Цена добра

Когда умирала моя прабабушка, мне было тогда два года, говорят, что она свой талисман, на котором арабской вязью была расписана молитва, передала моей матери и сказала: «Это – для Фазу, ей в жизни будет очень трудно; а до того, как она поймет смысл талисмана, носи сама». Мне его дали, когда я пошла в седьмой класс и с тех пор ношу его с маминым наперстком и никогда с ним не расстаюсь…

Не раз в моей жизни случалось так, что я стою на краю пропасти, одной ногой как будто уже проваливаюсь в нее. Но в этот же момент, когда уже казалось «все!», меня словно кто-то невидимыми руками перемещает на лужайку. И мне кажется, что Аллах спасает меня, потому что я никогда не сомневалась в его могуществе и справедливости.

Я глажу свой талисман и вспоминаю прабабушку, которую знала только по рассказам и которая с детства вошла в мое сознание как очень мудрая, проницательная женщина. Вспоминаю маму, Цурмилову Патимат и, подняв руки, благодарю Всевышнего: «Аллах, алхамдулилла, ты опять спас меня от черной зависти и ненависти».

Сейчас я думаю: кому завещать свои талисманы, кто из моих внучек сможет оценить важность и значимость моего дара; кто будет искренне любить и верить в их силу?

Уже тропа не звенит

Рухну в зеленую свежую бездну —
На склон луговой упаду,
Увижу омытые синью небесной
Ромашки, лютики и лебеду.
Зажмурюсь – и, словно в теплую землю,
Их корни впущу прямо в грудь свою.
Их муки приемля, их счастию внемля,
С весенними соками душу солью.

    Фазу Алиева

«Поэты – непризнанные законодатели мира».

    П. Шелли

Уже тропа не звенит под моими ногами, напевая таинственную мелодию, чтобы я сама разгадала ее смысл, чтобы она потом словами легла в моем сердце, создавая почву для новых стихов. Уже тропа не бежит навстречу, ускоряя мой шаг, не ставит передо мной вопросы жизни, над которыми мне нужно думать и думать, находить ответы, находить для них такую форму, чтобы каждое слово сверкало. Эти загадки делали меня молчаливой, я искала одиночество, чтобы остаться с ними наедине. Когда человек думает, он становится духовно богаче, моложе и одухотворенней.

Уже тропа не звенит под моими ногами, но жизнь становится все дороже и дороже. Каждый камешек, травинка, букашка становятся чудом, что никогда не сотворят человеческие руки; это подарки судьбы, посланные нам свыше…

Эта любовь к созданиям природы – во мне с самого детства, но тогда видела я все по-другому. Вспоминаю, как лежу в сочной, зеленой траве, раскинув руки по сторонам. Жужжат пчелы. О чем-то поют стрекозы, бабочки с тонкими, прозрачными крылышками порхают с одного цветка на другой. На травинках совсем близко играют друг с другом божьи коровки. О, какая красота! Ярко-красные с черными крапинками, они как долгожданная добрая весть. У них своя особая песня, очищающая, легкая, беззаботная. Я смотрю на них до тех пор, пока сама не уподобляюсь им. Я становлюсь легче пушинки. А на синем небе бурлят белые облака, создавая разные образы: то молодые обнимаются, то старик гладит длинную бороду, то медведь лениво поворачивается из стороны в сторону. Уже мне кажется, что не луга издают ароматы, а пахнут всеми цветами облака и небо.

Я не прошу у Аллаха, чтобы тропинка, как раньше, зазвенела под моими ногами, чтобы меня вернули в молодость – это было бы глупо; но прошу у Аллаха, чтобы я умерла на сочном лугу, чтобы надо мною летали, играя, божьи коровки, красные с черными крапинками, чтобы пахло кругом фиалками и всеми дарами земли, чтобы на синем небе бурлили белые облака и чтобы все это застыло в моих глазах и унесла бы я образ любимой земли с собой в землю.

Что расстояние, что границы?
День изо дня
На всех путях
Во мне родной очаг дымится,
Горит недремлющий чирах.
Во мне, усталости не зная,
Ликуют птичьи голоса,
Жемчужно светится ночная,
На травы павшая роса.
Во мне певуче и бессонно
Переключаются ключи,
И в дом бегущие со склона
Журчат студеные ручьи.
Во мне над темною чинарой
Серебряная россыпь звезд,
И крик птенцов под кровлей старой
Из тесных ласточкиных гнезд…

И пусть тропинка уже не звенит под ногами и жизнелюбие не бурлит, как река при обильных дождях, все равно, воспоминания во мне спрессованы и фундаментальны, поднимая меня в необъятный мир.

Странная собака

Ломает голову философ
День изо дня, из года в год:
Жизнь, задавая тьму вопросов,
На них ответа не дает.
Свечу надежды зажигаю,
Но сокрушенно полагаю:
Она сгорит быстрей, чем я
Проникну в тайны бытия.

    Фазу Алиева

«Позорно не наказание, а преступление».

    И. Гердер

Время было очень трудное – первый послевоенный год, голод еще свирепствовал – страшная засуха сжигала все дары земли. Но свои байрамы (праздники), почитаемые предками, аульчане строго соблюдали. Принято было, когда отары с чабанами возвращались с зимних пастбищ, встречать их вкусной едой, танцами, песнями. За аулом была большая поляна Талаар, словно Аллахом созданная специально для таких торжеств. Посередине поляны – небольшое озеро, сюда по дороге на пастбище и на обратном пути приходили отары на водопой. Хоть озеро было и маленьким, казалось, что чем больше из него пьют воды, тем оно становится полнее.

В тот послевоенный год аульчане тоже устроили байрам. Правда, больше половины чабанов были женщины. Аромат трав и цветов смешался с ароматом чеснока и кислого молока, в больших тарелках красиво разложены жареные и вареные картофелины, пирожки, чуду; играла зурна, и бил барабан. Танцевали старики, женщины и дети. Но одна маленькая девочка очаровывала всех: на ней был сшитый из старого атласа национальный костюм – хабало, на голове крючком вязаный тастар.

– Чья это дочка? – спросил один чабан в выцветшем военном кителе.

– Это дочка Салима. Когда он уезжал на фронт, она была еще в утробе матери, – ответили ему.

И чабан, как приз за лучший танец, подарил ей маленького ягненка. Мать и дочь унесли домой большую радость, чем эта ярочка. За ней ухаживали, как за ребенком. Первое время даже выделили ей место в комнате. Куда бы мать с дочерью ни ходили, она бегала за ними, как привязанная. Ярочка оказалась очень баракатная (благодатная), с нее у них начало подниматься хозяйство. Она принесла им двух ягнят, потом выросли еще… Раньше эта семья не могла на зиму готовить сушеное мясо, а теперь к осени они выкармливали уже своих баранов.

Но в каждом ауле есть люди, которые готовы загребать жар чужими руками. Так, четверо молодых ребят «положили глаз» на этих откормленных, ухоженных баранов с тяжелыми курдюками. И решили однажды в темную ночь увести их. Двое остались за забором, а двое влезли во двор. План был прост и ясен. В доме находились вдова погибшего на фронте и уже повзрослевшая дочь. Они побоятся выходить, если даже собака залает. По заранее намеченному плану двое должны были через забор передать баранов своим сообщникам. Но, как гласит пословица: «Если хочешь, чтобы Аллах смеялся, составь себе планы на будущее». Воры были совершенно уверены в благополучном исходе своей задумки; наверное, в мыслях уже шашлыки жарили и вдыхали его аромат. Собака почему-то не лаяла, виляя хвостом, она ходила около воров. А когда они поймали первого барана и хотели передать через забор, она бросилась прямо в лицо вора: сомкнулись челюсти – и страшный крик разорвал ночную тишину – собака оторвала нос любителю чужих баранов…

Конечно, воров поймали на другой день; видимо, у милиции эти бездельники были на примете. Правда, безносого поймали в другом ауле – он прятался у тети.

Но самое смешное было на суде, когда он все время повторял: «Странная у них собака: не лает, а кусает».

Коль хитрый зверь уходит от капкана,
Продлив существование свое,
Его, ей-ей, в герои прочить странно:
Не храбрость тут, а попросту чутье.
И ты, уйдя от пули и дубины,
Не слишком радуйся своей судьбе:
Кровь за спиной и черные руины —
Как вечное проклятие тебе.

Тайна души

Почему у жаворонка
Столько песен?
Потому что жаворонку