Жан Кавалье

– Но, Боже мой! Вам говорят: моя мать умирает! – раздирающим голосом воскликнула г-жа Кавалье. – Вы же сами видите: мы должны спешить к ней!

Как будто возмутившись всей этой сценой, маркиз быстро вышел. Денис Пуль последовал за ним, проговорив с беспощадной жестокостью:

– Наконец-то я чувствую запах ужина.

В это мгновение у дверей комнаты появились два драгуна. Капуцин попятился к дверям, сделав повелительный знак Жерому Кавалье, который хотел последовать за ним. Драгуны, скрестив перед ним мушкеты остановили хуторянина и закрыли двери.

– О, матушка, матушка! В этот последний час ты, может быть, призываешь свою дочь! – с рыданием воскликнула г-жа Кавалье, упав на колени посреди комнаты.

– Господи, Господи, сжалься над нами! – проговорили в один голос дети, бросившись на шею к матери.

Только Жером Кавалье стоял по-прежнему неподвижно, окруженный своей плачущей семьей. На его строгом лице лежала печать мучительных страданий. Увидев вдруг своего старшего сына, появившегося у открытого окна и вскочившего в комнату, он не мог удержаться от возгласа удивления.

БЕГСТВО

Громадный орешник, на верхушку которого взобрался Жан Кавалье, спасаясь от драгун, доходил вплоть до окон Божьей комнаты. Кавалье легко мог спрыгнуть с ветки дерева в помещение. Отворенные окна дали ему возможность все видеть и слышать. Закрыв дверь изнутри засовом, он печально обратился к отцу:

– Простите, батюшка! Мое отсутствие сегодня ночью еще увеличило зло. Но раньше, чем вам рассказать все, подумаем о настоящем. Нельзя терять ни минуты.

– Мать моя умирает вдали от меня! Они хотят отнять у нас твоего брата и сестру! – крикнула г-жа Кавалье, в отчаянии ломая руки.

– Все знаю, матушка, – сказал Жан. – Необходимо помешать этому похищению.

– Но какими средствами, Боже мой? – спросила неутешная мать.

Жан указал на окно.

– Селеста и Габриэль оба достаточно легки и ловки. Они последуют за мной на дерево, с которого мы спустимся у стены. Наружная дверь никем не охраняется; и вскоре мы будем в лесу.

– В лесу! – воскликнула г-жа Кавалье. – А куда поведешь ты этих бедных малюток?

– К господину дю Серру, в замок Мас-Аррибас.

– О, нет, нет, только не в этот замок! – с ужасом воскликнула г-жа Кавалье. – Говорят, там происходит что-то страшное, зловещее. Ни за что не поручу этому человеку своих детей!

Жан с удивлением посмотрел на мать.

– Но отец может уверить вас, что дю Серр и его жена – добрые кальвинисты. Умоляю вас, матушка, решайтесь: минуты дороги. Эти люди могут вернуться. Не правда ли, батюшка?

Подумав несколько мгновений, старик сказал жене тоном, не допускающим возражений:

– Жан прав! Его брат и сестра будут в безопасности у стекольщика. Впрочем, раздумывать невозможно: эти безжалостные люди отнимут у нас детей. На их стороне сила и воля короля. Нам остается только покориться и выражать протест лишь слезами и молчанием.

– Покориться! – запальчиво крикнул Жан в неудержимом порыве, навлекшем на него суровый взгляд отца. – Да, да, надо покориться, покориться – повторил он.

– Боже мой, никогда не видеть их! – стонала, целуя детей, несчастная мать.

– Вы их увидите снова, матушка, вы их еще увидите!– воскликнул Жан. – Как только уедут драгуны, господин дю Серр вам возвратит их. Но время дорого.

Несмотря на внешнее спокойствие, хуторянин делал всевозможные усилия, чтобы сохранить присутствие духа среди этой душераздирающей сцены. Когда дети приблизились, желая его обнять, он внушительно проговорил глубоко взволнованным голосом:

– Приблизьтесь, несчастные крошки, ваш отец благословит вас! Если ему не суждено вас более увидеть, он умрет, менее беспокоясь о вашем будущем: Господь не оставляет детей, получивших благословение их отца.

– Что вы говорите! – воскликнула его жена.

– Батюшка! – вырвалось у Жана.

Но старик повелительным движением приказал им замолчать и положил свои дрожащие руки на головки детей. Потом, приподняв Селесту и Габриэля, он несколько раз прижал их к своей груди, в то время как две крупные слезы скатились по его лицу.

Жан, который наклонился к окну посмотреть, все ли спокойно на дворе, воскликнул:

– Дождь идет. Пасмурное время благоприятствует нам. Пора в путь, матушка!

Селеста и Габриэль, руководимые Жаном, легко скользнули на ветки орешника и вскоре очутились на земле. Дождь крупными каплями падал на листья. Ночь была темная, небо – совершенно черное. Костры, зажженные драгунами на дворе, едва мерцали. Солдаты спали.

Жан, Селеста и Габриэль покинули хутор, никем не замеченные, и пустились по извилистой дороге, ведущей к эгоальскому лесу. Замок жантильома-стекольщика был построен на высотах этой горы, на одном из потухших вулканов Лангедока.

После часа ходьбы, трое беглецов очутились у подножия откоса, где начиналась опушка леса. Тьма была непроглядная. Жан, боясь заблудиться прежде чем они достигнут замка, пошел по дороге, ведущей в хижину Ефраима, намереваясь попросить лесничего проводить их до дверей дю Серра.

– Мужайся, мой Габриэль! Смелее, моя маленькая Селеста! – обратился Жан к брату и сестре. – Скоро мы будем у хижины Ефраима. Он нас проводит к замку, а там вы отдохнете на славу, бедные крошки!

– Мы скоро свидимся, не правда ли, братец? И с отцом, и с матерью? – спросил Габриэль, едва сдерживая слезы.

– Да, да, голубчик Габриэль, скоро!

– Братец! – тихонько проговорила Селеста. – Братец, мне очень холодно. Я иду с трудом.

– О, может быть, настанет день возмездия! – с бешенством пробормотал Жан.

Потом, взяв на руки сестру, он сказал ей нежно:

– Иди сюда, Селеста! Бедная крошка! Вот мы уже пришли.

Сквозь ветви деревьев, раздуваемые ветром по всем направлениям, беглецы увидели вдали светящуюся точку. Достигнув жилища лесничего, Жан оставил детей у подножия дуба, а сам отправился дальше.

Хижина, построенная из обломков скал и камней, смазанных жирной глиной, была крыта соломой. Свет, благодаря которому Кавалье нашел дорогу, исходил из единственного окна или, вернее, бойницы, пробитой в стене. Факел из ветки осмоленной сосны, прикрепленный к стене железным пробоем, освещал, внутренность лачуги. Ефраим поделил ее со своим конем Лепидотом и двумя собаками, Раабом и Балаком. Стены, обмазанные чем-то вроде извести, были сверху донизу покрыты надписями, взятыми из Библии, в особенности из ужасных и мрачных видений Апокалипсиса св. Иоанна.

Под грубым очагом висело охотничье оружие лесничего. В глубине хижины, на тонкой подстилке из папоротника, отдыхал конь. Ефраим сидел пред очагом; обрубок дуба служил ему стулом. У ног его спали собаки. Сосредоточенно читал он старую Библию, лежавшую у него на коленях. Недалеко от очага стояла постель – длинный еловый ящик, наполненный свежим вереском, в котором он хотел быть похороненным. Этот человек, возбужденный фанатизмом и уединением, надеялся еще более освободить свою душу от всех земных уз, постоянно имея перед глазами гроб.

Сильный порыв ветра потряс хижину до основания. Ефраим воскликнул, находя возможным применить тут же слова Св. писания:

«Тогда шум великой сечи раздастся с высоких холмов. Это будет день гнева и скорби, день раздирающей душу печали, день отчаяния и вдовства, день мрака и смущений, день туч и бури. Это будет день, в который крепкие города и высокие башни задрожат при громком трубном звуке».

Кавалье постучал в дверь, крича:

– Брат Ефраим, отворите, это я!

Услыхав этот голос, собаки проснулись и с бешенством залаяли. Конь фыркнул. Выглянув в окошко и убедившись, что это на самом деле Кавалье, просивший убежища, Ефраим отворил дверь. Дети вошли вместе с братом. Ефраим внушал им большой страх. Прижавшись друг к другу, они с ужасом оглядывались. В нескольких словах Кавалье сообщил лесничему о приезде архиепископа в Сент-Андеоль и об угрозах капуцина, хотевшего увести в монастырь Габриэля и Селесту. Ефраим, одобряя решение Жана, предложил ему сейчас же двинуться в путь, чтобы до наступления дня прибыть в замок жантильома-стекольщика. Когда дети немного обогрелись, все пустились по дороге к Мас-Аррибасу. Во время этого длинного и тяжелого перехода Кавалье тихо сказал Ефраиму: