Сквозь огонь

– Иди, иди, – сказал ему Леня не глядя.

Ханурик быстро, как ящерица, соскользнул со стула. Я знала эти движения бывалого заключенного. На охоте отец был таким же. Мужчина вышел в коридор, обдав меня запахами перегара и немытого тела.

– Идемте, Александра Валерьевна.

Леня взял со стола листок бумаги, постелил его на стул и жестом указал на него.

Я села.

– Сейчас буду задавать вопросы. Отвечай коротко и по делу. Поняла?

Я кивнула.

– Давно знали потерпевшую?

– Дружили с детства.

– Когда последний раз видели ее живой?

Я назвала дату.

– Опишите тот вечер подробнее.

– Она зашла за мной в одиннадцать. Мы пошли на крышу малосемейки посмотреть на пожар.

– Видели кого-нибудь по пути?

– Да, но никого знакомого. И наверху перед лифтом какие-то подростки, тоже незнакомые. Потом были наверху. Потом вернулись домой.

– В котором часу?

– Не знаю.

– Видели, как она вошла в дом?

– Нет. Мы попрощались во дворе, она отправилась к себе, я – к себе.

– Но вы не видели, как она входила в подъезд?

Я задумалась и отрицательно покачала головой.

– Какие-то странности, что-то необычное? Говорила ли она о самоубийстве?

– Нет, не говорила. Только я…

– Что? – рука Лени, державшая карандаш, вздрогнула.

Вера убегает от преследователя в темноте, ей страшно, и я задыхаюсь от ее страха.

Я сжала зубы.

– Ничего. Ничего необычного.

У меня нет сил. Прости, Вера.

Глава 8

Ненависть и злость, горячо бушевавшие во мне, поутихли после убийства кабарги. Тем более что безумие вокруг приобрело апокалиптический размах. Огонь подобрался близко, он полыхал уже за сопками, окружавшими город. Его пока сдерживали просеки, которые делали сообща пожарные службы, воинские части и отряды трезвых добровольцев. В крае было объявлено чрезвычайное положение. Жителям рекомендовали покинуть дома, на время выехать в населенные пункты, не охваченные огнем. На юге гореть было уже нечему, поэтому все, у кого там жили друзья и родственники, наспех собирались и уезжали на бесплатных автобусах, которые каждые полчаса уходили от вокзала и центральной площади.

Весь город лихорадочно паковал вещи. Оставались совсем отчаянные и те, кому, как нам, ехать было некуда. Вера с матерью тоже остались. Отец присоединился к отряду тушения пожаров. Он появлялся дома на несколько часов – мылся, брал с собой еду и воду и снова уходил.

Тем утром уезжали семьи, которые ждали до последнего, но все-таки решили бежать. Жара нарастала, в тени было сорок градусов. Мы кашляли и сморкались черной слизью. От дыма и гари слезились глаза. Ночью во всем городе отключили электричество, газ и телефоны. Нам не объяснили почему. Говорили разное. Одни – что пожары повредили линии электропередач. Другие – что электричество отключили намеренно, чтобы горожане решились уехать. Третьи – что далеко за городом рвануло газовое хранилище и нужно срочно ехать, пока не начали взрываться плиты в квартирах.

Во дворах стояли машины и мотоциклы. Соседи суматошно бросали в них свое добро. Чемоданы, поверх них – забытые в спешке, неупакованные вещи. Машины уезжали забитые: сидели друг на дружке, вещи свешивались из открытых окон. Пассажиры держали в руках взятый в последний момент домашний скарб – сковородки, одеяла, горшки с цветами. Всех влекла неведомая сила, заставляя хватать ненужное. Из люлек мотоциклов вываливались клетчатые китайские сумки. Люди везли с собой кошек, собак, хомяков и попугайчиков в клетках. Встревоженные семьи спешили на автобусы. Эти поспешные отъезды обнажали нищету города. Замызганные одеяла. Старую сколотую посуду. Вещи несли завязанными в застиранные и полинялые простыни.

Вера пришла ко мне тем вечером. Мать с тревогой и одновременно с осуждением смотрела, как я обуваюсь в прихожей. Конечно, ей не могло понравиться, что дочь уходит куда-то на ночь глядя с гулящей подружкой. Отца дома не было.

– Мы на полчаса, потом вернусь, – сказала я, мать поверила и сразу успокоилась.

Во дворах было темно, хоть глаз выколи. Мимо проходили одинокие тени и компании теней. Тени сидели на лавочках у подъездов. Тени смеялись и разговаривали на балконах, попыхивали красные точки сигарет.

– Пойдем посмотрим на пожар? – предложила Вера.

– Он же за сопками, – ответила я.

– Все равно, пойдем. Что-нибудь увидим.

Молча дошли до ближайшей малосемейки. Малосемейки, они же маласьки, были самыми высокими зданиями в Гордееве, по девять этажей. Раньше в них селили заводских, потом стали давать всем подряд. И два дома превратились в рассадник. Во дворе днем и ночью пахло анашой, иногда – химкой. Внутри на каждом этаже тянулись коридоры во всю длину дома, по обеим сторонам одна за другой шли двери. За дверями были одинаковые комнаты. Прихожая, бывшая одновременно и кухней, занимала два квадратных метра, слева – ванная: унитаз и прилепленная в нему сидячая ванна.

Я опасалась проходить мимо маласек даже днем. Но близость Веры давала мне храбрости. Я видела, что она ничего не боится.

Во дворе горело несколько костерков – люди готовили еду и кипятили воду. Скрипящий и визжащий изрисованный лифт стоял открытым. Мы прошли мимо него на лестницу, поднялись на последний этаж. На площадке бухала компания, в темноте не разобрать кто. На нас посветили фонариком.

– О-о-о-о! Девчонки! Давайте к нам!

Я почувствовала, как меня схватили невидимые в темноте руки.

Но Вера негромко приказала:

– Отошли!

Они мгновенно послушались – и отпустили нас. Мы поднялись по лестнице, ведущей на крышу. Город внизу затягивала пелена дыма. За сопками вокруг стояло зарево пожара, от него было светлее, чем обычно ночью. К запаху гари примешивались общажные запахи из вентиляции: жареной картошки, тушенки, доширака. Тут и там темнели пятна расплавленного битума.

Вера вскочила на парапет. Я, онемев от страха, наблюдала, как она на цыпочках прошлась по самому краю крыши и наклонилась вниз. Потом как ни в чем не бывало она спрыгнула на крышу и протянула мне руку. Я подошла. Рука была холодной, несмотря на жару.

– Ничего не видно внизу. Если прыгнуть, то падать будет не страшно.

Я посмотрела вниз – дымная чернота, сквозь которую прорывалось несколько тускло светящихся окон. Наверное, зажгли свечки.