Повесть о человеке волчьего клана

© Эйрик Годвирдсон, 2025

ISBN 978-5-0055-1132-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Струна первая.

Вместо пролога.

Тихо и немного сумрачно. По темному, отдающему густой стеклянной зеленью, полотну лесной реки пробегает легкая рябь. Ветки деревьев местами низко-низко нависают над водой, и чтобы плыть здесь в лодке, нужно держаться середины. Заодно и грести легче, меньше речной травы, ничто не цепляет весла, – так думает юноша, что медленно, осторожно ведет свое суденышко по извилистым протокам. Речушка была для парня пока что безымянной – это, наверное, один из множества притоков широкой и полноводной Раран, но который, сказать он бы не смог.

Лодку – легкий и простой охотничий окоренок – он вчера нашел в каком-то схроне у корней поваленной ели, и долго возился с нею, возвращая суденышку способность не пропускать воду и держать в себе его самого и его припасы. Вещей у парня было немного, но все равно идея плыть на лодке показалась юноше куда как более привлекательной, нежели мерить ногами лесной ковер. К тому же найти пусть и не новую, но все же лодку – это такая удача! Будет, чем приятелям похвастаться! Потом, когда они все, прошедшие свое Посвящение, соберутся на пиру в большом общинном доме… Паренек улыбнулся. Он, Ингольв Моурсон, много чего интересного порасскажет там сверстникам! Уж его-то судьба точно наградит приключениями на зависть всем прочим!

В этом году Ингольву сравнялось шестнадцать зим, и он, в числе небольшой стайки таких же пареньков, дюжину дней назад явился к старейшинам клана – им предстояло Посвящение. То самое, после которого из детей они превратятся во взрослых. Так заведено издавна у народа Горскун, у их народа – как прошумит над головою живущего отмеренное количество оборотов года, что у них считают по зимам, так положено будет пройти испытание, вступив в которое мальчиками, они должны были вернуться мужчинами. Все задания, что выпадали доселе, Ингольв исполнял, казалось, играючи, так что приятели только ахали от зависти. Лучше его был только Вильманг, но Вильманг и на год старше – в прошлом году он не прошел полностью всех испытаний, неудачно оступившись на косогоре и сломав ногу. Ох и долго он потом переживал позор! Оттого и старался пуще прочих, готовясь принять Посвящение нынче. Ингольв задумался – а сам он старается достаточно ли? Решил – да еще как! Он хорош, и это точно! И Вильмангу тоже покажет – пусть тот ему и друг, а все равно покажет, что лучше.

С ветки кривоватой лиственницы, накренившейся над речкой, вспорхнула небольшая птица – кажется, кукушка – и сбросила на макушку задумавшемуся парню несколько сухих хвоинок и кусочки сизого лишайника. Ингольв тряхнул головой несколько раз, потом и вовсе запустил пятерню в густые рыжие пряди, старательно избавляясь от мусора. Он живо согнал с физиономии ухмылку от уха до уха и постарался придать лицу выражение, подобающее воину. Он уже во всю воображал себя бывалым героем, но спохватился и отставил фантазии в сторону – он вспомнил, как седобородый Айсвар наставлял молодежь перед последним, самым странным и самым непонятным испытанием – не будьте заносчивы, говорил он, не мните себя выше сосен, смотрите и внимайте все, чему будет учить вас родная земля. А тем, сказал он, кто слишком голову высоко возносит, на макушку вороны гадить любят.

Ребятам выдали самые необходимые припасы, оружие и прочее снаряжение и отправили «пройтись, с землею познакомиться». Припас был скромным, оружие – простым. Сколько идти – не сказано. Это означало, что будущим мужчинам клана снерргов, самого сурового из всех горскунцев, нужно совершить небольшое путешествие в одиночку, полагаясь лишь на себя, сноровку свою и ум, и встретившись в нем… с кем? С богами? Духами зловредными? Или… с самим собой? Дома отцом Ингольву идти было велено до тех пор, пока не покажется, что нашел и узнал что-то новое и очень важное – про себя самого, про мир вокруг или про людей. Тогда можно было вернуться и поведать о приключениях. А сказывают, нередко бывало, что это-то испытание, последнее по счету, и оказывалось непройденным. Отчего так, отец не пояснял, а старик Айсвар на такой вопрос вовсе клюкой замахнулся – мол, не докучай, пострел, сам узнаешь, коли не дурак. А коли дурак, то и говорить с тобой без толку.

Мальчикам, стало быть, никто ничего толком не объяснял, что же такое они должны новое узнать. «Встретишь на пути – сам поймешь», – говорили старшие родные и просто воины-соседи, посмеиваясь в бороды. Матери на метания сыновей только пожимали плечами – им то не было ведомо, как неведомо отцам, как всякая девочка под песни жен клана становится юницей-девою, невестой и будущей женою. У всех – свои тайны, взрослеют мальчики и девочки по-разному, боги-Хранители так положили, сами так делают и детям своим, людям Горскун, велели. И оттого юноша Ингольв прокладывал путь, неотступно вертя в голове, что же ждет его, и с чем он воротится домой. Угадать все равно не получалось, но не думать он не мог.

Пока что, если не считать едва не состоявшейся встречи с медведем – о, благо, Ингольв вовремя услышал шум в зарослях малинника и предусмотрительно обошел их подальше! – его дорога была совсем обыденной. Ничем по сути пока и не отличалось это скитание по лесу от обычной вылазки на рыбалку… правда, совсем в одиночку и дольше, чем на пару-тройку дней раньше он не ходил. Юный снеррг не обольщался, что так будет и дальше – хотя бы потому, что так быть и не должно было. Это же Посвящение, а не прогулка за морошкой иль брусникой!

– За морошкой, не за морошкой, но надо бы поискать место для привала, – сказал себе вслух Ингольв. Он твердо решил не терять крепости и спокойствия духа, как бы сильно не волновал его будущий день, будущий час… да каждый миг этого, как он понимал, решающего испытания. Неизвестность, как правило, будоражит ум куда как сильнее любого точно ведомого события.

Вскоре на глаза парню попалось удобное место для привала, там же можно было остаться на ночь и двинуться дальше уже утром. Надежно привязав лодку, юноша выудил из нее свои пожитки – сумку с остатками провизии и маленьким котелком, да лук с колчаном. Сумку он, подумав, тоже взял с собою: оставлять в лодке ее не имело смысла, а повесить на ветку, дабы обезопасить от мышей свои припасы, он раздумал, заметив скачущих по веткам ели недалеко от намеченного места ночевки вороватых соек. «Живо распотрошат-то. И сухари уведут, и сумку порвут», – проворчал про себя Ингольв. Соек он не любил. Сорок, впрочем, тоже. А вот враны – черные, нахальные – даже при своем скверном характере вызывали невольное уважение. Мантировы птицы, многое ведают… оттого и характер скверный, да. «К лешаку соек, откуда и появились», – буркнул парень, вскидывая сумку на плечо.

Он принялся сноровисто обустраиваться – натаскал сухих веток для костра, насек лапника на лежанку, а потом двинулся добывать пропитание. Отец в свое время крепко вбил мальчику в голову – не трать еду, что взял из дому, если можешь добыть что-то помимо. А отчего бы не добыть? Еще светло, наверняка можно подстрелить какую-нибудь птицу да поужинать сытно, а не грызть вяленое мясо да сушеный сыр, как будто несется кто по пятам, и нету времени даже на нормальный привал! К тому же ночью замаешься просыпаться воды испить после ужина всухомятку. Такую снедь хорошо жевать на ходу, когда и в правду торопишься. Вяленое мясо, пропитанное дымным ароматом костра, конечно, вкусно, но… прокрутив еще разок в голове все доводы и поборов искусительную лень, Ингольв все же отправился охотиться.

Вскоре ему повезло: паренек более чем удачно подстрелил рябчика. И пусть не так уж и велика птица, да на одного путника более чем достаточно! Обрадовался, повернул обратно – разводить костер, потрошить добычу. «Испеку в глине» – решил он. – «На берегу как раз накопать можно!»

Управился он вроде бы быстро – костер жарко пылал, над огнем висел котелок с водой да веточками смородины, ощипанная и выпотрошенная птица, обернутая широкими листьями лопуха и набитая ароматными травами, была плотно обмазана сизоватой глиной, затем отправилась в пышущие малиновым жаром угли, а на расстеленном лоскуте льна лежал надерганный неподалеку дикий лук. Не ранняя весна, листочки у лука того уже огрубели, да и на цвету уже весь, а все равно душист, даже просто так с краюхой хлебной хорошо жевать. Пока с костром занимался, ужин проворил, травы собирал – сколько-то времени да и прошло. Глядь – а уж вот небо уже из слегка подернутого золотистой пенкой вечерней зари стало ярко-медным, ровно что грива волос самого юного снеррга! А затем и густо-алым пламенем горизонт налился, закатилось золотое солнце-яблоко, и стало понятно, что еще немного, и падет на лес синева ночных теней.

– А вовремя я ночлег-то нашел! – довольный собой, юноша захрустел белой луковицей саранки – он накопал их днем раньше, часть сразу сварил в похлебке, часть отмыл да покидал в сумку. Сырые они были тоже вкусные, сладковатые и хрустящие.

Языки пламени вели свой завораживающий танец – смотреть на них можно было сколь угодно долго. Периодически подкармливая костер сухими ветками, да потягивая из маленькой миски смородиновый отвар, Ингольв дождался готовности рябчика, поел и растянулся на плаще, расстеленном поверх еловых лап.

Звезды, крупные и ясные, как всегда на исходе лета, часто усыпали небо, мерцая и по временам подмигивая неведомо кому. Это было красиво, и юноша смотрел в небо долго, гадая, кому же все-таки шлют привет переливчатые небесные огни. Так ничего и не надумал, зато сказок про то припомнил всяких – уйму просто. Был бы с кем-то, так и вслух рассказать недурно было бы даже, но спутников у него не было. Не сойкам же рассказывать! Да и те уже спят, а у ночных птиц – свои песни-истории, человечьи им ни к чему. Спать же Ингольву, тем не менее, пока не хотелось. Он подтянул к себе поближе поясную сумку – ее вместе с остальным снаряжением он снял еще перед разведением костра; порылся, достал мунхарпу1. Первый глубокий звук разлился по лесу, как капля смолы по коре истомленного жарой соснового ствола – неспешно, тягуче. Затих. Второй удар по стальному язычку мунхарпы, третий, все быстрее – юноша закручивал хитрый узор мелодии. Звуки прихотливо менялись – то дробясь каплями, то разливаясь широко и вольно, то растягиваясь тягучим стоном-вздохом… Он играл, полуприкрыв глаза, и не сразу заметил, что рождающаяся по его воле мелодия кое-кого привлекла. Нет, не соек – те не проснулись бы ради человеческой выдумки. И не ночных лесных зверьков, но обитателей чащи куда как интереснее и забавнее всех пернатых и шерстистых. Попрыгушки. Так их называли. По самой границе света от костра кружили в каком-то диковатом танце маленькие сгустки живой и подвижной темноты, ощутимо более плотной и густой, чем ночной мрак лесной чащи. Словно скатанные из черного меха шары. Но когда заметил, парень не испугался – этих странных бесплотных существ он встречал не в первый раз. Северные леса были населены различными духами не меньше, чем обычным зверьем. Ингольв скорее удивился бы, если бы вообще никого подобного не встретил за свой поход. Он, приподнявшись на локте, наблюдал с улыбкой за пляской мелких духов. Едва мелодия стихла, те прыснули в разные стороны и пропали, будто и не было никого сейчас здесь, и все увиденное оказалось только игрой теней. Дома эту круглую мелочь величали «иръян», это и значило – «попрыгушки». Напугать они могли только совсем еще маленького ребенка, а вреда от них вообще никакого не было – разве что иногда Ингольв слышал истории, что после особо бурного хоровода попрыгушек путник мог недосчитаться какой-то мелочи из снаряжения – завязки мешка, фибулы, крючка с обмотки, ложки или чего-то в этом духе.

Ингольв усмехнулся, спрятал мунхарпу и снова перекатился на спину. Отыскивая знакомые созвездия, он незаметно провалился в сон. Снилась ему Небесная Волчица, что гонится за орлом, несущим золотое яблоко-солнце. Почему-то во сне это была именно волчица, хотя в сказках всегда говорили о волке, именно он и был родовым зверем их клана. «Ну, если есть Волк, то должна же быть и Волчица», – подумал юноша, вспоминая сон поутру. – «Надо бы спросить у старейшины Айсвара, что он думает?»

Солнце едва только вышло, под деревьями была еще прохладная тень – в лесу даже отъявленные засони всегда просыпаются рано, а Ингольв никогда не был любителем подолгу разлеживаться под одеялом. Юноша с удовольствием допил холодный смородиновый отвар, собрал вещи, закопал косточки рябчика, подумав, оставил немного сушеного сыра на мшистом взгорке, где вчера плясали попрыгушки – в благодарность за то, что не стянули у него ничего за ночь. Затем привел место стоянки практически в первоначальный вид, сгрузил вещи в лодку, отвязал ее, да и двинулся в путь дальше.

Этот день пути был не особенно знаменателен – разве что погрозил хмурым небом устроить затяжной ливень, но, покатав громы где-то за окоемом, передумал и смилостивился над путником, предоставив ему возможность ночевать в сухости. Еще парень видел на берегу следы волков – звери прошли давно. Слышал оленей, хотел было сходить глянуть – да поленился делать круг из пустого любопытства. Охотиться на них он не собирался – к чему ему одному целая туша? Зато в этот вечер он наловил окуней на ужин – детская забава, рыбалка с деревянной острогой с лодки, оказалась вполне полезным умением.

– Интересно, как далеко ушли прочие? – подумывал иногда юноша.

Его уже не на шутку начинало занимать – когда же собственно начнутся те самые приключения, и как далеко для этого нужно забраться от дома?

Что ж, приключения не замедлили ждать, едва только юный снеррг посетовал про себя, что слишком уж спокойно складывается его путь. Он еще не особенно удалился от места предыдущей стоянки, как сквозь лесную чащу ветер донес до него обрывки музыки – кто-то играл на флейте. «Та-аак, это уже что-то интересненькое!» – Ингольв, не задумываясь, решил пристать и посмотреть, кто же играет в такой глуши на флейте? Юноша был уверен – ближайшее жилье осталось у него далеко за спиной, а до следующего поселения тоже еще не один день пути, и вряд ли по этой небольшой речушке. Может, это какой-то путешественник, с необычными новостями? И, духи Севера, что же такое играет неведомый путник? Музыка почему-то буквально хватала за сердце, таким необъяснимо родным веяло от этого напева, хотя Ингольв готов был поклясться, что впервые слышит эту мелодию.

Музыка то стихала, то звучала отчетливее. Непроизвольно юноша начал спешить, боясь потерять ниточку, что может его вывести к источнику звука. Тем не менее, лодку он привязал вроде бы на совесть. По привычке забрал все вещи с собой, и устремился на поиски хозяина флейты. Ничего недоброго он не опасался – во-первых, стоял ясный день, солнце щедро поливало светом землю, изгоняя всякую темную и нечистую тварь под землю до следующего заката. А во-вторых, рунный амулет под рубахой висел спокойно, не прижигая кожи упреждающе, и не тянул тревожной тяжестью вниз стальной клинок у бедра, как бывало то по рассказам встречавших на своем пути злобные порождения безлунных ночей.

Вскоре Ингольв вышел к небольшой поляне, где и обнаружился хозяин флейты. Он восседал на обомшелой валежине, спиной к юноше, так что сперва парень увидел только зеленую узорчатую, расшитую странным орнаментом круглую шапку с лисьей опушкой, да серый просторный плащ, укрывающий плечи незнакомца – вот тот был совсем обычный.

Ветка неловко хрустнула под ногой Ингольва, и сидящий на поваленном стволе заметил его, резко обернувшись.

– Ну кто там ходит? – незнакомец вздернул левую бровь с немного комичным выражением насмешливости и недовольства на лице одновременно. С виду это был обычный человек, зим повидавший около полусотни, сам светловолосый – пряди точно сероватый лен. Отличался при том незнакомец хитрющими лисьими глазами, столь ярко-зелеными, что Ингольв не смог вспомнить, видел ли он раньше такие яркие глаза у кого-то. Борода у незнакомца была заплетена в короткую косу и перехвачена серебряным темляком. Помимо шапки и плаща, человек был облачен в старомодный тускло-зеленый кафтан, запахивающийся на левую сторону, темные кожаные штаны, более обычные для рыбаков да мореходов, и потрепанные красные ботинки. В слегка заскорузлых пальцах покоилась флейта – видимо, та самая.

– Чего добрых людей пугаешь? – сурово сдвинул брови флейтист.

– Я не пугаю, – растерялся Ингольв. – Я музыку услышал…

– А, так ты дорогу спросить хотел, молодой волчонок, что должен скоро стать волком? – внезапно лицо человека с флейтой разгладилось, напускная суровость и негодование ушли, теперь лицо казалось едва ли не смутно знакомым. Только вот отчего в светлой бороде да слегка волнистых волосах, падающих на плечи из-под шапки, чудится легкая зеленоватость, будто этого человека старательно катали по свежей траве?

Ингольв кивнул, растерявшись еще больше.

– А, это там! – непонятно ответствовал мужчина в странном наряде, указав рукой куда-то чуть вбок от течения речки, оставшейся за спиной. Что наряд незнакомца именно странный, Ингольв не усомнился ни на секунду, только в чем именно странность, пока не мог назвать точно даже для себя.

– Что… там?

– Что надо, – расхохотался собеседник.

Ингольву подумалось, что, пожалуй, этому типу может быть не пятьдесят зим, а с равным успехом и тридцать, и девяносто…

– Вот непонятливый! Сам дорогу спрашивает, сам недоумевает, что там!

Юноша понял, что запутался окончательно.

– А откуда ты здесь, почтенный человек? – все же рискнул спросить он.

– Живу я тут! – мужчина в лисьей шапке подмигнул своим невероятно зеленым глазом и снова поднес флейту к губам, намереваясь играть дальше. Но потом покосился на все еще стоящего подле него юношу и недовольно пробурчал:

– Ты все еще тут? Я тебе показал дорогу, тебе – туда, – он снова указал направление. – Чего еще?

– Ну… тогда с добром оставаться, незнакомец… – смущенно попрощался Ингольв, повернулся и пошел обратно.

– А, забыл сказать – лодку свою не ищи! – донеслось в спину юноше. Он обернулся – на поляне уже никого не было. Тут же ему показалось, что он слышит плеск о берестяной борт лодчонки.

– Ай, небо над головой да земля под ногами! Лодка! – Ингольв споро припустил к берегу, но действительно, лодки уже не было. Как она могла отвязаться, он так и не понял.

«Лодку свою не ищи!» – в голове снова прокрутился ехидный голос странного незнакомца с флейтой. Тем не менее, Ингольв упрямо пошел вдоль берега, решив, что злополучный окоренок никак не могло унести слишком далеко. Он прошел уже довольно много, но лодки все не было. Когда внезапно ноги поехали на песчаном обрыве, юноша решил, что все же не стоит старая берестяная лодка такого упорства. Да, конечно, он собирался и возвращаться на ней же, и немного неприятно скребнуло в душе то, что он не сможет вернуть взятое в тайник, найденный им недалеко от начала своего пути… «Но ведь лодка и так была уже не очень хороша, когда я нашел ее… наверное, про нее уже давно забыли» – утешил себя парень. К тому же Ингольв не был глуп и понимал – странный дядька с флейтой скорее всего никакой не человек. Ведь иначе почему бы он совершенно точно угадал цель, с которой оказался в дебрях юный снеррг? По всему и выходит, что советы его, даже странные, следует все же держать в голове хотя бы. И пользоваться ими, если все к тому ведет – не зазорно. Опасно ли выйдет сие? Да уж конечно, опасно! В этом Ингольв и не сомневался ни на миг. Только вот происшествие с лодкой намекало, что выбора у него особо и нету. Возвращаться в поселение ни с чем? Да ну ни за что!

Ингольв попробовал прикинуть, где же то загадочное «там», которое указали ему, должно находиться относительно места, где обретался он сейчас – и понял, что, как ни крути, а придется вернуться к месту предыдущего причала лодки. Благо, там берег приметный, утешил себя юноша. Он развернулся и потопал обратно.

И тотчас лес, до тех пор близкий, знакомый и ласковый, что дом родной, принялся будто насмехаться над Ингольвом: под ноги стали лезть корни и сучья, которых он что-то вообще не заметил в прошлый раз. Ветки норовили при каждом удобном случае цепляться за одежду, чего с юношей не случалось уже с добрых полдюжины годков вообще. Тропка вдоль берега столь умело прикинулась непролазными дебрями, что юноша не выдержал:

– Я понял, что зря потащился за лодкой, понял, – досадливо сказал он вслух, в очередной раз отцепляя полу плаща от шкодливой ветки шиповника. – Спасибо за совет, я ему последую! И… спасибо за указанную дорогу!!

Эта выходка попахивала легким безумием, но, как ни странно, идти снова стало легко, и нужный изгиб берега реки вынырнул в просвете кустов очень быстро.

– «Там», ага… – припомнил Ингольв, становясь лицом в ту сторону, откуда услыхал музыку. – Ну что ж, пойдем, коли «там» должно быть то, что мне понадобится. Воды только вот во флягу сперва наберу, а то вдруг ручьев в этом вашем «там» не окажется подходящих!

Он так и сделал, а после двинулся в выбранном направлении. Почему-то тут же возникло чувство, что надо спешить. Желания делать привал не было, и казалось, его подгоняет кто-то. Вот тут-то и пригодились полоски вяленой оленины, которые теперь парень охотно жевал на ходу. Куда и почему он так безотчетно спешит, Ингольв понял, только в очередной раз взглянув на небо, чтобы поточнее прикинуть путь свой – куда-то там ненадежная эта тропка, больше воображаемая, чем настоящая, выведет? И увидел, что незнамо как, а подкрадывался вечер.

– Да быть того не может! – юноша не удержался, потер глаза. Нет, все верно, солнце уже изрядно перевалило за середину неба. День сегодняшний будто схлопнулся – некто с флейтой встретился Ингольву еще до полудня, в этом он был уверен. На бесплодные попытки вернуть лодку и последующее возвращение он никак не мог потратить больше восьмерика лучин, это тоже не подлежало сомнению. Ну и сейчас – сколько он прошел, чтобы уже начало вечереть? И все же, дело было именно так. Вот – розовая патина в небе. И золотеющие облака. Вот – твоя память. Утро, короткий разговор, удравшая лодка, ноги на песке разъезжаются… вернулся, потопал, куда сказали. Глядь-поглядь, а вот тебе длинные тени под ногами. Вечер. Нет целого светового дня, как нету – точно Небесная Волчица языком смахнула!

Ингольв снова огляделся, уже повнимательнее. Заметил, что места тут были значительно повыше да посуше тех, по которым лиги мерил до сей поры Ингольв, да и вокруг все остальное при том неуловимо изменилось, ну вот точнехонько, как и время дня. Будто он и правда полный день, ночь и еще день без привалов шел, а то и бежал куда-то. В общем, как казалось – далеко забрался. Не иначе – в «колодец» ухнул, сообразил запоздало Ингольв, не веря сам себе. Поймал в ладонь просящееся на уста «ох!», еще раз придирчиво огляделся вокруг да память свою перетряхнул. «Колодцами» бывалые путники на севере звали такие странные места, куда приходишь быстро, да вот возвращаешься оттуда несколько дней, будто дорога туда и обратно – по разным местам пролегает, хотя кажется, что по одному. Все сходилось – «Колодец». Короткий Путь, как еще говорил старый Айсвар. Воин ярловой дружины, отцов друг, рассказывал как-то, как в такую штуку угодил – значит, бывают они в самом деле. Ну что же, вот и сам посмотрел на диво воли Хранителей и причуду родной земли.

«Сколько ж это я времени на возвращение потрачу!» – мимолетно ужаснулся Ингольв. – «Ну зато я смогу теперь точно всем рассказывать, что „колодцы“ это не выдумка!» Думая так, он еще ускорил шаг – нужно было уже подумать и о ночлеге, раз вечереет.

Внезапно для себя юноша выкатился на косогор. Лес обрывался в прямом смысле этого слова, тропа заканчивалась крутым яром. От открывшейся панорамы захватило дух. Ниже обрывистого скалистого выхода костей земли расстилалась гладкая зеленая равнина, на дне которой среди кустов поблескивала речка – та же самая, что и принесла Ингольва в эти края, или же уже другая, парень не знал. Противоположная сторона долины была увенчана таким же почти скальным выходом, резко сбегающим в долину, и отсюда он казался каменной стеной, отвесно падающей вниз, точно водяной полог. И что самое невероятное, приглядевшись, Ингольв увидел, что стена эта словно покрыта рисунками. Солнце закатывалось по левую руку, и густые тени вычерчивали узор все яснее. Первым делом взгляд юноши выхватил изображение бегущего волка. А стоило увидеть только одну деталь, как скала пошла разворачиваться густо изрисованным свитком перед изумленным взглядом Ингольва. Волк, орел, сюжеты сказаний, просто сцены охоты, какие-то люди, идущие в поход, ладьи, полные воинов. И драконьи крылья, простертые над горным хребтом, и сами драконы, несущие всадников, и невиданные птицы, и еще, и еще! Чем дольше Ингольв смотрел, тем больше ему казалось, что картины словно меняются под взглядом, движутся, живут своей жизнью. Конечно, это была всего лишь игра света и теней: солнце висело оранжевым шаром уже над самым горизонтом, еще немного, и оно скроется, отчего тени стремительно удлинялись, и взгляду открывались все новые и новые стороны произведения неведомых мастеров.