Избранный выжить

Ничто так не поучительно, как собственный опыт, лишь бы только была способность его осмыслить. Еще важнее – пытаться понять чувства других людей. Это не так трудно – достаточно сообразить, что они чувствуют то же, что и ты сам. Я почти уверен: что парализующий страх, испытанный мною в те дни, повлиял на мое врачебное будущее. Я всегда стараюсь объяснить больному и обсудить с ним его состояние – уже теперь, много лет спустя, когда я сам стал врачом.

Через пару дней мы едем в больницу, и меня оперируют, так и не объяснив, что со мной. Это страшно, но не настолько, как я себе представлял. Когда я просыпаюсь после операции, все очень заботливы, ходят вокруг моей кровати на цыпочках, мне не разрешают пить, только через несколько дней можно будет есть обычную пищу и вставать. Меня выписывают через девять дней, когда снят последний шов, с предупреждением, что мне нельзя напрягаться и несколько недель нельзя ходить в школу. Так было принято после операций на животе в тридцатые годы.

Но я поправляюсь быстро, выхожу на улицу и играю во дворе. Это большой, разделенный пополам двор огромного дома по Аллее Свободы, где мы теперь живем – и во дворе я встречаю Манека Розена.

В Ченстохове есть две еврейских школы, одна из них так и называется – Еврейская школа, по всей стране есть такие школы, другая – частная, школа Аксера, там учатся в основном девочки. В польской школе я иногда слышал, что мальчишки собираются после уроков драться с учениками Еврейской школы. Звучит устрашающе, но я понимаю, что чаще всего они просто хотели подразнить меня. Какие из евреев драчуны?

Манек Розен учится в Еврейской школе. У него густые черные волосы, спокойные синие глаза, неторопливые движения, он силен и уверен в себе, никогда не отводит взгляда. Манек очень великодушен, я обнаруживаю, что с ним вполне можно бороться, он свято соблюдает благородные правила борьбы. Мы боремся, чтобы попробовать свои силы. Такая борьба никогда не переходит в драку. Он похож на добродушного медвежонка – подумать только, что есть такие еврейские мальчишки!

Манек тоже ходит в четвертый класс, как и я, и однажды он приглашает меня пойти с ним в Еврейскую школу. Мы приходим как раз к началу большой перемены. Почти все разговаривают со мной, как со старым знакомым. Даже девочки обращаются ко мне, смотрят в глаза и смеются. У всех дружелюбные лица, я легко запоминаю имена. Я здесь свой, среди этих еврейских мальчиков и девочек, совершенно естественно, без притворства, я ощущаю себя одним из них уже к концу тридцатипятиминутной большой перемены.

Никто не пытается уговорить меня сменить школу, в этом нет необходимости. Когда я прихожу домой, я просто заявляю Саре, что больше никогда не пойду в польскую школу, даже за своими книгами, ноги моей больше там не будет.

Сара в сомнениях, но не говорит ни слова. Это очень мудро с ее стороны. Она даже не пытается возражать – все равно бы не помогло. Жаль, я не знал раньше, что есть такая школа. Покорно ходил туда, куда меня определили. Посреди учебного года я меняю школу, меня записывают в Еврейскую школу, и я даже не иду на встречу с директором – в этом нет необходимости.

Мы сидим по двое, со мной за партой сидит Генек Уфнер. Это предпоследняя парта в ряду у двери. Позади нас, за последней партой сидят рыжий Владек Копински и Эдди Зандштайн, всегда с тщательно причесанными влажными волосами, впереди – две девочки, Паула Шлезингер и Розичка Гловинска.

С самого начала я чувствую себя как дома, я хочу как можно скорее наверстать упущенное, насладиться дружбой, которой мне так не хватало в польской школе. Здесь я могу подойти к любой группе ребят – никто не замолкает при моем приближении, никто не поворачивается ко мне спиной. Ребята ходят ко мне домой, я хожу к ним, мы играем в пуговички – популярную в те времена игру. Я играю чуть ли не лучше всех, я же сын портного, а какая у меня коллекция пуговиц! Я начинаю интересоваться девочками и воображаю, что они интересуются мной.

Может быть, надо сначала пройти через то, что прошел я, надо осознавать себя изгоем. Только после этого можно по-настоящему оценить дружбу, почувствовать свою нужность, понять, что ты среди своих – вещи, для большинства совершенно естественные.

Из-за болезни я порядком отстал, к тому же мне нужно быстро догнать товарищей в новых для меня предметах – иврите, истории евреев, библии и иудаизме. Несмотря на это, я веду себя легкомысленно. Во время уроков я мечтаю, дома для уроков времени нет, у меня появляются плохие оценки. Это беспокоит Сару, она после каждого визита в школу приходит домой огорченная – но мне все нипочем. У меня появилась уверенность в себе, я начинаю понимать, что я хочу делать – и делаю то, что хочу.

Идет время – счастливые, беззаботные месяцы и годы. Я встречаюсь со своими друзьями, но чаще всего я в компании девочек – лучше всего я себя чувствую с девочками, часто я единственный мальчик в их обществе. Высокая, с командирскими наклонностями Доська Ференц, скромная Стуся Наймарк, молчаливая Розичка Гловинска, могучая Поля Шлезингер, веселая Бронька Масс и серьезная Ханка Бугайер – мальчики спорят, кто из двух последних красивее. Как-то вечером я целуюсь с Доськой Ференц, правда, по ее инициативе, но влюблен в мягкую, всегда дружелюбную Стусю Наймарк. Мы встречаемся каждый день, иногда даже целуемся за шкафом – невинная, нетребовательная детская влюбленность.

У меня по-прежнему не хватает времени на уроки. Всегда добродушный, страдающий плоскостопием, учитель географии профессор Шаффер (все учителя в Польше носили титул профессора) вызывает меня отвечать не иначе, как следующим образом: «Эйнхорн, Эйнхорн, – он дважды повторяет фамилию, это звучит очень укоризненно, – подойди к карте, ты, как всегда, ничего не знаешь, а я, как всегда, поставлю тебе двойку».

С помощью каких-то влиятельных знакомых мне все же удается поступить в гимназию – с тройками по всем предметам, но я остаюсь в том же классе, со всеми моими товарищами.

Наша квартира имеет два входа. Один – парадный, с широкой лестницей. В большой прихожей четыре двери: прямо – в примерочную, налево – в мастерскую, и две двери направо, в комнаты Романа и Рози. С черного хода, из маленького внутреннего двора, узкая лестница ведет в остальные комнаты – гостиную и родительскую спальню. Роман переехал от родителей, у него теперь своя комната, я по-прежнему сплю на диване в гостиной. Рози – младшая сестра Сары – переселилась к нам, а самая младшая, Карола, иногда тоже живет у нас, в комнате Рози.

Рози и Карола – единственные в большой семье, кто так и не вышел замуж. У Рози черные, прямые, гладко зачесанные волосы, большие влажные карие глаза и великолепная светлая кожа. Говорит она чуточку в нос. Рози слегка полновата, никогда не ходит в парикмахерскую – укладывает волосы сама, одевается не особенно элегантно, хотя Сара и пытается ей помочь. Всегда носит обувь на низких каблуках. Рози – серьезная, мягкая и добрая девушка, хотя и не так красива, как остальные сестры. Кавалеры не дежурят у подъезда, она почти никогда ни с кем не встречается. Карола тоже не замужем, но она моложе, всегда весела и кокетлива. У нее множество поклонников, но Карола рассчитывает на Генека Эпштейна, темноволосого бухгалтера в мастерской Пинкуса.

Я очень радуюсь, когда Карола приезжает в Ченстохову. Я всегда стараюсь залучить ее на прогулку на «дептак» – прогулочный тротуар для школьников на широкой Второй аллее. По правой стороне Аллеи, где висят огромные «часы Паздерского», над входом в его же аптеку, прогуливаются ученики еврейских школ, по левой – юноши и девушки из польских школ. Никому и в голову не приходит пройтись по «чужой» стороне улицы. По тенистому бульвару в середине Аллеи гуляют взрослые. На удобных, выкрашенных в зеленый цвет деревянных скамейках, появляющихся на бульваре каждую весну, сидят мамы с младенцами. Я очень горжусь, когда иду по бульвару с веселой, красивой, элегантной, на несколько лет старше меня Каролой.

Мне очень нравится и Рози, несмотря на ее застенчивость и молчаливость. Именно Рози нянчится с нами по вечерам, когда родители куда-нибудь уходят. Когда Роман засыпает, а я ложусь с книжкой, Рози иногда приходит в гостиную, садится на диван и медленно расчесывает мои непослушные темно-русые волосы. Мы оба молчим, но я очень люблю, когда она стоит или сидит рядом, и задумчиво водит расческой по голове. Потом она уходит и тихо закрывает за собой дверь. Я иногда представляю себе, как я дотрагиваюсь до нее, пробую вообразить, как она выглядит без одежды – однажды я видел ее выходящей из ванной в коротком, не до конца застегнутом халатике, под халатиком ничего не было. Мне никогда не приходят в голову такие мысли, когда я думаю о Кароле, например, или о моих девочках-сверстницах.

Я довольно часто бываю в мастерской, особенно во время долгих каникул, когда мне не нужно идти в школу и все мои товарищи уезжают. В мастерской тоже стало больше места, но в остальном все осталось по-прежнему – такая же здоровая, дружелюбная и профессиональная атмосфера. Говорят о том, что происходит в Германии, об Адольфе Гитлере и еврейских беженцах, которых выгнали из своей страны, о том, что многие евреи уезжают в Палестину; а Палестина – это каменистая пустыня и болота, малярия и невыносимая жара. И все равно многие еврейские юноши и девушки, халуцим – пионеры, едут в Землю Обетованную большими группами. Землю, с которой евреи разлучены уже почти две тысячи лет. Они возделывают каменистую почву, осушают болота, организуют огражденные и вооруженные сельскохозяйственные поселки – кибуцы, где все делится поровну – работа, опасности и скудная прибыль.

Пинкус все больше времени посвящает обучению меня портновскому делу – он очень рад, что я опять зачастил в мастерскую. Он просит своих помощников научить меня – каждый своему делу – но я все еще слишком мал, чтобы Гарбузек научил меня, как правильно гладят пиджаки. Я часто бываю с Пинкусом в мастерской по вечерам, когда ему ничто не мешает и он, тщательно и сосредоточенно, кроит очередной костюм. Раскрой он, как правило, делает сам. «Это стратегически важно, – говорит он мне, – здесь, за столом, создается костюм, и если с самого начала что-то сделано неверно, потом очень трудно, а иногда и невозможно исправить».

Даже Пинкус заговаривает о Палестине. Мы сами не можем туда ехать, там слишком жарко. Пинкус говорит, что он не может работать, когда жарко. Да и кому шить костюмы в Палестине – евреи носят рубашки и брюки, арабы – свои длинные, до пят, одежды. К тому же он не может бросить своих помощников – он знает все об их частной жизни, радостях и огорчениях.

И в школе слышны разговоры о Палестине, о хахшарах – специальных подготовительных лагерях для халуцим, которые туда поедут, о жизни в еврейских поселениях. Специальная организация занята сбором денег для приезжающих – чтобы купить землю в Палестине и обжить ее. Организация называется Керен Кайемет. В каждом еврейском доме есть характерная бело-голубая жестяная коробочка с надписью «Керен Кайемет», туда можно складывать деньги. Сара каждый раз, приходя с покупками, кладет туда немного денег, те, кто приходит в гости, вместо того, чтобы покупать цветы, опускают соответствующую сумму в коробочку, карточные выигрыши идут туда же. Раз в полгода приходит молодая девушка с ключиком, забирает деньги и оставляет квитанцию – если Саре кажется, что денег мало, она добавляет несколько ассигнаций. Кроме того, Пинкус каждый год делает взнос во вновь образованную организацию, Еврейское агентство, Керен Хайесод, которая помогает евреям эмигрировать из стран, где они подвергаются преследованиям – главным образом из Германии.

Мы делаем, что можем – собираем деньги, но халуцим, которые едут туда – настоящие герои. Они должны за один день построить какое-то жилье – ядро будущего поселения – и окружить укреплениями, чтобы как-то защищать его, когда настанет ночь.

Подумать только, вооруженные евреи! Иметь оружие, владеть землей и возделывать ее евреям с незапамятных времен запрещено в Польше, России и других странах. Новые герои – посланники Еврейского агентства. Они все евреи, в основном жители Палестины, их посылают в страны, где преследуют евреев, чтобы помочь им эмигрировать.

Почему мы так держимся за этот клочок земли, где почти никто не хочет жить? Этот вопрос мы обсуждаем в школе. Это единственное место на земле, на которое мы, евреи, имеем историческое право, единственное место, про которое мы можем сказать, что вернулись домой, хотя и прошло без малого две тысячи лет. Когда-то нас изгнали с нашей земли в Вавилон, но нам удалось вернуться – почему бы этому не случиться еще раз? Потом нас опять прогнали римляне – императоры Веспасиан и Тит. Они не могли смириться, что наши предки не хотели изменить своей вере и своим традициям. Когда изображения чужих богов появились в их храме, они подняли восстание. Религия и традиции запрещают нам изображать Бога, тем труднее было нашим предкам примириться с изображением чужих богов в своей святыне.

Разбросанные по всему миру, мы продолжаем свято придерживаться нашей веры и наших традиций, без своей земли, угнетенные и преследуемые со времен, когда в 73 году после Рождества Христова пала последняя крепость Иудеи, Массада. С тех пор, дважды в день, мы молимся, чтобы нам было позволено вернуться. Я, правда, не молюсь, да и Пинкус тоже. Сара каждую пятницу, вечером, зажигая традиционные свечи, произносит короткую молитву, поскольку это входит в обязанности каждой еврейской хозяйки. Хотя я подозреваю, что она молится главным образом о своей семье, а вовсе не о возвращении – она немного побаивается всей этой истории с Палестиной.

Над беззаботной Европой тем временем собираются черные тучи. В воздухе чувствуется, что скоро грянет гром – но куда ударит молния? Рядом с именем Адольфа Гитлера звучат новые фамилии: Герман Геринг, Йозеф Геббельс, Рудольф Гесс. Речи Гитлера становятся все более истеричными, все более накаленными, о чем бы он ни говорил, все кончается еврейской темой. В киножурналах показывают немецкие войска, марширующие на Рейне, смотреть на это страшно, но, наверное, так и надо – кто может запретить немцам быть хозяевами в собственной стране? В Сааре проводится референдум, там Гитлер и его партия, несомненно, популярны – и Саар присоединяется к Германии. Потом настает очередь Австрии. Гитлер кричит, что Австрия – это неотъемлемая часть Германии, он сам австриец. В газетах и по радио называют новые имена – Дольфус[1 - Энгельберт Дольфус (1892-1934) – австрийский политический деятель, лидер Христианско-социальной партии, позднее – Отечественного фронта. Канцлер Австрии в 1932-1934 годах. Убит путчистами.], потом фон Шушниг[2 - Курт Алоис фон Шушниг (1897-1977) – австрийский государственный и политический деятель.], который в Вене мужественно пытается противостоять нацистам – но напрасно. Его никто не поддерживает и ему никто не помогает – ни дома, ни за рубежом. Гитлеровские танки продвигаются все дальше, тяжеловооруженные немецкие войска маршируют по Австрии, их с хорошо организованным энтузиазмом встречает народ. Те, кто не встречает, сидят в своих домах, они, может быть, просто боятся – и их не видно, о них не говорят по радио, не пишут в газетах, их не видно в киножурналах. Полное единение нации. Мир наблюдает за всем этим, но никак не реагирует, разве что разочарованно вздыхает. Единственный, кто ставит под сомнение аннексию Австрии – итальянский диктатор, фашист Бенито Муссолини, но Гитлер заставляет его примириться с новым соседом, который захотел расширить свои владения.

Новое выступление Гитлера – он считает, что с судетскими немцами плохо обращаются в Чехословакии, он не может этого терпеть. И снова радио, газеты и киножурналы повторяют новое имя – Эдвард Бенеш, чешский премьер-министр. С Чехословакией дело не так просто, как с Австрией. На стороне Чехословакии – симпатии всего мира, но самое главное, что дальновидное чехословацкое правительство, в отличие от всей Европы, успело создать современную оборону. Ее небольшая, но хорошо обученная армия мобилизована, танки и самолеты готовы к бою. К тому же страна связана Договором о совместной обороне с одной из великих держав – Францией. Гитлер кричит и угрожает, британский премьер-министр Невилль Чемберлен взывает к нему из Лондона – а что, Чемберлен не может, что ли, сам приехать в Берлин, если ему так хочется поговорить с Гитлером? И Невилль Чемберлен, глава самой могучей державы Европы и мировой империи Великобритании, едет на поклон к Гитлеру и отдает ему Судеты – и тем самым, одну из союзных стран. Чехословакию.

Когда Гитлер начал вооружать Германию, Чехословакия тоже перестроила свою высокоразвитую тяжелую промышленность – прежде всего заводы «Шкода» и «Татра» – на производство вооружения. Как я уже говорил, страна создала современную армию с танками, авиацией, прекрасно обученными офицерами и солдатами, знающими, за что они воюют. Кроме Германии, Чехословакия – единственная страна в Европе, располагающая такой армией, и, к тому же, в Судетских горах чешско-немецкая граница великолепно укреплена. Какое право имел британский премьер-министр просто отдать чужую территорию за листок бумаги, за пустое обещание, которое он истолковал как «мир в наши дни»? Гитлер убедил Чемберлена, что, кроме Судетов, у него нет никаких территориальных претензий в Европе, он будет полностью удовлетворен, получив Судеты – лишь бы его оставили в покое и не провоцировали, подчеркивает Гитлер. Он хочет получить всего лишь Судеты, естественную, лучше всего укрепленную границу в наиболее подготовленной к войне, высокоиндустриальной стране в Средней Европе.

Лидер Советского Союза, Иосиф Сталин, заявляет: он не считает, что нужно уступать угрозам Гитлера и предавать Чехословакию, он обязуется оказать поддержку чехословацкой армии войсками и авиацией. Но тут немедленно реагирует польское правительство, в тот же самый день оно выступает с заявлением, что не позволит советским войскам идти через польскую территорию. К тому же Чемберлен не хочет разговаривать с красным Сталиным, он больше доверяет Гитлеру. Самая крупная измена предвоенного времени совершается абсолютно открыто, весь мир может день за днем следить за развитием событий, как предают и отдают на поругание наглому диктатору единственную демократическую страну Средней Европы.

Гитлер милостиво жмет руку Чемберлену, позволяет себе натянутую, но все же улыбку – мы видим это на фотографиях. Чемберлен возвращается в Лондон, он глубоко тронут, в глазах у него слезы, когда он размахивает своей бумажкой – «мир в наши дни». В это самое время немецкие войска победным маршем входят в Судеты, и опять хорошо срежиссированные киножурналы показывают нам ликующие массы людей – тех, конечно, кто вышел на улицы.

Конечно, немецкие войска ненадолго задержались на границе. Гитлер снова заходится в крике, он требует отставки Бенеша – Эдварда Бенеша, одного из самых выдающихся дипломатов межвоенного периода, автора Женевского протокола, принятого единогласно Лигой Наций в 1924 году, к тому же инициатора соглашений о запрете агрессивных войн, о действиях третейского суда и о санкциях при межгосударственных конфликтах. Гитлер утверждает, что Бенеш и то, что осталось от его страны, провоцируют великий Третий Рейх – Бенеш отказывается разоружиться и демобилизовать армию. Это провокация, настаивает Гитлер, что, чехи не верят обещанию, которое Гитлер дал Невиллю Чемберлену? Такого недоверия Гитлер вынести не может.

Невилль Чемберлен, а теперь еще и Эдуар Даладье, премьер-министр ближайшего союзника Чехословакии – Франции, нажимают на маленькую страну и ее демократическое правительство: мы не будем вам помогать, если вы не послушаетесь указаний Гитлера. Да, Гитлер пообещал Чемберлену отказаться от территориальных притязаний, но только – помните? – только в том случае, если его не будут провоцировать. Чехословакия должна согласиться с Гитлером и внести свой вклад в дело мира в Европе. И могучий Бенеш, национальный герой Чехословакии, сдается, его заменяют марионеткой, безвольным Хачей, армия и авиация демобилизуются. Но и этого мало – гитлеровские танки катятся все дальше, пехота марширует, и снова без единого выстрела Гитлер оккупирует всю Чехословакию. Карпаты-Рус и энклав Чешинь отходят соответственно к Венгрии и Польше – в качестве взятки. Словакия становится немецким вассалом. Лондон и Париж заявляют формальный и вялый протест – они уже выбрали свой путь, они не хотят провоцировать Гитлера. Чехословакия внесла свой вклад в дело мира в Европе – стала жертвой усердных стараний Великобритании и Франции до последнего надеяться на добрую волю Гитлера.

Но какой мир и какой ценой? Советский Союз – единственная страна, которая была готова поддержать Чехословакию. Это необходимо помнить, когда осуждается последовавший за этим пакт о ненападении между Советским Союзом и Германией, пакт, названный именами министров иностранных дел Молотова и Риббентропа.

А две крупнейших демократических державы Западной Европы заплатят высокую цену за наивность своих лидеров, они попадут в изоляцию – ведь теперь всем очевидно, что ни Франции, ни Англии верить нельзя. Положение Гитлера, наоборот, укрепляется во всей Европе, и особенно – в Германии.

Даже пассивное сопротивление режиму Гитлера угасает в Германии. Всех закружил национальный водоворот, в первую очередь офицерский корпус и высшее руководство армии. Если они раньше и сомневались в планах Гитлера, то его успехи их убедили. Ему же все удается! Он вернул Германии ее позиции среди великих держав, он сделал немцев господами на своей земле и в других странах – и все это, не пролив ни единой капли немецкой крови. У всех есть работа, инфляция прекратилась, в Европе к немцам относятся с возрастающим уважением. К каждому слову немецких послов прислушиваются во всем мире, многие высокообразованные люди едут в Германию, чтобы на месте изучать немецкое чудо.

Страны, одна за другой, объявляют себя либо дружественными, либо нейтральными по отношению к гитлеровской Германии. Конечно, эта история с евреями и цыганами неприятна – почему, собственно, он их так ненавидит? Но кто его знает, может быть, он и тут прав – доказал же он свою правоту во всем остальном.

Никто и ничто не способствовало успеху Гитлера так, как довоенные правительства Великобритании и Франции. Я надеюсь, что суды над военными преступниками устраиваются не для того, чтобы отомстить, а для того, чтобы мы могли усвоить уроки истории и не повторять ошибок в будущем. Именно поэтому и Чемберлен и Даладье несут ответственность за то, что случилось, их поступки должны быть тщательно проанализированы, а результаты такого анализа опубликованы не в специальных исторических журналах, а в школьных учебниках истории. Самое поразительное в их непростительной недогадливости то, что они даже не использовали передышку. Они бросили в пасть Гитлеру две мирных державы и не использовали передышку для модернизации собственной обороны.

В Польше народ ликует на улицах, симпатии к Германии проявляются особенно сильно, когда польские войска входят в чешский Чешинь. Киножурналы показывают, как польские солдаты ломают пограничные шлагбаумы, генерал, руководящий оккупацией беззащитного энклава – чуть ли не национальный герой. Вся страна смотрит в кино, читает в газетах и слушает по радио как он, на белом коне, во главе своего кавалерийского полка гордо переходит границу. Венгрия и Польша помогают Германии растерзать мирную, дружески настроенную братскую страну. Как долго это может продолжаться?

Но наша жизнь не меняется. Роман начал учиться в моей школе, мы видимся иногда на переменах в школьных коридорах или во дворе. Я подрос, но все равно пока один из самых маленьких в классе. Когда родители уходят, а Роман засыпает, Рози подолгу просиживает около меня в гостиной и расчесывает мне волосы. Мы ничего не говорим, я лежу и притворяюсь, что читаю. Это приятно и волнующе.

Я прекратил лодырничать, в школе учусь старательно, и к концу учебного 1939 года у меня в аттестате только хорошие отметки. Пинкус и Сара довольны. Ни они, ни я еще не знают, что это мои последние отметки в Еврейской школе.

Никто в школе не осознает, что это наш последний учебный год, что наша школа вскоре будет уничтожена, так же, как гимназия Аксера и все другие еврейские школы в Польше. Школы, предназначенные для образования первого поколения евреев, которое могло бы, после столетий обучения в гетто, в хедерах и йешивах и несмотря на сегрегацию в обществе, получить полноценные знания. Первое поколение юношей и девушек, избавленных от менталитета гетто, свободно говорящих на языке страны, в которой они живут, а не только на идиш. Как жаль, что только немногие из этого поколения выживут. Только немногие. Мы так старались и так много хотели. Никто никогда так и не узнает, какой вклад в мировую культуру и прогресс могло бы внести наше поколение.

Снова выступает Адольф Гитлер, мир начинает понимать, что его аппетит неутолим, но уже поздно. Нельзя помешать неизбежному. Уже нельзя остановить колесо разрушений и массовых убийств, оно неумолимо катится по Европе, принося с собой не только уничтожение евреев, но и разрушение городов, деревень, целых культур. В конце концов, это колесо докатится и до Гитлера и его окружения… но как много произойдет до этого, какие великие победы будут одержаны и какие горькие поражения понесут люди, прежде чем будет разорван порочный круг насилия и зла.

Начало конца

В начале лета 1939 года Польша утопает в роскошной зелени – повсюду цветы, щебечут птицы, в городах нашествие бабочек. Нашествие… лучше бы сказать налет, но нельзя же сказать про бабочек «воздушный налет». Впрочем, этот термин скоро прочно войдет в наш обиход. Женщины в легких ярких летних платьях, мужчины в летних рубашках и светлых брюках – ничто не предвещает беды. Мне скоро исполнится четырнадцать.

В последней речи Гитлер сообщает, что ему необходим коридор через Польшу к Восточной Пруссии. Он рисует этот коридор на карте – широкая полоса, разделяющая Польшу. На этой полосе он собирается построить шестиполосный автобан и железную дорогу, здесь же должно быть место для складов и жилье для немцев, отвечающих за обслуживание и безопасность этого коридора, коридора, который фактически отрезает Польшу от ее балтийских портов. Помимо этого, Гитлер требует статус свободного города для Гданьска, логика, как всегда, неопровержимая – там живет довольно много немцев.

Правительство Польши дает быстрый и уверенный ответ – мы не отдадим ни сантиметра нашей территории, так и написано: ни единого сантиметра. Чемберлен и Даладье заявляют, что уж на этот-то раз они не будут молчать, они дают Польше гарантии, утверждают, что это не просто гарантии, а обязательства. Можно подумать, что «просто гарантии» не являются обязательствами. Общественное мнение Польши, в течение какого-то времени дружелюбное по отношению к Германии, делает поворот на сто восемьдесят градусов – мы будем до последней капли крови защищать нашу землю.

Польша со своими 33 000 000 жителей – одна из крупнейших и густо заселенных стран Европы. У Польши большая и сильная армия – мы в этом уверены, так думают все. Мы не боимся «провоцировать» нашего удачливого соседа. Польша начинает мобилизацию – сначала тайно, потом все более открыто, страну просто распирают энтузиазм и национальная гордость. По радио играют военные марши, зачитываются гордые декларации и произносятся речи – ни сантиметра нашей польской земли, ни единого сантиметра. Даже евреям дозволено принимать участие в национальном подъеме.

У Польши давние кавалерийские традиции, на кавалерии построена вся оборона. На улицах появляются уланы с белой перевязью и драгуны – со светло-голубой. Даже артиллерия передвигается конной тягой, но заметна и пехота – ядро нашей армии, у пехотинцев более будничные темно-коричневые ленты на фуражках. А вот и подразделения горных егерей в широкополых шляпах с лихо загнутыми полями и в мантиях, перекинутых через плечо и удерживаемых широкими ремнями на груди. Вот моряки в своих легких голубых формах. А вот солдат моторизованных частей с их грозными черными лентами на круглых беретах почти не видно. Где-то существует и авиация, но я не знаю, как выглядит летчицкая форма, никогда не видел.