Об измене и казни маршала Нея

Об измене и казни маршала Нея
Федор Ильич Булгаков

«Вельшингер, достойный представитель новейшей исторической школы во Франции, под заглавием „Le Marеchal Ney“, напечатал документальную историю крупного политического процесса, который был затеян правительством Людовика XVIII против маршала неё, герцога Московского, и в 1815 году окончился, как не безызвестно, присуждением маршала к расстрелянию. История эта в изложении Вельшингера основана на протоколах военного совета и французской палаты пэров, на письмах осужденного и его жены…»

Ф. И. Булгаков

Об измене и казни маршала Нея

Вельшингер, достойный представитель новейшей исторической школы во Франции, под заглавием «Le Marеchal Ney», напечатал документальную историю крупного политического процесса, который был затеян правительством Людовика XVIII против маршала неё, герцога Московского, и в 1815 году окончился, как не безызвестно, присуждением маршала к расстрелянию. История эта в изложении Вельшингера основана на протоколах военного совета и французской палаты пэров, на письмах осужденного и его жены.

Процесс этот и обвинительный приговор последовали вскоре после второй реставрации Бурбонов и потому являлись как бы актом мести легитимистов и роялистских эмигрантов относительно представителя революции и Наполеоновщины. Все, что до сих пор печаталось на эту тему, имеет характер памфлетный и, в зависимости от партийного направления авторов, оказывалось или безусловным одобрением процесса, или же осуждением его. Обвинители и судьи неё то восхваляются за свою строгость, то выставляются повинными в юридическом убийстве. Для одних – Ней невинная жертва мести, потому что он и не мог будто бы поступать иначе, чем он действовал; для других – он вполне заслужил своей кары, как изменник и вероотступник. Вельшингер полагает, что истина должна находиться в середине. При каждом политическом процессе, по-справедливому мнению автора, подобает принимать в расчет эпоху и давление обстоятельств; но в тоже время Вельшингер по-видимому готов стать на сторону маршала и бонапартистов и в этом смысле подбирает обстоятельства, смягчающие его вину.

Как известно, маршал Ней – один из первых в 1814 году в Фонтенебло отрекся от Наполеона и решительно настаивал, чтоб император французов отказался от престола и короны. Новое бурбонское правительство вознаградило неё званием пэра и видным военным постом, что, однако, не могло примирить официальные круги и новое роялистское общество с Неем, как и со всеми прочими Наполеоновскими маршалами. Особенно доставалось тогда женам маршалов. Остротам и насмешкам на их счет не было конца.

В январе 1815 г. Ней удалился в свое поместье, а уже в марте его вызвал в Париж военный министр Сульт. Наполеон тогда возвращался и Нею поручалось командование в Безансоне. Король принял маршала, который подтвердил свои заверения в преданности королевству и обсуждал с ним меры, какие следовало принять, чтоб парализовать предприятие Наполеона. Это предприятие он называл проклятым и сумасшедшим. Наполеона следовало бы засадить в Шарантон, сказал Ней, но король полагал, что желания маршала простираются чересчур далеко. 10 марта Ней принял командование над войсками в Бевансоне, в составе которых числилось до 6.000 человек. В целом ряде настойчивых писем он просил военного министра о подкреплениях, ратовал за дело Бурбонов, организовал противодействие, ободрял обескураженных сторонников легитимистского правительства.

А Наполеон тем временем шел вперед, все стекалось к нему, вскоре примкнул и сам Ней. 14 марта он собрал свои войска, прочел им прокламацию и с криками «Vive l'empereur!» повел их к императору. Солдаты с восторгом шли за ним. Враги неё хотят видеть в тогдашнем образе действия маршала предумышленную измену.

Вельшингер говорит, что Ней был человек минуты, отзывчивый на всякие впечатления. Твердый, лаконичный, решительный на поле битвы, он в обыденной жизни и особенно в области политической обнаруживал слабость и нерешительность. Появление Наполеона произвело на него своего рода обаяние. Император настолько властвовал над ним своим умом, своей волей, своей силой, что маршал подчинился ему тотчас же, как только снова восстановился магнетический ток между ними. Тогда ведь Франция была точно загипнотизирована. Наполеон принял маршала с открытыми объятиями. Маршал стал было рассыпаться в извинениях, но император прервал его речь, облобызав неё. Однако, полного доверия Наполеона Ней не мог вернуть. Поведение маршала в Фонтенебло нельзя было забыть. При Ватерлоо под ним были убиты четыре лошади. Он и сам предчувствовал, что там для него разыгрывается последняя партия. «Если меня не сразит пуля англичан, – говорил он, – то меня расстреляют эмигранты».

По возвращении в Париж, после поражения Наполеона, он снова совершил политическую неловкость. Вообще в политике он поступал как ребенок. И на этот раз он скомпрометировал себя в палате пэров. Он держал речь на тему о том, что все погибло и что необходимо безотлагательно войти в переговоры с союзниками, т. е. с противниками Наполеона. Речь эта произвела чрезвычайно дурное впечатление. Нею было бы приличнее помолчать. Тут только он понял это, наконец, удалился от дел, хотел отправиться в Швейцарию, потом в Америку, а попал в Сен-Альбан. Там его настигли приказы 24 июля, так называемый список проскрипций, в котором 38 бонапартистов назначены были к изгнанию или поступали под надзор полиции, и 19 генералов предавались военному суду. Во главе их значилось имя неё. Этот список составлялся Фуше и когда Талейран заметил ему, что там много невинных, тот ответил с цинизмом: «хотят имен». С тех пор вошли в обыкновение такого рода списки, и плохо приходилось тем, кто считал себя врагом составителей их! Тем же Фуше был отправлен в ссылку и знаменитый Карно, который за две недели до этого, вместе с Фуше, находился в составе временного правительства. Но Карно назвал Фуше предателем, а Фуше назвал Карно «олухом».

Два офицера королевской гвардии конвоировали маршала в Париж, где он был посажен в Conciergerie. Всю дорогу до Парижа неё оскорбляла чернь, нередко делая угрозы ему. Первый допрос, какому подвергся Ней, касался его внезапной измены в Безансоне. Была ли она преднамеренна? Маршал ответил образным сравнением: «это походило на прорвавшуюся плотину. Все казалось потерянным, и события увлекли меня за собой». Между тем собирался военный суд. Председательствовать должен был маршал Монсей, но он отклонил от себя эту честь в письме в Людовику XVIII, преисполненном патриотического негодования. Монсея лишили звания пэра, а маршала Журдена назначили председателем военного совета, в состав которого вошли маршалы Масена, Ожеро, Мортье, генерал-лейтенанты: Мэзон, Виллат и Клапарэд. Военный совет открыл свои заседания только 9 ноября. неё взялись защищать тогдашние светила парижской адвокатуры Берейры, отец и сын, и Дюпень. Доводы защитников, изложенные в горячей и блестящей речи Берейра-отца, сводились к тому, что военный совет не компетентен в настоящем деле, что Ней – пэр Франции и потому может быть судим только палатой пэров. И военный совет согласился с таким заключением. Ней считал себя спасенным.

Вельшингер полагает, что военный совет сделал бы лучше, если бы осудил маршала, представив приговор на высочайшее воззрение короля, и что король, наверное, помиловал бы его. Конечно, Людовик XVIII был самым умеренным из роялистов, но еще вопрос, мог ли он воспротивиться давлению своих родственников и приближенных, тем более, что в данном случае смерть неё была бы на совести его прежних товарищей, которые поступили все более или менее также, как и он. Вот почему, вероятно, члены военного совета так охотно воспользовались предложенным адвокатами выходом. Роялисты были вне себя от ярости и негодования. Они боялись того, что жертва ускользнет от них. Даже дамы давали волю своей кровожадности. Вмешались в дело и министры союзных держав. Поццо ди-Борго пригрозил, что он сошлет неё в Сибирь, если он не будет наказан. Герцог Ришелье, стоявший тогда во главе французского правительства, «от имени Европы» потребовал от палаты пэров казни неё. Генерал-прокурор Белларт настаивал на том, чтобы палаты немедленно приступили к разбирательству этого дела, и палата пэров, чтоб соблюсти приличие, решила предварительно составить доклад по сему предмету. Общественное мнение и палата депутатов обнаруживали недовольство медлительностью пэров. В парламенте высказывались резкости по адресу их. И без того, мол, безнаказанность длилась довольно долго.

21 ноября начался разбор дела. Из 214 пэров присутствовали всего 161. Обвинительный акт генерального прокурора выставил события 13 и 14 марта в Безансоне в неблагоприятном свете для маршала. Но Беррейр все-таки и на этот раз мог похвастаться своим успехом: по его ходатайству, несмотря на яростный протест обвинителя, палата пэров постановила отложить судоговорение на 10 дней, чтоб Беррейру дать возможность подготовить свою защиту и вызвать свидетелей. Но чего собственно хотели достигнуть этой отсрочкой? Дело и без того казалось проигранным, если принять в расчет щекотливое положение палаты пэров, которой пришлось выдерживать давление общественного мнения, настроение общества и требовательность правительства. Но в то время в Париже имели большое влияние союзные державы. И к ним-то теперь обратилась жена маршала, тщетно просившая Фуше и Талейрана о вмешательстве в дело. Жена маршала просила защиты у всех посланников держав, у Веллингтона, у английского принца-регента. От них зависело объяснить относящийся к этому делу 12-й параграф конвенции 3-го июля, заключенной между временным правительством и союзниками. Параграф этот мог спасти маршала. Самая конвенция касалась капитуляции Парижа, а помянутая статья обеспечивала всем жителям (в самом обширном смысле слова) полную безнаказанность. Приказами же 24-го июля правительство Людовика XVIII уже нарушило эту конвенцию. Но если бы союзные державы истолковали конвенцию в надлежащем смысле, то маршал был-бы спасен и именно той самой Европой, от имени которой Ришелье требовал головы его от палаты пэров. Державы, однако ж, соблюдали сдержанность, и жена маршала получала всюду вежливые, но холодные ответы. Особенно ответ Веллингтона поражает своей британской жестокостью и не делает ему большой чести, ибо Ней был побежденный, а Веллингтон победитель при Ватерлоо!

4 декабря возобновился процесс неё в палате пэров и продолжался на следующий день. Допрашивали целый ряд свидетелей, в том числе и генерала Бурмона, который в Безансоне состоял под начальством маршала. Между ними тут завязался чисто драматический диалог:

– Маршал увлек нас всех; чтобы парализовать его влияние, я должен был бы убить его.

– Вы оказали бы мне большую услугу, – ответил маршал, – и пожалуй это было даже вашей обязанностью.

Защитники маршала предлагали амнистию в силу 12 параграфа конвенции. Даву, заключавший капитуляцию, хотел говорить, но, по энергическому требованию генерального прокурора, президент палаты пэров, канцлер Дамбрэ, не допустил этого. Тем и кончилось дело. При голосовании 160 пэров признали виновность маршала, причем трое прибавили: «вследствие капитуляции Парижа»; один из пэров отрицал виновность и сказал: «бывают деяния, которые по своему характеру и значению не подлежат человеческой справедливости, хотя бы они казались наказуемыми перед Богом и людьми». Этот пэр, младший среди своих коллег, был герцог Виктор де-Брольи. Затем стали собирать голоса относительно наказания: 139 подали голоса за смертную казнь без апелляции, 5 рекомендовали осужденного милосердию монарха, 17 высказались за ссылку. Пять маршалов и 14 генералов подали голос за смертную казнь. Неизвестно, надеялись ли они на помилование маршала королем? Между полночью и 2 часами утра состоялся приговор, который основывался на декрете 12 брюмера V года. Какая ирония событий! Легитимисты самой чистой воды и самые ярые ненавистники революции подписали свои имена в силу этого декрета, точно дело шло о мести представителю революции.

Через несколько часов приговор был приведен в исполнение. Капитан граф Рошешуар распоряжался казнью. Когда она была совершена, один англичанин позволил себе неслыханное варварство: лошадь, на которой он сидел верхом, перешла через труп неё.

Жена маршала до последней минуты надеялась на помилование. Утром она приводила к Нею его четверых детей и, простившись с ним, поспешила в Тюльери с челобитной. Ее задержали в приемной короля, пока не пришло известие о совершившейся казни. Тогда герцог Дюрас осторожно сообщил ей это известие, прибавив, что аудиенция её у короля теперь уже не имеет смысла.

Ней в глазах бонапартистов сделался мучеником. Там, где его расстреляли, за обсерваторией, стоит теперь его памятник.

Политические процессы, как показывает и этот пример, никогда не производят впечатления торжества правосудия. Они всегда являются актами произвола. Почти можно признать счастьем для обеих сторон, не только для подлежащего каре, но и для наказующей власти, когда приговор постановляется заочно. В Европе не мало видных государственных деятелей, бывших скомпрометированными в дни революций и считавшихся политическими преступниками. Тем большей политической ошибкой представляется казнь неё во Франции 1815 г., что там в течение каких-нибудь 15 месяцев переменились четыре правительства, не считая временных, и все четыре пользовались услугами одного и того же персонала и одних и тех же военных. Где тут было искать надлежащего критерия для отречения, неверности, измены?