Война 2010: Украинский фронт

Прильнувшие к прицелам люди просто таки почувствовали, как тяжелая болванка продырявила транспортный самолет километром впереди, и как он просел. Зато вдали, за этой мишенью ввысь снова ударил фонтан пламени.

– Товарищ майор, мы похоже…

– Надо же? Штуки два сразу рубанули. Кому будем рассказывать – не поверят.

В наушниках послышалось, как наводчик Ладыженский хохотнул. А может, это сделал Громов. Не имело значения, им всем внезапно стало весело. Вершилось именно то, для чего когда-то и изобретали сложную штуку под названием боевой танк. Он творил вокруг локальное светопреставление. Причем, совершенно без противодействия. Это веселило тоже. Им выпала честь делать все нехорошее за весь батальон. В коротких паузах, когда механизм автоматического заряжания выбирал маркированные снаряды, майор Шмалько, поливал окружающую авиатехнику из 12,7-миллиметрового НСВТ. Действие тяжелых пуль по отношению к покоящимся на земле самолетам было немногим хуже воздействия снарядов. Тем более, стрельба велась очередями. Причем, поначалу увлекшийся майор позорно мазал, ни чуть не хуже призывника-непрофессионала Ладыженского. Тогда он прерывал лекцию о ТТХ, звучавшую примерно следующим образом: «Перед вами, солдатушки, пулемет НСВТ, то есть, пулемет танковый, и по принципам социалистического соцсоревнования и совместного коммунистического труда, созданный аж тремя конструкторами – Никитиным, Соколовым и Волковым…»; и начинал успокаивать себя продолжением прерванного ранее все того же монолога вольной тематики:

– Забыли мы, братцы, зачем нужна армия. Обрабатывали мазанкой бордюрчики, слушали советы всяких «советов матерей». Будто женское дело воевать. Делали из армии передовой детский садик. Вообще-то, если честно, то и его не делали. Все тонули в текучке, в нарядах и хозпоручениях. Никак не могли разгрести всегдашнюю недостачу того и сего. Да и вообще, не успевали призванных одеть-обуть, глядь – их уже следует рядить в парадки и – в положенный отпуск. А там, не успел вернуться – давай готовься к почету дембеля.

Никто, даже он сам, по-прежнему не мог ничего этого слышать. Вокруг рвались даже не керосиновые бочки – целые керосиновые озера. Им, внутри танка, не дано было ощутить, но жар чувствовался за сотни метров. Но конечно, такая песня одностороннего разрушения не могла длиться слишком долго. Теория вероятности и ее антропоморфные следствия, типа законов Паркинсона и прочего, рано или поздно должны были вмешаться. Они все и так потеряли минуты, вылившиеся в праздник огня.

Некоторое время танк маневрировал, обходя зону пожара. Сигнализатор облучения более не мигал, может, в процессе уничтожения лайнеров они ненароком сожгли и этот не обнаруженный визуально ПТУРС? Шмалько откупорил люк и высунулся наружу. Хотелось осмотреться вокруг, без окантовывающих мир перископического прибора наблюдения, и поискать новые цели. Кроме того, сверху работать зенитным пулеметом казалось удобнее. Боекомплект 12,7-миллиметровых патронов был не так уж велик, а точность шла рука об руку с бережливостью.

* * *

…И все же,
Суд в демократии не слишком уж суров,
Гораздо хуже взгляды горожан,
Не мегаполис ведь, и нет метро,
Такси иль личного автомобиля,
Где спрятаться возможно за стеклом
Тонированным. Город небольшой —
Столица полиса. И населенье может,
Его мужская часть, по крайней мере,
Рассесться в стадионе целиком.
Вот трусов-то и нет, и дезертиров тоже…

2. Побудка

Войны всегда наступают неожиданно. Или так… Для любителей орфографии и обостренного, не затертого с младенчества инстинкта языка… Война всегда начинается внезапно. Причем, что интересно, да и несколько странно, на первый взгляд, даже для нападающей стороны. Нижние звенья войскового братства узнают о том, куда и зачем направляются почти в последнюю минуту. Да, с точки зрения готовности к этим самым неожиданностям, такое гораздо хуже. Зато надежно предохраняет от длинных, не заклеенных скотчем языков.

Данный случай не составлял исключения, и кроме всего, относился к другому множеству. Ибо речь сейчас о тех, на кого напали – о жертвах агрессии. Конечно, командир танкового батальона майор Андрей Валентинович Шмалько не удосужился угодить в число непосредственных жертв первого удара. И тем не менее…

Звонок оторвал его от родной, любимой подушки.

– Да! – сказал он, мгновенно пробуждаясь. – Шмалько слушает!

– Это Пасечник! Помните такого, майор! – встречно заорали в трубке.

Шмалько поморщился, еще раз покосился на светящуюся зеленью панель настенных часов.

– Слушаю, Игорь! Чего кричать-то? – Тон был понятен, но фраза дешифровывалась по-другому: «Какого хрена! Полтретьего ночи!». Однако Шмалько прекрасно помнил, кем является Пасечник. Не стоило настраивать против себя такого человека из-за какой-то ночной побудки. Подумаешь… Побудка для военного – это стиль жизни, за такое, в частности, и обещается ранняя пенсия в светлом далеком завтра.

– Что-то случилось, капитан? – спросил Шмалько испугавшись двухсекундной тишины в трубке. Он уже окончательно проснулся, и теперь соображал как следует. Грубить и кричать было совершенно нельзя: требовалось ценить эту деловую дружбу и то, что капитан Пасечник разрешал вести себя фамильярно – именовать по-простому – «Игорь». Рядом на кровати зашевелилась жена.

– Сейчас, Игорек, я перейду к другому телефону, – сказал Шмалько приглушенно, уже разыскивая ногами тапочки под кроватью. Нашелся один. «На фига они мне сдались!», – чуть не ругнулся командир батальона.

– У тебя трубка или простой телефон? – спросил Пасечник издалека.

– В смысле? – не понял Шмалько, и тут же понял. – Нет, проводной пока, а в зале…

– Тогда уж лучше говори отсюда, – подсказал Пасечник. – Так меньше вероятность… – он опять замолчал.

– Что-то случилось? – снова спросил Шмалько, окончательно сбиваясь с толку. В голове уже пестрел, начиная не в шутку разгоняться, калейдоскоп вариаций на тему ЧП различного уровня разрешения. Ведь Игорь Алексеевич был, как-никак, особистом уровня штаба армии. Вернее, ныне наименование «особист» рассматривалось, как пережиток кошмара тоталитарного прошлого и коллеги Пасечника именовались несколько по-иному, но суть то…

– В том-то и дело, майор, – пояснили в трубке едва слышно. – Случилось. Вы единственный в командном звене батальонов кому я… Кстати, вы еще на должности?

Карусель предчувствий в голове Шмалько сменил вектор вращения, переключившись в перебор вариантов, за что в нынешнее, туманно-смутно-оранжевое время его могли ускоренно снять с занимаемого поста. И ладно должность, главное чтобы из армии не… Он натужено, и даже слащаво хохотнул:

– Часа четыре назад, вроде, еще командовал, Игорь. Или это такая…

– Извини, Андрей, но мне совершенно не до шуток, – очень серьезно сказал Пасечник. – Короче! Слушай внимательно. У нас просто может не хватить времени на долгие объяснения.

– Да, – сказал Шмалько, подтверждая готовность внимать. Не мог же он в самом деле, ляпнуть в гражданскую линию связи что-то типа: «Готов! Диктуйте!». Ведь это смотрелось бы совсем уже нелепо, тем боле на фоне тапочек, которые, автономно действующие ножные пальцы наконец-то нащупали, и даже самостоятельно разобрались на счет право-левой ориентации.

– На нас напали турки, – произнес Пасечник.

– В смысле? – реально не понял командир танкового батальона. – На кого напали?

Калейдоскопу в голове явно не светило быть надежным гироскопом ориентации: он снова изменил спин. Пошел перебор вариаций: какие-то турки-нелегалы напали на офицеров штаба, или даже, некая турецкая банда напала на сам штаб армии в Луганске, или…

– Турция напала на Украину, – со странной отрешенностью растолковал Пасечник.

– То есть…

– Не перебивай, Андрей. Молчи! Нас могу рассоединить в любой момент. Никто сейчас официально войны не объявляет – не тот век. С информацией и у нас самих туго. Есть отдельные… Ну, в общем, наши «оранжевые»… или какие там сейчас?… Они не собираются ничего предпринимать. Армия выведена из игры. Настоящего приказа вам не поступит. Действовать, я имею в виду. Однако точно известно, что на донецком аэродроме уже высажен десант. Настоящий военный десант, без шуток. Хотя может, и банды наемников, даже чеченские боевики какие-нибудь, кто знает? У турок ведь с ними налажено.

– А как же… – не нашелся Шмалько, в полной растерянности переваривая несъедобность сказанного.

– Я же сказал, армия, и ПВО, все и вся, в общем, выведены из игры. Приказа не будет. Все, Андрей, извини. Я не могу говорить. Похоже…

Из трубки пошли неприятные гудки.

– Что там? – спросила жена из темноты. – Опять…

– Да, готовность, – отмахнулся майор Шмалько.

– А чего неожиданно? – поинтересовалась супруга, со знанием дела. – Или все утром начнется?

– Не-а, сейчас, – сказал Шмалько, в действительности все еще находясь в странной прострации, и даже не представляя, что и как предпринимать.

– Чего с вечера-то молчал, Андрюша? – проворчала подруга жизни. – Я бы хоть тормозок…

– Мысль верная, – сказал командир батальона, вскакивая. – Сделай что-то по быстрому. И в термос чего-нибудь.

– По быстрому, – недовольно буркнула жена. – Я что – солдат? – Однако ночник над кроватью она уже зажгла и заспанно зажмурилась на свет.

– Извини, любимая, – мягко подстелил Шмалько, оборачиваясь и наклоняясь, чтобы поцеловать. – Я как-то забылся, закрутился вчера.