Повесть о человеке волчьего клана
Кто и как смог высечь в камне столь сложные изображения такого колоссального размера? Ингольв поразился масштабам и хитрой задумке – действительно, чтобы добиться иллюзии сменяющих друг друга картин, камень пришлось выдалбливать в разных направлениях. И только короткий час закатного солнца раскрывал рисунок в полной красе. Днем это наверняка была простая серая скала. Боясь упустить хоть что-то, юноша просидел все время, что оставалось до полного угасания жизни изображенных на скале сюжетов, не отрываясь глядя на скалу. Когда солнце нырнуло за верхушки деревьев, волшебство рассеялось. Сейчас волшебные картины казались просто мешаниной неровных уступов и выбоин. Синие тени быстро захватывали пространство, будто сползая с северного края долины.
Опомнившись, Ингольв принялся собирать хворост и разводить костер. Ночевать без огня не стоило, в любом случае, но даже мимодумно собирая ветки, чиркая кресалом, раздувая рыжие лепестки огня, подсовывая сухие клочки мха в разгорающееся пламя, он мыслил только о картинах на скале. Увиденное поразило его до глубины души – и он раз за разом крутил перед мысленным взором сюжеты, рожденные тенями и прихотью неведомого мастера. Кто такое чудо сотворил – люди или боги? Или – и те и те вместе? Хотелось всю ночь сидеть, смотреть на звезды и в костер, играть на мунхарпе и заново припоминать, что еще разглядел он в живых картинах на этой скале. Он очень боялся что-то забыть, хотя и не очень понимал, почему это так важно. Собственно, так он эту ночь и провел, лишь под утро сморенный сном, и потому проснулся непривычно поздно. Расцветает ли скала новыми узорами на утренней заре, он так и не узнал. Почему-то Ингольв понял – ему это и не нужно. И еще – вот теперь он точно может идти обратно, возвращаться домой, рассказывать об увиденном. И даже приукрасить захочется лишь совсем немного – чтобы только дать понять, что же испытал он, разглядывая неведомое, непредставимое творение. Он скажет – люди и боги вместе приложили руки к этому. И будет неожиданно прав. Да и, честно сказать, иначе Ингольв и думать уже не мог, ибо по-другому в голову увиденное не влезало вовсе никак. Что этот вывод его самая натуральная правда, узнает он позже, но, конечно, узнает.
Обратную дорогу Ингольв почти не запомнил. «Колодец» неожиданно сжалился над алчущим Посвящения, выплюнув под ноги юноше тропинку, приведшую его – неожиданно – к месту его стоянки, сделанной несколькими днями ранее, той самой, где он видал водящих хоровод иръян. Это тоже было немного странно, но для себя Ингольв решил, что, верно, речка уходила дугой вокруг того необычного места со скалой в узорах, и что, не потеряй он лодку и двинься дальше по воде, ничего такого он бы не нашел и не увидел. «Все к лучшему» – заключил юноша про себя.
До дома оставалась пара ночевок. Ингольв понял, что ужасно волнуется – гораздо сильнее, чем когда уходил в свое небольшое странствие. «А вдруг я не найду нужных слов – объяснить, почему призрачные картины, оживающие на закате, показались мне так важны?» – задумывался он иногда. Впрочем, всласть потерзаться сомнениями ему не дали – на следующий день, когда он сворачивал ночной бивак, в кустах послышался такой отъявленный треск и шум, будто через них ломился молодой лось. Но лесная чаща исторгла не лося, но – неожиданно – Вильманга! Друг-погодок, ушедший с ним в один день на последнее испытание Посвящения! Точно он – его темно-синий плащ, его мареновая рубаха, да шаровары в репьях – он всегда лез напролом, брезгуя обходить заросли. А лицо начищенной медной плошкой сияет, даром что длинные светлые волосы, увязаные в косицу, безнадежно разлохмачены, да на щеке длинная царапина.
– От леший! – удивился Ингольв.
– Так это твоя мунхарпа меня всю ночь морочил, уснуть не давал, рыжий ты пройдоха! – завопил приятель, сгребая в медвежьи объятия Ингольва.
Тот неудержимо расхохотался, от души хлопнув товарища по спине. Он тоже был рад встрече и разом остро осознал, как смертельно истосковался по дому и привычной компании, друзьям и родным. Увидеть сияющую наглую физиономию друга он был рад не меньше, чем успешно пройденным испытаниям до того радовался.
– А я тоже все думаю – что за медведь пыхтит-ворочается там, невдалеке? Не ровен час придет да пообедает мною – вот и взялся песни петь да музыку играть, чтоб отпугнуть зверя, – в тон Вильмангу ответил Ингольв.
Парни снова громко засмеялись, пугая лесных птиц. Дальше они пошли вместе, травя пустые байки о своей дороге. Про самое главное, что такое побудило их повернуть домой, они, не сговариваясь, помалкивали. У Вильманга, кто бы сомневался, баек было в избытке – вот и сейчас заливается варакушкой:
– И тут, представь, ка-ак прыгнет мне на загривок! Я аж чуть в штаны не навалял от неожиданности! Зашипела, лапой гребнула да спрыгнула! Смотрю – кошка! Тут меня аж смех пробрал, а все равно, думаю, был бы я потрусоватее, сиганул бы со страху дальше той кошки, шею бы свернул сдуру. Во, морду поцарапала, зараза! – Вильманг для убедительности повернулся к приятелю.
История была и правда и смешная, и бестолковая, да вот и обернуться по-всякому могла, это приятель верно подметил. Неизвестно, что можно в ночи подумать, увидев светящийся взгляд с дерева, уставившийся прямо на тебя.
– А я в «колодец» провалился, думал, до зимы до дому идти буду, нет, гляди-ка, поспел пораньше, – ухмыльнулся Ингольв. – Еще попрыгушек видел, целая поляна набежала! И диво, что не стащили ничего, я все за огниво тревожился. Ну, сыру им зато оставил, сам отдариться решил.
– И я их видал, у меня завязку с ботинка сперли, – Вильманг потопал правой ногой: в ботинке и правда была вдета завязка другого цвета. – А больше ничего не тронули. А ведь, и правда, уволоки они огниво – туговато пришлось бы! Эх, не додумал отдариться тоже!
И Вильманг разочарованно поцокал языком на свою недогадливость. Впрочем, печаль эту он быстро отринул, начав рассказывать новую историю. На сей раз – как на утку охотился у озера.
Так, за разговорами, парни даже не заметили, как одолели обратный путь.
Последний ночной привал тоже прошел весело. Вильманг изрядно удивил Ингольва, выудив из припасов маленькую фляжку с медом. Из дому он ее не брал, это было абсолютно точно.
– Ты что, у медведей на оленину сменял? Или сразу у пчел? – изумился Ингольв.
– Не, лучше! Мне лесная дева кубок налила да флягу с собой дала!
– Ты это лучше остальным расскажи, как тебе древесные девы с озерницами косы чесали да меду наливали, дружище! – скептично сощурился Ингольв. – Откуда мед-то взял?
– Да так, встретил мужика одного, он и угостил, – смутился Вильманг.
– Не в вышитой шапке с лисьим мехом да красных ботинках случаем? – уточнил Ингольв, сам удивившись своему вопросу.
– Точно, а ты откуда знаешь? – изумлению друга не было предела.
– Да я тоже его встретил, – признался Ингольв. – Только он меня почти сразу прогнал. Дорогу разве показал, а потом молвит – иди-иди, давай, чего уши развесил! А тебя, ишь ты, медом угостил!
– Ну так я уже тебя угощу, так что не в накладе останешься! Потычь пока перепелок – что они там, готовы, нет? – неунывающий Вильманг подмигнул товарищу, и на сем тема незнакомца в лисьей шапке угасла. Говорить о нем может и хотелось, да отчего-то не получалось – как не получается смотреть ясно, когда в глаза попадает вода: точно так же мутной пеленой все затягивает. От воды тянет протереть глаза, проморгаться – и тут точно так же тянуло сменить тему. Ну, она сама собой и сменилась – меж делом ужин поспел.
В поселение Ингольв с Вильмангом вернулись вовсе не самыми последними, но и далеко не первыми. Айсвар и Грамбольд, встретившие парней, коротко поговорили сперва с каждым наедине, выслушали рассказ о дороге, одобрительно кивнули и отправили к прочим, прибывшим раньше и дожидавшимся приятелей в большом доме. Испытания были пройдены, и на осеннем празднике перелома года перед тингом их всех назовут взрослыми мужчинами, поднесут рог с медом, над каждым прочтут напутствие и ритуальную формулу вхождения в клан в качестве полноценного побега на родовом древе… потом будет пир. На пиру, захмелев не столько от питья, сколько от осознания того, что это один из самых важных дней в их жизни, юные воины расскажут уже всем, что именно они отыскали в своем путешествии. Все без исключения будут безбожно приукрашивать свои похождения.
Хакон и Олло в десятый раз перескажут, как отбивались от медведя, на которого Олло, по правде сказать, наткнулся, увлеченно собирая чернику, но эту деталь он умолчит. Об этом будут знать только старшие, что их встретили, да названый брат Хакон. Тот со смехом покажет в который раз, как вспрыгнул на загривок бурого, спасая друга, не менее браво отбивавшегося до появления подмоги.
Вильманг и вправду поведает о древесных девах, очарованных его красотой и силой, поивших его медом да так не желавших расставаться с юным воином, что косами они утирали слезы на прекрасных очах да подарили флейту ему напоследок. «Ну не рассказывать же всем, что сперва мне пол-ночи мерещился вредный дядька, пытавшийся спереть меч. А на утро встретил я его уже по-настоящему, сперва хотел обругать, да потом он мне дал флягу с медом и беседу повел о всяком, следопытскому ремеслу поучил, про людей в других странах порассказал, да и распрощался», – пояснил тот разве что Ингольву, тихо посмеивающемуся в кулак над этими байками.
Сам Ингольв расскажет, что картины на скале и вправду оживали, не по прихоти тени и света, а сами по себе. И сходили в долину, и там творились великие битвы и истории, что его самого в картину ту словно затянуло, и сражался он в тех битвах, да на пирах пировал и на птицах огромных летал.
И много еще историй будет ходить по кругу, точно братина с хвойным, горьким элем иль пенистым медом – всяк свое добавит, от себя приложит к повести посвящения юных мужчин рода снеррг в тайну взросления. Переступил через страх, лень, неверие – значит, сумел. Достоин, велик, почти герой. Взрослый муж, но не дитя более.
Останется только сидеть на лавке с подростками Бран, потерявший в болоте меч. И пусть сколько угодно рассказывает он, что виной тому злобный гном да дракон, что в своей чешуе унес бранов меч – без меча вернулся, значит, не мужчина пока, не воин, да и ясно сделается, что провалился в болото малец, от того половину снаряжения в нем оставил вместе с мечом. Ждать ему следующего года, значит – ну да не один он таков, случается, что ж.
Немало лет пройдет с того года и с того пира. Да только мужчины клана снеррг все накрепко запоминают, как проходило их Посвящение.
Тот же Бран, потерявший клинок – не раз он припомнит суровый взгляд Грамбольда и слова его: «Мал ты еще, парень. Подрасти-ка. А если думаешь, что не мал – ступай да найди меч-то. Какой из тебя воин – без меча?» И то верно – несмотря на имя, великого воина не выйдет из Брана. А вот хозяйством управляться в походе он приучится крепко.
Вильманг же, в одном из боев мало что не лишившись ноги, но охромев на всю жизнь, припомнит и неудачный свой первый заход на посвящение, и после станет одним из лучших разведчиков, да в придачу, испивший меда из рук духа-Хранителя, откроет в себе талант скальда. Прославят его не только подвиги, но и песни, сложенные им.
Олло и Хакон будут самыми страшными воинами в первом ряду, пугающими своей яростью противника поболе даже, чем мастерством меча. Так и пройдут все битвы побратимами, прикрывая друг друга.
Ингольв же и в самом деле не раз и не два в своей жизни вспомнит ту писаницу – так назвал Айсвар скалу с высеченными изображениями – когда под его ноги будут течь бессчетные дороги. Только вот пока сидят за огромным столом и пируют вчерашние мальчики, нынешние мужчины. И поднимается к крупным осенним звездам песня, в которой благодарят все мужчины поселения своих предков и духов Севера, Хранителей Предвечных – за то, что раз за разом хранят и ведут своих потомков сквозь многие свершения и перемены, оставляя неизменно крепкими духом и сильными телом северных мужчин, куда их путь не заведет.
Да, часто доведется вспоминать – пусть и не всегда в радость.
Такова шутка памяти – радость или нет, а ничего из нее не стирается из того, что на самом деле важно.
Идет Ингольв Моурсон по пропыленной дороге – продал коня в предыдущем городе, деньги звенят в кошеле, а скакун ему без надобности в ближайшую луну будет. Идет – и помнит, как вчерашнего, юношу на утлой берестяной лодчонке в извивах стеклянно-зеленой темной лесной речки.
Часть 1
«НАЕМНИК»
ГЛАВА 1
Арсаг. Большой портовый город, жемчужина Тхабата. Богатейший город богатейшей страны Западных краёв. Сотни людей со всего юга и запада приезжают сюда, чтобы добыть то, чего нигде больше нельзя найти. Десятки торговых, ремесленных и каких угодно еще союзов, от гончаров до наемников, предлагающие услуги на любой вкус; сотни лавок и бесконечные рыночные ряды, где можно обрести любую диковину или скупить по частям целый караван, а трактирам и кабакам так вообще нет числа; Одним словом, имея деньги, в этом городе можно отыскать всё, что угодно и найти любую помощь – в чем только возникнет нужда. Таким представал город для любого гостя. Блаженный край? Нет, конечно – в блаженном краю не встретишь таких опасностей, какие поджидать могут здесь всякого зазевавшегося путешественника. Но Арсаг очень, очень хотел походить на людские фантазии о блаженном изобилии Солнечного Дома2. Иногда ему даже удавалось – особенно в глазах заезжих.
Не гостю же, жителю страны, именуемой ими самими Золотым Берегом, Арсаг тоже виделся жемчужиной, но совершенно иного толка. Не только торговые дела заставляли людей добираться в Арсаг – тхабатцы говорили, что любую дорогу можно начать отсюда. Дорогу как в прямом, так и поэтическом, иносказательном смысле. Начать новую жизнь или обрести смысл старой, сбросить бремя прошлого, отыскать свое дело, отыскать новое занятие – нет ничего невозможного здесь, где людей столько, что даже звезды сбиваются со счету, глядя ночами вниз – тот это человек? Или уже другой? Немудрено, что кое-чьи судьбы плутали меж улиц, не находя своих хозяев, да так и терялись в суете и суматохе – начинай свой путь сначала! С чистой дощечки, с нового свитка! Некоторым это свойство города казалось даже ценнее всех рынков и лавок с дорогими товарами – и оттого Арсаг тянул к себе народ. И не только купцов, но и искателей удачи, своей ли, чужой – неважно. Было что-то в раскинувшем широко свои площади, улицы, дома самого разного пошиба и блистательно-прекрасные дворцы и храмы городе – широко, точь-в-точь кочевничья ведьма раскидывает свои юбки – притягательное почти для любого, кому не хочется провести свою жизнь, влачась по накатанной колее. Это был город не для тех, кто желает мирно переступать изо дня в день, как тягловый вол по хорошо утоптанной дороге – шаг за шагом.
Впрочем, таковых людей – тех, чья жизнь отличается размеренностью – в этот час на рыночной, и по совместительству главной площади едва ли можно было сыскать. Торговый народ шумел, толкался, обсуждал товары и людей только что прибывшего корабля. Покупатели приценивались, обходили ряды, договаривались кто о чем, слушали сплетни. Стражники – об эту пору султаны на их шлемах мелькали средь толпы довольно редко – украдкой позевывали, не успев смениться с предрассветного караула. Утро пылало охристым шелком в небе над Тхабатом. Арсаг наливался шумом и кипением жизни, как наливается жаром солнечное яблоко в чистом небе. Толпа, все густея, волнами омывала улицы и площади. Всяк был занят своим делом, всяк куда-то спешил.
Впрочем, этого не скажешь об одном вроде бы не особо приметном, но все же неуловимо выделяющемся средь прочих человеке высокого роста, закутанном в дорожный плащ. Человек сей двигался, на первый взгляд, не торопясь, и едином со всеми остальными ритме, но при этом пронизал толпу, точно нож – кусок мягкого сыра. Был он с виду вроде бы наемник наемником – высокий и широкоплечий, в легкой кольчуге под сероватым, слегка потрепанным временем и дорогой плаще, с мечом на поясе, и вдобавок замотанный повязкой на лице так, что было невозможно узнать его. Точь-в-точь пустынник: те, говорят, своей тагельмы не снимают вовсе никогда, да еще так порою поступают путники, едущие через пески. Но в городе же такую повязку видеть было странно. Поневоле подумаешь – это явно сделано с целью сохранить в тайне то, кто таков этот путник; ведь на кого-то из кель-тахнис, то есть на пустынного кочевника, этот человек не походил. Он явно старался остаться неузнанным – для этого же и капюшон был надвинут поглубже, так, что только отдельные рыжие прядки виднелись из-под его края и позволяли хоть как-то опознать этого странного типа. Таких светлых волос ни у кого из местных не было, а значит, он приезжий издалека. Наран, Этен, Аскалон? Может быть. А может, и откуда подальше – например, из восточной части мира, Старых Земель. Значит, в любом случае он издалека. И значит, придет к выводу любой внимательно смотрящий на него, дело у него важное. Иначе зачем бы так далеко ехать?
К тому же от него так и веяло собранностью и какой-то почти угрожающей целеустремленностью. Он явно был тут по делу – и явно не стал бы церемониться с кем угодно, кто этому делу мог воспрепятствовать. Посему встречные предпочитали не связываться с этим человеком, уж слишком отпугивающим казался им его взгляд. И дело было вовсе не в пугливости тхабатцев, нет, просто едва ли встретишь столь грозно выглядящего наемника в купеческом районе города просто так – они же предпочитали обитать в порту, до которого по меньшей мере два квартала идти. По всему выходило, что у сурового незнакомца тут имеется весьма серьезный интерес. Лезть под руки вооруженному наемнику с явно проплаченным заказом – таких безумцев не находилось.
Что наёмник забрался в самый центр города явно не за сувенирами, понимали и шахские стражники, не сводящие глаз с северянина (кем еще мог быть обладатель такой жгущей глаза рыжины?), но держащиеся от него на почтительном расстоянии. Сонливость в конце дежурства – сонливостью, а все же дело свое стражи знали, и потому цепкими взглядами выловили его едва ли не сразу. Только вот человек этот не совершил пока что ничего противоправного, и поэтому его не беспокоили. А ему того и было нужно. Оглядевшись внимательно по сторонам, он целеустремленно направился в дальний конец площади, где, практически у самой крепостной стены, притулился весьма невзрачный для такой кипучей улицы трактир. Уж явно эта лачуга не для избалованных купцов в шелках и их придирчивых клиентов! Скорее поверишь, что в ней после долгой смены отдыхают стражники, решив пропустить по чаше чего-то бодрящего и крепкого.
«Дырявый сапог», – прочитал наемник блеклую вывеску над входом в заведение. Да нет, скорее даже не стража, а мелкие слуги богатых лавочников – те, чьего дневного жалования еле-еле хватит на плошку рассыпчатой каши с финиками да кружку кисловатого вина в заведении чуть поприличнее. Здесь, наверное, за одну истертую монету подадут две кружки, а то и три.
– Ага… именно так назвал это место Стефан. Значит, где-то здесь, – пробормотал наемник себе под нос. У него не было четкого плана, зато было понимание, что, а точнее, кого он ищет. Самое время было подумать, что делать дальше – зайти и спросить напрямую, или же продолжать озираться, точно голодный филин в поисках мыши?
Впрочем, совершенно неожиданно размышления наемника вынуждены были прервать свое течение. С черного хода трактира выскочила девушка в настолько бедняцкой одежде, что скорее приличествовало сказать – в тряпье и обносках. Обноски эти явственно не вязались с благородными чертами ее лица и длинными светлыми волосами, сейчас, правда, изрядно спутанными и растрепанными, но все равно выдающими иноземность той, что хотела казаться обычной местной оборванкой. Северянин-наемник – он носил имя Ингольв – моментально узнал ее: это и был его «проплаченный заказ». Спрашивать или озираться не пришлось – это ее он и искал.
Следом за девушкой – буквально в ту же секунду – выбежало четверо вооруженных местных, и пока что было непонятно, стражники ли это, или же нет. Они быстро догнали девушку, схватили её под руки и затащили в небольшой пристрой за углом трактира. Ингольв слегка сдвинул брови и проследовал за ними.
– Оставьте меня! Я ничего не сделала! – из-за глинобитных стен донесся отчаянный женский возглас, едва пробившийся сквозь грубый мужской смех и гортанную неразборчивую тхабатскую речь. Ингольв крадучись, ступая мягко и неслышно, приблизился к двери, так же мягко потянул за ручку. Закрыто. Ну, другого он и не ожидал.
«Ладно, раз так…» – подумал он, чуть сильнее нахмурился на секунду, что-то быстро прикинул и чуть отступил в сторону. Обнажил меч, огляделся и одним ударом ноги вышиб ветхую дверь, снеся её с петель и едва не пришибив стоящего за ней тхабатца. Девушка заверещала еще громче. Секундное замешательство прокатилось по собравшимся, но находящиеся внутри «стражники» (а скорее – все же вовсе не имеюще к страже отношения господа) быстро опомнились, достав сабли и бросившись на помешавшего им незваного гостя. Тот ловко отражал их выпады и метко, буквально парой ударов, поражал одного противника за другим. Не обязательно насмерть – но так, чтобы помешать ему уже точно не смогли. Бывалому наемнику, такому, как Ингольв, не составило особого труда расправиться с простыми портовыми бандитами, коими, как уже совершенно не сомневался северянин, являлись эти типы. Для стражи они слишком бестолково метались и излишне много размахивали руками и оружием просто так. Когда последний противник упал, не отразив выпада его меча, Ингольв подошел к девушке, успевшей забиться за какую-то бочку. Та инстинктивно отпрянула еще дальше, не смотря на связанные руки и путы на ногах. Ингольв всмотрелся в чумазое лицо. Удовлетворенно кивнул себе, склонился, поднял девушку на ноги и обратился к ней в неожиданно учтивой манере и на неожиданном же для девушки языке:
– Arseda kemin, i daali turp-ata3, – произнес ее спаситель.
Ингольв говорил на кортуанском с небольшим северным акцентом, но от знакомой речи девушку разом перестало трясти, и она постаралась ответить с не меньшим достоинством, явив немалое самообладание:
– Hum tar, amis brargento?4
«Да, элфрэйская кровь», – отметил про себя Ингольв. – «Благородная при том. Едва выдралась из разбойничьих лап, а уже держится как принцесса… Да она и есть принцесса. Какая нелегкая ее только сюда занесла, хотел бы я знать, эх! Ну да у элфрэ никогда не узнаешь правды», – думая так, он занялся ее путами. Связать ее успели на совесть. На вопрос он отвечать не спешил, впрочем.
Девушка же постепенно начала приходить в себя и держаться все увереннее, пока Ингольв развязывал ее, и, глядь, уже перепачканное нежное личико перестало кривиться, вот-вот готовое к рыданиям, разгладилось и холодно затвердело во всегдашней эльфийской надменности. И даже под грязью и нищенским тряпьем стало видно – да, порода во всем. Аристократическая невытравимая порода. Девушка еще раз повторила вопрос – уже настойчивее и серьезнее.
Северянин вздохнул, перешел на более привычный ему язык земель Краймора – на нем в мире говорили вообще все и везде, а если и не говорили, то понимали уж точно.
– Я Ингольв, наемник вашего отца, и никакой не рыцарь, – сказал он, протянув ей свой плащ. – Вот, наденьте – и быстрее в порт, пока не подоспела стража, не хочу иметь дело ещё и с людьми местного шаха или, боги оборони, самого эмира. Я отвезу вас к вашему родителю, если мы поспешим, и вы не станете задавать вопросов, а будете делать, что я скажу.
Девушка только коротко кивнула, и дважды повторять не пришлось.
Удача была на стороне этих двоих: грохот и лязг железа и стальных клинков на задворках какой-то халупы городские стражники не услышали, ибо были далеко, и поэтому у беглецов было несколько минут в запасе, чтобы нырнуть в боковой проулок и дворами пройти в портовый район, где уже ждал их нужный человек на корабле.
Они не стали мешкать и через некоторое время судно уже уносило их прочь от Арсага.
Тхабатская жемчужина осталась покачиваться в волнах своей беспокойной жизни, даже не заметив, что на двух чужеземцев на улицах города стало меньше.
В порту все получилось быстро – наемник показал какое-то письмо человеку у трапа, тот кивнул, свистнул кому-то из своих людей, и вскоре путники – если не сказать беглецы – получили маленькую каюту, которую наемник целиком отдал девушке. Только бросил часть вещей у порога, а сам ночевал на палубе, с матросами – но об этом принцесса-беглянка узнала далеко не сразу, потому как сразу же улеглась отдыхать, провалившись в крепчайший сон: неясно было, когда в последний раз перед этим ей доводилось выспаться вдоволь, в своих скитаниях она, судя по всему, жила в весьма аскетичных условиях. Наемник не мешал девушке отсыпаться, да и сам поперву с удовольствием вкушал отдых после длительных поисков. На корабле была не его епархия – там командуют моряки, и даже распоследний матрос на борту любой посудины важнее особ княжей крови. Ведь в случае чего, тянуть снасти и бороться со стихией будут они.
