего в шайке. Затем, явно торопясь не упустить свой единственный шанс на предсмертное слово, просипел своим сорванным петлями голосом такое, то вряд ли ожидали, убийцы, сооружавшие тем временем для него из простыни, новую, более надёжную удавку.

– Дайте сказать!

Время у него было.

Так как для восстановления очередной удавки, уголовники использовали те же самые, вновь сращенные друг с другом, более крепкими, чем прежде узлами, обрывки сероватого ситчика. Судя по всему, надеясь, что теперь-то петля так просто не порвется снова на шее поверженного военного, готового им сказать что-то важное.

Получив, с таким трудом выпрошенное у сокамерников, право говорить, «елочка зелёная» – бывший военный, тут же им и воспользовался. Едва окончательно отдышавшись, он прямо заявил совсем чудаковатое, не только для простых уголовников, но и для их лидера:

– Дай сказать, пахан?

Худой, явно проявил интерес к такому, столь неожиданныму для себя, оборотом событий, так как изучающе наклонился к жертве.

– Тебе же, гадёнышу, намного будут выгоднее, сначала меня выслушать, а потом «мочить»! – донеслось до него с пола. – Обеспечишь «по-царски» до конца дней и себя, и своих подонков.

Последнее определение обошлось ему сначала в крепкую зуботычину, обернувшуюся затем ещё и болезненным приложением затылка об пол.

– Что такое? – сначала инстинктивно нанеся удар, потом уже и на словах вспылил, только, было, подобревший, собеседник.