Вдыхая тень зверя

– Знаю, Дмитрий Николаевич! – Савушкин упрямо набычился. – Но это что-то совсем невероятное! А посоветоваться мне кроме вас не с кем… Посмотрите, прошу вас!

Руднев нахмурил брови, недовольно хмыкнул, но папку всё-таки взял и принялся рассматривать вложенные в неё фотографии. Белецкий заглянул ему через плечо и изумлённо поднял брови.

Местом преступления являлся кабинет какого-то учреждения с большим, покрытым зелёным сукном столом и выставленными вокруг него казёнными стульями. В одном углу кабинета громоздился огромный несгораемый шкаф, в другом – секретарское место с телефоном и печатной машинкой. На стене была прикреплена карта России, а рядом плакат: «Антанта готовит новый удар! Товарищ, смотри в оба!» В кабинете имелись два больших сводчатых окна с широкими подоконниками, заваленными стопками папок и печатных листов. В целом помещение было пустоватым, бездушным и казённым, а вот сцену разыгравшейся в нём трагедии никак нельзя было счесть шаблонной.

Убитых было пятеро. Четверых мужчин, видимо, прикончили, когда они заседали за столом: один на председательском месте, двое по правую руку от него, и один по левую, но почти на противоположной стороне стола. Пятой жертвой была молоденькая секретарша, которую смерть настигла на её рабочем месте. Лишь одно из тел, принадлежащее тому, кто сидел ближе всех к председательствующему, лежало на полу, остальные продолжали сидеть на стульях либо откинувшись на спинку, либо повалившись на стол. У всех пятерых были простреляны головы. Аккуратные отверстия от малокалиберной пули зияли на лбу или на виске.

– Дикий Запад, а не большевицкая республика, – пробормотал Белецкий.

– Где это произошло? – спросил Руднев.

– В доме номер два по Большому Кисловскому переулку в помещении управления московского комитета соцобеспечения, – пояснил Савелий Галкатионович. – Убиты начальник управления, его заместитель, казначей, партийный ревизор и секретарша.

– И каковы обстоятельства? – судя по тону, Дмитрий Николаевич был не то чтобы сильно заинтригован.

– А вот с обстоятельствами всё совершенно непонятно, – со вздохом ответил Савушкин. – Ей-богу, мистика какая-то! Всё случилось буквально средь бела дня в комитете, полном народу. Эти четверо, по словам свидетелей, собрались в кабинете начальника для того, чтобы обсудить отчёт партийного ревизора, который регулярно проверяет у них счета, бухгалтерию и ещё какие-то там бумаги. На заседании присутствовала секретарша, которая должна была стенографировать и вести протокол. Под это мероприятие у начальника комитета было отведено полтора часа времени, а после этого он должен был ехать в Кремль к наркому финансов Гуковскому. Однако в назначенное время начальник из кабинета не вышел и никаких распоряжений шофёру не дал. Шофёр подождал ещё полчаса и решился позвонить по внутреннему телефону. Ему не ответили. Тогда шофёр и ещё один сотрудник комитета вошли в кабинет, где и обнаружили трупы. По заключению врача, смерть всех пятерых произошла приблизительно в одно и тоже время, где-то за час до обнаружения. Из кабинета ничего не пропало. На месте преступления не оказалось никаких следов сопротивления. Оружия ни у кого из убитых не было. Войти в кабинет можно только через приемную, в которой в это время находилось с полдюжины сотрудников и множество просителей. Там такой сыр-бор постоянно, что твоя базарная толкучка! Иной раз просители скандалы затевают или вой поднимают и рвутся к начальству, поэтому во избежание инцидентов в приёмной всегда милиционер дежурит. В общем, все сотрудники и постовой в один голос клянутся, что в кабинет никто не заходил.

Руднев ещё раз просмотрел фотографии и с равнодушным видом вернул их в папку.

– Дмитрий Николаевич, вам совсем неинтересно? – разочаровано спросил Савушкин.

Руднев пожал плечами.

– Савелий Галактионович, в этом деле интерес может представлять разве что мотив. Я, откровенно говоря, затрудняюсь вот так с ходу предположить причину, по которой убили трёх руководящих работников собеса и одного партийного ревизора… Секретарша, скорее всего, оказалась случайной жертвой… В остальном всё очевидно.

– Хотите сказать, что знаете, как было совершенно убийство? – недоверчиво осведомился Белецкий, Савушкин же смотрел на Дмитрия Николаевича как на библейского пророка.

Руднев вздохнул и терпеливо объяснил.

– Господа, если мы не берём в рассмотрение вариант убийцы-невидимки, а я все-таки склонен его исключить, то объяснений может быть только два. Первый вариант, убийцей является кто-то из тех, для кого войти в кабинет начальника дело настолько обычное и непримечательное, что свидетели не обратили на него внимание. Другой вариант, все свидетели врут, то есть имеет место сговор, и это тоже означает, что убийцу стоит искать в рядах сотрудников собеса. Если бы дознание вёл я, то в первую очередь заподозрил бы шофёра и того второго, кто вместе с ним якобы обнаружил тела. Они могли войти, перестрелять всех из пистолета с глушителем, а после поднять шум. Заключению врача такая версия, конечно, противоречит, но в кабинете наверняка было холодно – вон все они в кожанках, а на барышне пуховый платок – значит, тела остывали быстрее, и, возможно, время смерти установлено неточно.

Дмитрий Николаевич отдал папку Савушкину.

– Расскажете мне потом, в чём там дело было, – попросил он Савелия Галактионовича, но явно не потому, что ему и вправду было это интересно, а лишь из желания подбодрить молодого человека, выглядевшего так же разочаровано, как выглядит ребёнок, узнавший, что большая конфета на елке содержит в себе лишь блестящие бумажки, а вовсе не гигантскую карамель.

– Обязательно расскажу, – упавшим голосом пообещал Савушкин и откланялся.

Утром на следующий день Белецкий обнаружил Дмитрия Николаевича в его мастерской, но не работающим над очередной афишей или декорациями, а сидящим на полу и раскладывающим перед собой листы с записями и зарисовками. =

– Вы ломаете голову над тем убийством, про которое вчера Савушкин рассказал? – спросил Белецкий, зная, что Руднев имел привычку именно так думать над расследованиями. – Вы же уже всё разгадали: убийца кто-то из своих, а то и вовсе имеет место заговор группы товарищей. Хотя, конечно, остаётся открытым вопрос, о мотиве преступления.

– Подожди с мотивом, Белецкий, – Дмитрий Николаевич подал другу знак сеть рядом и пододвинул к нему рисунки, на которых с фотографической точностью – Руднев обладал феноменальной зрительной памятью – были воспроизведены разные ракурсы места преступления и жертвы. – Тебе ничего странным не кажется?

– Убийца выстрелил пять раз, – начал рассуждать Белецкий, – но никто из свидетелей не слышал выстрелов. Даже если стреляют с глушителем, хлопок довольно звонкий. Его нельзя не услышать из-за двери. А тут целых пять хлопков. Что они там оглохли все разом? Или все действительно сговорились?

– В конторе могло быть шумно, – пожал плечами Руднев. – Посетители галдели. Кто-то орал в телефон. Машинки печатные лязгали. В принципе, могли и не обратить внимание на хлопки. Тем паче, что дверь обитая и гасит звук. Хотя ход твоей мысли верный. Продолжай.

– У всех пяти жертв прострелена голова, – высказал следующее умозаключение Белецкий, – то есть стреляли наверняка и со знанием дела.

– Та-ак, – поддержал Дмитрий Николаевич. – А ещё?

Белецкий задумался, и Руднев подсказал:

– Обрати внимание на положение тел. Судя по тому, что почти все они остались на своих местах, никто из пяти человек не пытался сопротивляться, звать на помощь или бежать, вероятно, даже не вскочил никто.

– Действительно, это странно, – согласился и Белецкий и тут же высказал предположение. – Может, когда их убивали, они были без сознания? Попили чайку, а там снотворное. Нужно спросить у Савушкина, что покажет аутопсия…

– Есть другой вариант, Белецкий, – перебил Дмитрий Николаевич. – Возможно, всё произошло так быстро, что никто из жертв не успел опомниться.

– Тогда надо признать, что стрелял человек исключительного хладнокровия и исключительного же мастерства, – заметил Белецкий. – Я смею считать себя отличным стрелком и на слабые нервы не жалуюсь, но, чтобы сделать пять выстрелов, тем более по пяти разным мишеням, мне по самой оптимистичной оценке потребовалось бы секунд десять, а то и пятнадцать, если позиция для стрельбы была бы не самая удобная. За такое время кто-нибудь из жертв успел бы прийти в себя и начать действовать.

– Допускаю, что убийца стреляет быстрее тебя, Белецкий.

Белецкий скептически приподнял бровь, давая понять, что, как человек скромный и логический, он допускает такую возможность, но согласиться с тем, что виртуозы скорострельности толпами разгуливают по кабинетам управления московского комитета соцобеспечения, всё же не готов.

– Если вы правы в своих предположениях о стрелке, то поиск его мне видится делом несложным, – сказал он. – Достаточно копнуть биографию всех собесовцев и найти того, кто был чемпионом по стрельбе или что-то подобное.

– Нет, Белецкий, всё не так просто! – возразил Руднев. – Я начинаю думать, что ошибся, и выводы мои вчера были слишком скоропалительны. Убийцу следует искать не в собесе.

– А где же?

Дмитрий Николаевич протянул другу ученическую тетрадь, исписанную рукой Терентьева.

– Здесь, – сказал он. – Я нашёл его здесь, Белецкий.

– Хотите сказать, что этих пятерых расстрелял наемный убийца из записок Анатолия Витальевича?

– Очень похоже, что так. По крайней мере в нескольких случаях, которые ему приписываются, картина преступления была схожей. Убийца незамеченным проходил мимо свидетелей, убивал с одного выстрела в голову, при этом жертвы не успевали ничего предпринять. Есть предположение, что он был вооружён каким-то модифицированным оружием, которое обеспечивало скорострельность, а также было оснащено усовершенствованным глушителем.

– И кто же он?

– Этого никто не знает. Ни имени. Ни клички. Ни описания внешности. Только слухи в криминальной среде и коллекция нераскрытых убийств с характерным modus operandi[17 - Modus operandi – лат. «образ действия», привычный для человека способ выполнения определённой задачи, в рамках криминалистического анализа – способ совершения преступления.].

Белецкий пролистнул тетрадь, пробежал глазами несколько фрагментов.

– Дмитрий Николаевич, – сказал он наконец, – у этого типа редкостный послужной список: видные политики, высшая знать, миллионщики, властители дум, в крайнем случае, Иваны[18 - Иван (жарг.) – криминальный авторитет, главарь бандитской группировки.]. Четыре партийца средней руки – совсем не его калибр!

– Именно калибр, как ты выразился, меня и смущает, – вздохнул Руднев. – Подозреваю, что кто-то вызвал из преисподней этого ангела смерти для какой-то чрезвычайно серьёзной игры.

– Считаете нужным предупредить товарищей из уголовного розыска?

– По крайней мере, считаю нужным предупредить Савушкина.

Глава 4

Руднев с Белецким вышли из дома вместе. Дмитрий Николаевич направлялся в театр, расположенный на Тверском бульваре, где ему предстояло выдержать очередную творческую баталию, согласовывая с неуёмными соратниками-новаторами эскизы декораций к Горькому. Тетрадь Анатолия Витальевича он прихватил с собой, намереваясь по дороге зайти к Савушкину в Гнездниковский.

Невзрачный трехэтажный особняк на пересечении Большого и Малого Гнездниковских переулков попал под горячую революционную руку и в феврале, и в октябре 1917, но не иначе как хранили его суровые и беспокойные духи Струкова, Муравьева и Эфенбаха[19 - Николай Никифорович Струков, Константин Гаврилович Муравьев, Михаил Аркадьевич Эфенбах – первые начальники Московской сыскной полиции.] и благословили оставаться неизменной и грозной цитаделью московских сыщиков.