Сквозь огонь

Я всегда беру псевдонимы. Коллеги спрашивают, почему я пользуюсь вымышленными именами. Обычно я отвечаю: это интересно – придумывать себе имя. Алиса Амартиросова, Павел Крепышев, Диана Деревянко. На самом деле я прячусь. В сериалах, согласно требованиям каналов, сильные самостоятельные женщины строят карьеру и борются с судьбой в лице начальника-антагониста. В них добрая библиотекарша воюет с меркантильной подружкой своего сына, которую он намеревается повести под венец, и находит ему правильную невесту, в которую он, само собой, сразу влюбляется. В них честный мент распутывает незамысловатые загадки и ведет диалоги, богато пересыпанные профессиональным жаргоном, таким, каким его представляет обобщенный зритель телеканала. Они кочуют из одного сериала в другой, эти добрые следователи с небритыми лицами и маленькими зарплатами, и преступники всегда получают свое наказание. В них русалки, люди-рыбы и другая подводная нечисть утаскивает в глубину одинокого рыбака. Чудовища вылезают из шкафа или из-под кровати и замирают за спиной, наблюдая. Призраки мертвых подружек приходят во сне и шепчут имя главной героини.

Большая часть этих историй, к счастью для зрителя, остается на бумаге, но список моих работ пестрит второсортными ужасами и третьесортными мыльными операми, которые до каналов-то добираются не всегда, а до кинотеатров и подавно.

Но я стараюсь не унывать. Чтобы зритель верил в мои истории, нужны детали. Я смотрю на стюардессу – как она везет тележку с напитками, как смеется в ответ на комплименты моего соседа. Как отшучивается и как наливает еще бокал шампанского. И знаю, что они когда-нибудь появятся в рассказе или сценарии. Сцены поселяются у меня в голове и обрастают подробностями. Может быть, главный герой будет лететь навстречу своей судьбе, или стюардесса и пассажир проживут последние минуты на экране перед тем, как самолет разобьется. Дед останется дедом или превратится в импозантного бизнесмена и хорошего человека, с которым главная героиня найдет свое счастье.

Когда за окном потемнело и показалась луна, а небо усыпали звезды, салон затих. Пассажиры уснули, стюардессы приглушенно болтали и смеялись за шторкой. На моем экране показывали интерактивную карту с самолетиком и городами. Мы летели над ледяной пустыней, вдалеке маячили Нижневартовск, Томск, Новосибирск.

В Новосибирске я была шесть лет назад. Были безумные натурные съемки, совершенно ненужные: такую натуру можно было найти и в Питере, и в Москве, и в любом другом городе. Полный метр, драма из жизни простых людей. Меня порекомендовали знакомые. Сценарий был слабый, я это видела, но все-таки первый полный метр, до этого по мне снимали только короткометражки, даже не сериалы. Продюсер-новичок, режиссер – сын владельца завода по производству пластиковой тары.

Деньги на фильм прожигались огромные, съемочная группа жила в шикарном отеле. Взяли даже меня, сценариста, для консультаций на съемочной площадке, хотя наше мнение никогда и никого не интересует. Час в день я проводила на съемках, в остальное время работала над другим сценарием, отказываясь от приглашений на вечеринки. Когда я была на площадке, продюсер красноречиво меня разглядывал. Я задавала себе вопрос, не против ли я, и выходило, что не против. Дети были маленькие, я впервые уехала из Петербурга надолго – от них и от Сергея. Одним вечером продюсер завалился ко мне в номер, вдрызг пьяный, с бутылкой «Круга». Я молча вытолкала его в коридор и захлопнула дверь. С полчаса он бубнил под нею, просил пустить его обратно, а потом его увела охрана отеля. Эта кинокомпания не делала мне больше предложений. А фильм в прокат так и не вышел.

Я достала ноутбук и подключила самолетный вайфай, проверила почту. Пришло письмо от продюсера Коли. Он писал спрашивал, когда закончу заявку на сборник для веб-сериала. В голове пронеслась череда картинок. Птицы, пустой дом, Славик, Рита, Васек, Мила, Витя. Я видела их и себя со стороны: сидим кто на чем, а рядом стоят и наблюдают за нами бедные замерзшие девочки.

Я создала новый файл и стала делать наброски, но начало не шло, история не клеилась, не лилась свободно ни на бумаге, ни картинками. Тогда я сделала то, что чаще всего делаю в таком случае.

Нажала на кнопку вызова стюардессы и, когда она явилась, попросила воды, мельком заглянула в глаза, прочитала ее и выцепила самое яркое зимнее воспоминание.

Низкие холмы, словно белые волны, уходят за горизонт, сколько хватает взгляда. Ни огней, ни дорог, ни деревьев – ничего. Солнце скрыто за тучами, но светло. Снегом сечет лицо, ветер сбивает с ног.

Я знала, что летом в таких местах растет жесткая короткая трава, во влажных впадинах – ковыль. Похоже на Казахстан или Забайкалье. Надо уточнить, есть ли требования по месту действия от канала. Если нет, то поселить их куда-нибудь в степь, посмотрим на бюджет. Или хотя бы отснять виды, должно быть достаточно.

Что там говорил Славик? Высадили из автобуса? Отцу Славика лет пятьдесят; допустим, он пересказывал историю, услышанную в детстве. Что мы имеем? Девочки выходят в темнеющей степи. Скорее всего, возвращались из школы. Для достоверности поместим их в пятидесятые годы.

Три пионерки возвращаются домой из школы в соседней деревне. До их деревни недалеко, четыре километра, и обычно они ходят пешком. Но сегодня разыгралась метель. То есть буран. Они останавливают рейсовый автобус, входят, автобус трогается. Но когда вытряхивают карманы, оказывается, что могут заплатить только за двоих. Они просят довезти их за два билета, но кондуктор – мясистая грубая тетка – не соглашается. Несколько других пассажиров безразлично смотрят в окно, пока девочки выходят.

Люблю второстепенных персонажей, к ним требований меньше; может, поэтому они получаются живее главных героев. Так вот.

Девочки выходят из автобуса и, держась за руки, идут домой, сопротивляясь ветру. Худенькие, лет по двенадцать, одетые плохо и бедно. Темнеет. Электричество в их деревню еще не провели, и не видно огней, на которые, как на степной маяк, можно было бы идти. Нет и проводов вдоль дороги. Поэтому они очень быстро сбиваются с пути, бредут по степи. Одна начинает плакать: она замерзла и устала. Наступает темнота. Они, конечно, понимают, что заблудились, поэтому, наткнувшись на стог сена, решают зарыться в него и переночевать, а утром идти домой.

– Уважаемые пассажиры. Мы приступили к снижению и примерно через сорок минут приземлимся в аэропорту Хабаровска. Сейчас в Хабаровске двенадцать ночи. Температура двадцать градусов выше нуля, – раздался голос капитана. Он повторил то же самое на английском и включил табло «Пристегните ремни». Я пристегнулась и продолжила.

Утром вся деревня собирается на поиски. Уже известно, что девочек высадили на дороге, и все понимают, что произошло, но родители надеются, что дети дошли до другой деревни и заночевали там.

Их находит парень, симпатичный – скорее всего, первый красавец на селе. Он живет по соседству с одной из девочек и знает ее родителей и братьев. Он идет между скошенными стогами к заброшенному дому (или коровнику, любая заброшка сойдет), думает, что девочки там. Снегу навалило выше колена, и он с трудом поднимает ноги. Вдруг у одного из стогов он видит что-то ярко-красное. Он дрожащими руками смахивает снег – это вязаная шапка. Раскапывает страшную находку. Девочки сидят у стога с открытыми глазами, взявшись за руки.

– Еще покойника высматривают, – шепчутся собравшиеся деревенские бабы.

Ночью в окно парня, нашедшего девочек, раздается стук. Он выглядывает – там девочки. Машут ему: иди к нам.

Нас хорошенько тряхнуло в облаках, потом, как на ладони, показался горящий огнями город: по освещенным желтыми фонарями дорогам двигались игрушечные машинки, в воздухе мигал маячком на хвосте патрульный вертолет.

Я вышла из зала прилета, выискивая глазами отца в нетерпеливой толпе встречающих. Справа позвали:

– Доча!

Я повернулась и увидела его. Отец вскинул руки и заулыбался. Мы обнялись. Он был рад моему приезду, не скрывал этого и без остановки говорил радостно и бессвязно. Я шла за ним к машине, с одобрением замечая, что он изменился. Конечно, постарел, но белые волосы подстрижены, вместо золотых зубов – металлокерамика или вставная челюсть, не видно в темноте. Наколки на шее и руках скрыты под ветровкой с высоким воротом. Старенькую «Ниву» сменила безликая белая «японка».

– Не новая, новую не потянул бы, – ответил он на мой вопрос.

Мы тронулись по пустынным улицам – Хабаровск всегда рано ложился спать. Ехать на север четыре часа. Будем на месте почти к утру. Отец зевал, ничего не спрашивал, но говорил, говорил, говорил.

– Правил назаводили. Раньше хорошо – сам взял, сам пошел, мля. Теперь разрешение на утку бери, на зайца бери! Чушку только на подкормках или с вышки. А на сохатого – так вообще с егерем, мля. В путину, – распаляясь, он поворачивался ко мне, и машину опасно тянуло то вправо к отбойнику, то влево на встречную полосу, – в путину вообще ничего нельзя! Удочками, говорит, ловите! Удочками, мля!

– Ну, хоть не руками, – пошутила я, но отец не услышал.

– Донки нельзя, подвески нельзя, в заездках глаголь не ставь. Сетку можно одну на человека. А егерей развели!

Я поправила руль: мы почти выехали на встречку. Хорошо, что машин на трассе почти нет.

– Понавыпускали из училища, из универа. Больше, чем охотников, я говорю. И ходят, и ходят по лесу – куда ни плюнь, в охотоведа сраного попадешь. Два штрафа в этом году уже влепили! – Он потряс в воздухе указательным пальцем.

– А туристов еще водишь?

– Да какое там. Разрешение на разрешении. То нельзя, это нельзя, подготовку туриста сделай, ответственность за него неси, зад ему вытери. Я лучше по уткам да по зайцам. Сама-то как? – спросил он.

– Хорошо, – ответила я.

Он спрашивал о Сергее, о работе, о детях. Я отвечала «да», «нет» и «хорошо», рассказала о съемках в Новосибирске, умолчав об эпизоде с продюсером, рассказала, что старшей хорошо даются языки (отец охнул и присвистнул, он уважал тех, кто знает языки), а с младшим пока непонятно: постоянных кружков нет, еще не нашел свой. Немного рассказала о загородном доме.

– Знаю, знаю, – ответил отец. – Серега мне рассказал, когда без тебя созванивались, ну, с детьми, по видео.

Разговор притух. Отец зевал, мне спать не хотелось. Мы остановились в зоне для отдыха водителей, без заправки. На хорошо освещенном пятачке с тремя столами под круглыми крышами выбрали один. Отец присел на скамейку, поставил на стол жестяную коробку с печеньем, налил кофе в крышку от термоса. Я села напротив него.

– Ее нашли.

Отец кивнул, не поднимая на меня глаз.

– Ольга сразу позвонила. – Закрыл термос, смахнул крошки со столика. – Зачем приехала? Без тебя бы разобрались.

Я пожала плечами. Потом посмотрела в темноту окружавшего нас леса.

– Она мне снится.

До города отец молчал. На безымянном пальце правой руки я заметила обручальное кольцо, и от удивления долго смотрела на него, не отрываясь.

Мама умерла девять лет назад, а он все еще носил кольцо. Друг друга родители, пожалуй, любили. Она была тихой женщиной, постоянно озабоченной, хватает ли у нас денег, тепло ли я одеваюсь, успеет ли она приготовить ужин. До сокращения работала медсестрой, потом арендовала место на городском рынке. Я никогда не слышала, чтобы они ругались. И сама с ней никогда не ругалась, даже в подростковом возрасте. Она тихо жила и тихо умерла, а ее дочь не прилетела на похороны, потому что рожала свою дочку.

Небо с востока порозовело, и трасса, мелькающая разделительная полоса и лес по обе стороны перестали быть пугающими. Верхушки деревьев зубристой линией врезались в темно-синее небо. Потом по обе стороны дороги потянулись болота – обманчиво устойчивые зеленые кочки с торчащими там и тут тонкими стволами мертвых осин. На болоте лежали разорванные куски тумана, больше похожие на упавшие с неба на землю небольшие облака. Затем – снова лес. Тайга. Лианы дикого винограда, высокая трава. Бурная речка, берега завалены непроходимым валежником.

После крутого поворота открылся город, окруженный лесистыми сопками. Он лежал в котловине с плоским дном, защищенный от ветра, кое-где в окнах горели огни. Сначала шли частные домики, за ними поднимались пятиэтажные хрущевки, в центре стояли три свечки-многоэтажки и два девятиэтажных корабля заводских малосемеек.

На въезде возвышалась бетонная стела: большие белые буквы «Гордеев» на фоне трех кроваво-красных флагов.

Глава 4

Вера сошла с ума еще весной. За зиму она похудела и превратилась из забавной толстушки в красотку. Свои роскошные пшеничные кудри выкрасила в красный, теперь ее пылающая голова была видна отовсюду. Она заливисто хохотала на переменах в толпе старшеклассников. Я пробивалась к ней, но сразу звенел звонок, она подхватывала меня под руку, и мы шли в класс. В классе Вера попросила пересадить нас с первой парты на последнюю. На «камчатке» вела себя тихо, но ничего не писала в тетради, рассеянно смотрела в окно или разглядывала портреты классиков на стенах. Когда я переспрашивала у нее, что сказал учитель, – ласково улыбалась и гладила мою руку, ничего не отвечая. От ее прикосновений у меня сначала останавливалось, а потом часто ухало сердце. Я утыкалась в тетрадь, закрывала лицо волосами и еще несколько минут не слышала ничего, кроме своего сердца. Пережидала, занеся ручку над листом.

Весной Вере стала велика старая одежда. У ее матери не было денег, чтобы купить что-нибудь новое по размеру. Но Вера не унывала. Она ловко подвязывала свитера так, чтобы был виден живот. Застегивала потуже ремни на юбках и джинсах. Смеялась, подтягивая повыше колготки. Раньше мы были парой «толстушка и простушка», теперь – «красотка и ее невзрачная тень». Вера по-прежнему много и часто смеялась, но иногда ее лицо и глаза становились испуганными, растерянными, подбородок дрожал. Но скоро она снова улыбалась. Никто этого не замечал, кроме меня, – так мне казалось.