Повесть о человеке волчьего клана
Теперь Ингольва и его спутницу ждал путь по морю, долгий и непростой. А это значит – соль в воздухе и на губах, бесконечный водный простор и воля богов пополам с умением капитана и его команды. И бесконечная синева, синева вверху и синева внизу, небо и вода, смыкающиеся у горизонта. Спеши не спеши, а быстрее, чем идет корабль и благоволит погода, не поспеешь, так и нечего себя изводить – говорили моряки. Ингольв праздно пялился в горизонт, размышляя о возможной погоне – преследователи, если они и будут, тоже зависят от стихии. Сколько хватало взора, вокруг сверкали бесконечно сменяющие друг друга волны.
Море Атвана, море близ Тхабата – южное, яркое. Слепящая синь, и прозелень, и лиловая густая тьма у самого борта, когда смотришь вниз, наклонившись над фальшбортом. И утонувшие в морской глубине звезды ночью – погода стояла самая чудесная, да только вот любоваться настроения особо не было. Если бы Ингольв сказал, что не любит южное море, то, пожалуй, соврал бы. Не любить море – любое – побывав в нем хоть раз, казалось невозможным, а северные берега он не видел уже слишком давно.
Но вместо того, чтобы расслабленно выдохнуть – ушли от погони! – северянин продолжал тревожно поглядывать в горизонт за кормой корабля. Капитан уверял, что идут они хорошо, а на воде следов нет, и отыскать их не будет так уж просто, но наемник, казалось, не слишком склонен был этому верить. Плавание проходило спокойно, и было бы даже несколько скучным – при других обстоятельствах. И, возможно, Ингольв бы нашел в этой скуке особое удовольствие в ином случае, но пока девушка не попала домой, о спокойном безделье нечего было и мечтать. Сама Мила же, казалось, совершенно не разделяет тревожной настороженности своего спасителя. Она отоспалась – почти полные сутки, умылась, переоделась – в мужской костюм, другого у моряков не отыскалось. В нем Мила напоминала юнгу – но главное, что вещи были чистые, крепкие и удобные, не то, что та рвань, в которой она ходила до этого.
Вот она вышла на палубу, с удовольствием вдохнула морской воздух, тихонечко выбрала место, где не станет никому мешать – и застыла, опершись локтями на верхнюю балку фальшборта. Сколько она там так простояла, склонившись вниз?
– Любоваться волнами, принцесса, лучше всего покрепче вцепившись в леерный трос, чтоб не ухнуть вниз, когда закружится голова – а от вида постоянно бегущих назад перекатов она у вас рано или поздно закружится, – заметил Ингольв, и это, наверное, была первая более-менее длинная фраза, сказанная им спасенной девушке.
– Не закружится, – улыбнулась она, обернувшись – и Ингольв никак не мог не заметить, насколько Мила посвежела и похорошела, расставшись с обликом замарашки. – Я люблю море.
– Но советом не стоит пренебрегать, госпожа, – заметил проходивший мимо матрос. – Море понимает порой нашу любовь к нему по-своему, и, когда отвечает взаимностью, то может забрать навсегда и не делиться ни с кем!
Мила вздохнула и послушно взялась за трос – пререкаться было глупо.
Ветер трепал ее косы, небрежно заплетенные, вычесывал их, заставлял завиваться тонкими волнистыми локонами, пропитывая пряди соленой влагой, ветер гладил лицо и бережно обнимал ее стан – и девушке наконец захотелось поверить, что все ее злоключения теперь позади. По крайней мере, теперь ей с ними справляться в одиночку не придется – неотступная фигура ее спасителя и охранника, обретающаяся поблизости, отчего-то внушала уверенность.
Письмо отца, выданное ей Ингольвом, Мила прочитала внимательно, но коротко заметила:
– Если бы я не поверила вашему слову, я бы не пошла с вами еще вчера.
На это Ингольв только пожал плечами. Говорить ей, что выбор в таком случае был невелик – угодить все же в лапы преследователям, или таки идти с ним – он не стал. Мила очевидно старалась сохранить достоинство в своих глазах, да и глазах всех окружающих тоже, так что не стоило ей в этом отказывать – она и так натерпелась, верно, немало.
С разговорами к девушке он не лез, да и общество свое не навязывал – предоставил сколько угодно любоваться морем, звездами, развлекать капитана и матросов пением – оказалось, она очень любит, и несомненно, умеет петь, а сам поглядывал, как прежде, назад и только изредка справлялся у капитана, все ли идет гладко.
Преследования не было – даже страх, что их нагонят перед самими «морскими воротами», скоро угас. Морские ворота, да… тонкое место их плана побега, ведь пройти в воды, что приведут корабль к берегам Краймора, а там и дадут путь в любой порт Эльфиза, можно только в определенных местах, море только для непосвященных выглядит сплошной торной дорогой, мол, езжай, куда хочешь! Нет, все было куда как сложнее, чем казалось. Даже простые карты морей только Старой или только Новой земли исчерчены путями, которыми идти можно, и отметинами, где обретешь не дорогу, но верную смерть, так что уж говорить о плавании от Тхабата к Краймору, от одного края мира к другому! Родина их, Атван-Предвечный, несущий на себе и Тхабат, и Краймор, имел два лика, Мир Новый и Мир Старый. Говорят, был он расколот некогда, точно хрустальная сфера – и трещину эту, меж Старым и Новым мирами лежащую, миновать не так-то просто. С наскоку не возьмешь, без колдовских уловок не минуешь. Впрочем, мореходы научились сговариваться с магами, и карты расцветились пометками и от них, а суда заимели исчерченные рунами и волшебными заклятими амулеты, хранящие в пути через Морские Ворота, что дают путь с одного лика мира на другой, только и нужно от капитана – быть внимательным, да не забывать те амулеты подновлять. Так вот – Ворота эти были одни. И где их ловить, как не у Ворот?
Впрочем, и перед воротами засады не было, никто не нагнал… а сам переход беглецы проспали.
Однако, быть долгожданно мирным, скучным и спокойным пути их, как оказалось, все же не грозило, Ингольв как чуял, не желая верить в гладкость происходящего.
– Всё, принцесса, приплыли, – такой фразой разбудил Ингольв спутницу-элфрэ в начале следующего дня плавания. Они вышли на палубу, и Мила невольно зажала нос от густого, острого запаха гнилых водорослей. Их корабль сел на мель, близ какого-то незнакомого берега, покрытого, казалось, исключительно болотами. Ветер, хоть и слабый, доносил до палубы с земли непередаваемый болотный букет – тяжкая сырость, гнилостная приторная сладость разлагающихся растений и резкая нота выходящих из глубины трясины газов. Сочетание вышло убийственное.
– Где это мы? – удивленная спросонья, Мила даже забыла напомнить, чтобы ее не величали принцессой, а обращались по имени.
– У юго-западных берегов Империи Краймор, что славятся такими вот непроходимыми топями, – буркнул Ингольв, отвернувшись и целеустремленно направившись в сторону мостика.
Лицо девушки огорченно вытянулось – она знала, что такое крайморские болота, и пояснений не потребовалось.
Зато не прочь получить оные был сам Ингольв. Он долго и упорно пытался вытрясти из капитана корабля вразумительный ответ, почему они оказались здесь, а не в Эллерале или любом другом нормальном порту. Так быть не должно было, это наемник преотлично понимал. Капитан лишь разводил руками, пытаясь пояснить, что ночью их снесло на северо-запад от проложенного пути, и сейчас они сели на мель, а потому дальше идти не смогут, пока не придумают, как с этой мели сойти. По словам капитана выходило, что их снесло с курса ночью внезапно поднявшимся ветром, а течение довершило дело. Сколько не допытывался Ингольв грозным тоном у моряка, когда же корабль сможет продолжить путь, ничего определенного он не получил в ответ. Раздраженно фыркнув, северянин вернулся на палубу, туда, где стояла спасенная им девушка. Ингольв неожиданно для себя отметил, что повсеместно ходящее к югу, близ Аквитопии слово «элфрэ», тхабатское «элфари» и даже кортуанское «этан» звучат куда как лучше, чем крайморское прозвание «эльф». По крайней мере, не напоминает звука родного языка, перековерканного на неведомый манер. Странно, что раньше он не замечал, как некоторые крайморские слова точно целиком вынуты из горскунского, да прочитаны неправильно. На Севере говорили – «алуф».
«Обсудить на досуге это со Стефаном, что ли – он такие глупые загадки любит» – хмыкнул про себя Ингольв, и обратил свои мысли в гораздо более важное русло. Мель. Это может занять один день – или целую седмицу. Этак их люди эмира прямиком с этого застрявшего корабля и сцапают, как морской орел – глупую рыбину!
– Вот фус5! – выругался наемник, мешая привычные слова пополам с северным наречием, придя к определенному выводу.
– Что это значит? – спросила Мила.
– Это значит, что дальше идем пешком, – буркнул он, явно не желая переводить простое северное ругательство, и направился договариваться о лодке. Мила, чуть приоткрыв рот от удивления, проследовала за ним.
ГЛАВА 2
– Но ведь… кругом болота? – с недоумением произнесла она, когда они сошли на берег. Лодка ушла обратно на корабль, и Мила тоскливо проводила её взглядом. Ингольв тем временем срубил два высоких и тонких молодых деревца, и, обрубив тонкие ветки, сделал из них шесты. Один протянул девушке со словами:
– Идете четко за мной, если оступитесь – и пикнуть не успеете, как провалитесь.
Мила взволнованно кивнула и взяла шест. Для неё уже сделалось вполне ясным: следует без размышлений выполнять все указания, потому как спаситель ее явно был человеком опытным.
Миле, конечно, хотелось повыспросить кое-что… ладно, много чего, но она промолчала, решив, что пока что это будет не к месту. Наемник, который за время их короткого путешествия уже успел показаться Миле не особым-то любителем поговорить, сейчас, из-за внезапно изменившихся обстоятельств, был еще менее разговорчив, и услышать от него что-то более, чем «да» или «нет» было очень непросто. Тем весомее звучало то, что он таки произносил, и девушка решила, что слушаться его нужно во всем. Мила перехватила шест и двинулась следом, неумело, но старательно соблюдая все наставления Ингольва.
Попутно попробовала понять, пугает ее или радует именно такое сопровождение. Где отец только нашел этого вояку? Мила не была наивной глупышкой. Во всяком случае, не настолько, как это можно было подумать, глядя на нее, но даже ей было понятно – опасностью от Ингольва пахнет даже сильнее, чем надежной защитой. Люди без прошлого – говорят о таких. И от них можно ждать что угодно, пожалуй… разве что сейчас она была склонна верить в пресловутую наемничью честь и старательность в выполнении задания. Девушка попробовала понять, боится ли она чего-то, и изменилось ли ее отношение к северянину против того, что успело сложиться на корабле – одновременного уважения и сдержанного доверия, подкрепленного выданной ее отцом распиской. Поразмыслив, отметила с немалым удивлением и смесь настороженности и легкой робости, как перед строгим старшим родичем, но страха – страха предательства – не обнаружила ни малейшего. Подумала еще – пожалуй, признала она, спасшему ее от тхабатцев человеку Мила доверяла бы и так, даже без письма. Слишком уж… не хотелось проверять, зачем именно она была нужна всем тем охотящимся за нею странным людям. С другой стороны, думала девушка, этот наемник – человек, без сомнения, суровый и опытный. И ей в детстве много раз объясняли, что опыт людей и опыт живущих из ее народа сопоставлять сложно. Вот она, Мила, принцесса, как ее величают, дочь лорда-советника, видела без малого сотню годовых оборотов, но перед нелюдимым наемником робеет, как маленькая девочка. Признает его старшим перед собой. Это как-то неправильно, что ли. Хотя, если вдуматься повнимательнее, число прожитых ею и этим человеком лет не так уж и разнилось в понимании сородичей по крови для каждого из них, опять же, учитывая опыт. Наемнику никак не могло быть больше тридцати – тридцати пяти, не смотря на общую суровость облика. Эту суровость не смягчала даже подмеченная Милой правильность черт лица – северяне все были такими, отличаясь от остальных людей грубоватой, резкой красотой, и кажущейся излишне простой, но чистой и какой-то… лаконичной гармонией всего облика.
Северянин по имени Ингольв же думал только о том, что дорога им предстоит не из легких, и, наверное, ни о чем более. Преследователи? Ха, да в этих болотах чужаками закусят еще раньше, чем ими самими – Ингольв думал, что его опыта должно хватить на такую дорогу, иначе он бы ее не начал. Но… но. Почему-то он чувствовал, что нужно торопиться. Изо всех сил. А таким предчувствиям жизнь его научила доверять. И поэтому он раздумывал – стоит ли рискнуть, выиграв несколько дней пути, проложив дорогу напрямик, или нет. По всему выходило, что рискнуть придется. «Только вот осилит ли такой переход девчонка?»
Так, погруженные каждый в свои мысли, и обмениваясь только очень короткими фразами по делу, они шли через болота долгую треть светового дня.
Стояла невыносимая, тяжелая жара, воздух казался похожим на бульон, такой же неподвижный, влажный и горячий от постоянных испарений с болот. Кроны деревьев, плотно закрывавшие небо, лишь немного пропускали свет и ветер, а лианы, напоминавшие своим видом толстых змей и висевшие то тут, то там, мешали путникам, загораживая единственно возможный путь. Под ногами постоянно чавкало, а о ровной поверхности Мила забыла почти сразу – извилистые корни причудливых деревьев, умудрявшихся не только выживать, но и буйно разрастаться во все стороны корявыми сучьями, покрытые пропитанным водою скользким мхом, то и дело лезли под ноги.
Было невыносимо тяжело дышать. Пот ручьями струился по лицу, и Мила, не вытерпев, сорвала с плеч плащ и в сердцах скомкала его, собираясь, по-видимому, зашвырнуть прочь.
Ингольв это увидел (глаза у него на затылке, что ли?) и коротко заметил:
– Я бы не советовал это делать.
– Но ведь жарко, – едва не простонала Мила.
– Ночью пожалеете об этом, если все же бросите плащ.
Слова снеррга6 – как бы не был Ингольв неразговорчив, а девушка все же вытянула из него, к какому именно племени горскунцев относит себя ее спаситель – заставили её задуматься. Закусив губу, она принялась накручивать плащ на шест – чтобы не мешал в руках. Более-менее получилось, и еще на какое-то время идти стало чуточку легче.
Дорога удручала однообразием, и вскоре мила потеряла счет времени.
Они несколько раз останавливались, чтобы выпить по глотку воды, один раз разделили между собой хлебную лепешку – все равно по такой духоте есть практически не хотелось. И снова шли, шли, шли… День клонился к вечеру – это заметил только Ингольв.
Мила же попросту едва волокла ноги, упрямо переступая вслед за провожатым и все сильнее налегая на свой шест. Ингольв, разумеется, все это видел, но здесь нигде нельзя было останавливаться, и он это знал. Поэтому просто шел, надеясь, что до куска земли потверже они дойдут раньше, чем девушка свалится окончательно. Оставалось, судя по все чаще попадающимся валежинам и кучам обломанных сучьев, не так уж и много.
– Здесь всегда такая жара? – жалобно-сердито спросила Мила, преодолев очередной завал гнилых веток.
– Только днём, я же сказал, – буркнул снеррг, собрался было добавить, что день уже заканчивается, и тут услышал вскрик позади себя.
Обернувшись в единый миг, он увидел, что Мила глубоко, едва ли не по шею, провалилась в трясину.
– Ай! Ингольв! – вскрикнула она снова, судорожно хватая воздух. От страха она выронила шест и лишь беспомощно пыталась ухватиться за ненадежную поверхность болота, начисто забыв, а то и никогда не знав, что каждое ее судорожное движение будет ухудшать положение, проталкивая все глубже в утробу трясины, полную грязной воды и сплетшихся болотных растений. Наемник отреагировал молниеносно – в один короткий прыжок перескочил на кочку, разделявшую их, и протянул Миле свой шест, она вцепилась в палку мертвой хваткой, и наемник смог её вытянуть на твердую тропу. Дрожа от пережитого ужаса, девушка, мокрая насквозь, беспомощно рухнула, не удержавшись даже на коленях. Наемник помог ей встать – не ползать же той на четвереньках, в самом деле.
– Нужно высушить одежду – покачал головой Ингольв, глядя на трясущуюся элфрэ, сидевшую у дерева и медленно приходящую в себя от шока. Удача еще, что им удалось найти островок плотной надежной земли для незапланированной остановки.
У Ингольва на её счет сложилось уже вполне внятное мнение: требовать многого от домашнего ребенка, ни разу не покидавшего не то, что границ города – даже порог отцовского дворца, он не собирался, но то, что было жизненно необходимо, делать ей все же придется. Например, сушить одежду, не смотря на оцепенение, страх и прочие неудобства. Однако, рассудил северянин, она как-то умудрялась выживать целый год в этом самом клятом Тхабате! Никому из людей северных земель Ингольв бы не пожелал оказаться в такой ситуации, как эта девочка-элфрэ. Ведь в Тхабате не только невыносимый для привыкших к умеренности крайморской земли климат, но и нравы такие, что не знакомому с ними человеку – ну или вот эльфу – вряд ли придется так уж легко. Жизнь там, как сам убедился Ингольв, совершенно не похожа на ту, что кипит по их, привычную сторону мира. Марбод Мавкант, Новые Королевства, к которым относился и Тхабат – не лучшее место для изнеженной девицы…. Однако она как-то выжила. И по-прежнему строит из себя наивного ребенка и падает в лужи? Удивительно.
Вместо всего этого сказал вслух:
– Я разложу костер, по крайней мере, сильно постараюсь это сделать, а ты давай, снимай это мокротье с себя. Сейчас начнет темнеть, а с тем вместе – и холодать. Застудишься насмерть.
– Я что, буду ходить голой? – вполне правдоподобно, как показалось Ингольву, возмутилась она,
– Плащ остался там, – сухо сказал северянин, кивнув на топь, элфрэ посмотрела в ту же сторону и поникла.
– Зря, выходит, я свое рваное платье выбросила, – шмыгнула она носом.
Ингольв покачал головой, пробормотал на своем родном языке «ну вот что с тобой делать, а!», и принялся разоблачаться сам. Снял кольчугу, кожаную рубаху и, наконец, тонкую исподнюю сорочку, которую и протянул изумленно-смущенной девушке со словами:
– Вот, возьми, наденешь вместо своей мокрой рубахи, она тебе ровно твое предыдущее платье и будет… только постарайся её никуда не привязать! У меня тоже она только одна.
Мила взяла рубаху и, подняв глаза, которые все это время старательно отводила – и невольно охнула, рассмотрев северянина как следует. Он кривовато ухмыльнулся, поняв, что так шокировало девушку – вся правая половина тела Ингольва была в ожоговых шрамах, застарелых, но не менее впечатляющих от этого. Они змеились по бледной, чуть веснушчатой коже, ветвились и переплетались коричневатыми и белесыми рубцами, точно трещины в пустынной земле, являя в самом деле страшноватую картину.
– Кто это так тебя… – изумленно промолвила Мила, и в голове Ингольва невольно всплыли яркие картины прошлого, которое у него, вопреки предположениям плохо знавших его людей, все же было. Перед глазами словно всколыхнулись темные хвойные лапы елей Долины Рун, что в Ак-Каране, а с ними и голоса родичей, и…
…Смех, стук деревянных чаш, жар огня в очаге – и, конечно же, множество самых разных историй. Всяк рассказывал, что знал – кто байки из жизни травил, или совершенно завиральные, каковые и положено сказывать на пиру, истории выдумывал.
Ингольв, перекрикивая расшумевшихся собратьев, досказывает свою:
– Открываю глаза – а вокруг тюленей, матушка-земля! Лежат, ровно как теля на лугу, перекликаются… Подумал тогда – не на берегу был бы, а в лесу, так волков столько же набежало. У! Сперва страшно сделалось – а потом и любопытно. Тюлени же, сами слышали, братушки, бывают и непростые…
– Это ты про тех, которые в людей перекидываются?
– А то! Думаю – м, а как сейчас поскинут шкуры, и окажутся средь них красотки с грудью, что белей молока и полной луны!
Грянул жизнерадостный хохот.
– Дальше что было? Превращались, а?
– Не дождался, – хмыкнул Ингольв, припал к кружке, полной густого темного эля, неспеша отер короткие усы и продолжил:
– Но именно поэтому мне гораздо больше нравятся тюлени, нежели волки! Даже если не превратятся во что красивое, но и к праотцам раньше срока не отправят! – и снеррги на пиру вновь громко засмеялись над шуткой Ингольва.
Только вот Айенгу-Волчицу, Хранительницу7 из младших, что прислал к людям сам Отец Онгшальд, эта выходка неизвестно почему ужасно возмутила, и она, буквально в считанные секунды потеряв голову от злости, поднялась и промолвила:
– Тебе не по вкусу волки? Трусливых тюленей им предпочитаешь? Ингольв Моурсон, ты – бесчестный и мелочный, у тебя никогда не было чести и никогда не будет, а таким, как ты, недостойно находиться не то, что в Фабгарде, даже за столом самого мелкого из ярлов севера! – голос Айенги стал низким и хриплым от ярости.
Слова ее тяжко упали в волны пиршественного шума, погасив их, как резкий выдох гасит пламя свечи. Все внезапно замолкли. Слова хранительницы рун оказались не пустым возмущением, а брошенное оскорбление – не простым традиционным ответом на безобидную, на первый взгляд, шутку. Обычной перебранкой на пиру тут уже и не пахло – такими оскорблениями не бросаются походя, как шутками про пивное брюхо или кривые руки. Ингольв, сверкнув глазами не менее бешено, чем Айенга, выхватил меч и рванулся в сторону волчицы. Собратья по оружию и сам Грамбольд дернулись следом, и, удерживая, повисли на нем, точно собаки на медведе. Волчица метнулась в туман и точно рассеялась в нем, Ингольв, ухитрившись вырваться, выбежал из чертога, абсолютно точно зная, куда надо идти. Следом за ним бросился Вильманг.
Он настиг его у дверей своего дома.
– Ингольв, остановись, это неразумно! – пытался он остановить разгоряченного друга
– Неразумно! Ха, неразумно!! И ты будешь мне это говорить? – кипел он. – Ты сам слышал, какими помоями полила меня эта псина, и законы Севера дают мне право бросить ей вызов!
– Она Хранитель!
– И тем более должна была следить за языком!
Всё это слышала Айенга, она была в комнате. Ингольв оглушил Вильманга, когда тот попытался скрутить товарища, и вошел в дом.
– Вот ты где, – прорычал он, заходя сбоку.
– Ингольв. В сторону, – отрывисто бросила волчица.
– Кровью заплатишь за свои слова! – выдохнул Ингольв и занес меч.
– Рр-Раст! – клацнула зубами волчица, и огненная волна ударила снеррга, окатита пламенем всю правую сторону тела, глубоко опалив плоть – Ингольв успел только рукой закрыться, так что голова не пострадала. Взрыв дикой боли буквально оглушил его.
– Прости, Инг! – успел услышать растерянный возглас снеррг, перед тем, как потерял сознание…
– Так, одна волчица, – буркнул снеррг, стряхнув воспоминания. Чуть кашлянул, и снова натянул кожаную рубаху, а поверх – и кольчугу.
– Волчица? Сожгла пол-тела? – изумилась Мила.
– Вы плохо знаете северную живность, принцесса, – сухо констатировал северянин, уселся прямо на землю и откинулся к дереву. – Переоденьтесь уже.
Девушка покрутила головой, зашла за кусты погуще, скинула мокрое и влезла в сорочку Ингольва. Рубаха северянина была ужасно велика ей, длиной и правда ровно как неплохое платье – ниже середины икр ног. Рукава пришлось закатать, ворот же – часто поправлять, чтобы рубаха не спадала с плеч. Мила пожалела не только о плаще, но и об утерянной с ним фибуле. Долго мучилась, потом подобрала веточку, проткнула ею ткань, закрутила вокруг травинкой и успокоилась. Ингольв тем временем развел костер и развесил над ним сырую одежду, а сапоги нацепил на рогульки из веток и пристроил те рядом с огнем – так, чтобы сохли, но не слишком быстро, иначе кожа может потрескаться, ссохнуться, пойти неровными вздутиями – и обувь станет непригодной. К счастью, моряцкие сапожки не слишком боялись воды, пусть и болотной.
Посмотрев на жмущуюся, как взъерошенная птичка, Милу, Ингольв отдал ей и свой плащ, та в него закуталась вся, привалилась к мешку с вещами и более-менее сухой валежине, подтащенной поближе наемником, и затихла.
От усталости и пережитого волнения спутница его уснула почти сразу, а снеррг просидел у костра почти всю ночь, прокручивая в голове воспоминания и на всякий случай держа меч на коленях – мало ли кто мог подкрасться к ним. Болотам он не верил никогда.
Как ни странно, но вспоминал Ингольв не только и даже не столько злополучную стычку, как можно было бы подумать, сколько какие-то совсем давние эпизоды, простые и вроде бы ничего не значащие. Хвойная зелень елей и сосен родного края и блескучее солнце в просветах ветвей не шли из головы. Казалось – проснешься поутру и увидишь…
…Трое мальчишек не больше пяти зим от роду, лохматых, босых и одетых только в подкатанные до колен порты, сосредоточенно ловят мальков на отмели, складывая ладони лодочкой. Солнечные блики в воде, три макушки, склоненные над речной водой – светлая, темно-русая и рыжая. Только что не сопят от усердия. Четвертый мальчишка – долговязый и белобрысый, что созревший лен, и еще более взъерошенный, чем приятели – налетает на «рыболовов» вихрем, сваливаясь откуда-то со старой кряжистой ивы на светлый песок, поднимает кучу брызг, макает приятелей в речку, опрокидывает туески с «уловом». Завязывается потасовка, сначала настоящая, а потом шуточная, в финале которой все четверо хохочут, как ненормальные… Один из этих мальчишек – он сам. Это – его полудюжинная весна.
