Небо молчаливое
– Точно?
– Да, – он встал и вытер нос, наклонился, чтобы собрать салфетки и снова шмыгнул. И было это так нелепо и мило, и печально, и… – У тебя тут кулон.
– Что? – Эмма рассеяно мотнула головой.
– Кулон, – повторил Луи, протягивая ей пыльную побрякушку.
– А-а, – протянула Эмма. Стекло приятно холодило пальцы. Только сейчас Эмма поняла насколько ей жарко и неудобно душной каюте. Эмма встала, чтобы прикрыть дверь, оставляя щелочку. Как она будет здесь спать? До смены оставалось часов шесть.
«Проклятье», – заключила Эмма и без особого интереса обратилась к находке.
В круглодонной колбочке перекатывалась сухая полынная веточка, сверху пробка, посаженная на вспузырившийся клей, и колечко под шнурок. Она надевала подвески не часто, по большей части ленилась: застёжки эти сущая пакость, и шнурков у Эммы было два, они вечно путались, точно змеи в клубке, сначала размотай, потом выцепи кучи побрякушек нужную. С кольцами проще. Где-то под майкой болтался серебряный медальончик, привезённый из страны дешёвых отелей, пурпурной жары и эвкалиптового чая. Эмма носила его не снимая, точно волшебный талисман. Ей бы хотелось иметь такой. Хотелось, чтобы кто-то мудрый однажды сказал носить и беречь, потому что в этой серебряной глупости защита высших сил. Хотелось волшебного и особенного. Скорее так носят божьи знаки – золотые солнца и кресты, не побрякушки с туристических рынков и полынные веточки в стекле. Эмма покрутила кулон: целый вроде как, грязный только. Разлука и горечь. Что ж, мне подходит. Вообще-то она любила полынный аромат, его глубину и дурманную резкость, такое вот непопулярное мнение. Эмма погладила кулон, стирая налипшую пыль. Дешевая вещица.
На утро она действительно ни черта не выспалась. Кофе уже хотелось не пить, им хотелось умыться.
Вот почему опять она должна что-то делать? Потому что может? Или ей заняться нечем? Развернуться легче лёгкого и Фету меньше проблем.
– Фет, – она спокойно вошла в его кабинет, закрыла ящик с инструментами, а сверху поставила две чашки. – Надо поговорить. О Луи. Не спорь, мне тоже не хочется. Вот чаю выпей, – она указала тонким пальцем на чашку, едва не макнула. Но Фет не заметил или решил не промолчать? – Много бинта на Людвига ушло?
– Много, – мрачно согласился доктор. – У нас антибиотики закончились и обезболивающе почти все вышло.
– На Южной возьмём. Я подам запрос.
– Уже. Что с Луи?
Эмма вздохнула.
– Он расстроен. – Нет, мягко не получится. Боги, знала бы она ещё как говорить с людьми! – Ты был груб, Фет. Луи обиделся. Эти воспоминания очень дороги ему.
– Это фикция, сама знаешь. Какой к чёрту солнечный мир, он родился вырос на местном блошином рынке. Да, не завидная правда получается.
– А если нет?
– А если да? Добрый солнечный мир позовёт его обратно? И там, я не знаю, его ждёт милый домик среди ёлок и лилий?! В твоём мире, Эмма, есть ёлки?
– Есть. И лилии тоже. И милые дома.
– А воришек там любят?
– Луи исправился.
– Люди не меняются.
– Ох! Конечно!
– Конечно, – упрямо гнул своё Фет. Сил спорить с ним у Эммы не было. Эмма спорить в принципе не любила.– На что этот дурень надеется?
– Он верит.
– В небо? – саркастично вставил доктор. – Небо оно молчаливое. Слушай-не слушай – не заговорит.
Эмма молчала как Фетово небо. Что бы она ни сказала сейчас, сделает только хуже. Боги! Как можно быть таким упёртым и тупоголовым? Таким не эмпатичным? Да, ты прав Фет. Тысячу раз прав, четыре тысячи грёбанных раз! Нечего искать ответов свыше, выше один потолок. Эмма сама в богов не верила и в магию тоже, и благородству сестры, и маминым обещаниям. Хочешь – не делай сама. Но Луи верит и ему больно.
– Нельзя с ним так, – наконец выдавила Эмма.
– Он не ребёнок, – хмыкнул доктор.
– Пей свой чай, остывает.
V
Её чай пах солнцем, так говорила Эмма, так он за ней повторил. Её чах пах жёлтыми первоцветами, медвяной примулой. Когда-то мальчишкой он собирал букеты в лесах. Мама собирала, а он помогал. Отец всё журил их дома, что редкие цветы обдирают, но весь лес, весь-весь был усыпан желтым медовым цветением. А ещё её чай пах лимонным мармеладом, такой он сам себе покупал и ел по дороге домой, и руки о штаны вытирал, и упаковку в дальней мусорник выкидывал, чтобы дома не узнали, не увидели. А потом он вырос и лесу стал бывать только на учениях. На кой чёрт цветы тому, кто на учении? Ему и мармелад не нужен.
– Я сама собирала. Притащила на Верну ворох пряной травы. Такая здесь не растёт. Ей солнце нужно настоящее и небо с облаками. Чувствуешь? – В её взгляде отражались далёкие леса и облака густые, ватные. Она и сама ведь пахла лесом, камнепадами пахла и солнцем.– Видимо, я стала ведьмой ещё раньше, чем Луи предложил шаль.
– Вкусно, – только и сказал Константин.
– Завтра к Южной причалим. В шесть где-то. В половину седьмого поезд до станции.
– Ты ссадишь меня?
– Нет, – она обронила это «нет» серебряной капелькой, привстала с кружкой в руке, взглянула робко, не выдержала ответного взора.
– Спасибо.
– Не проспи.
Глава 5
в осенней глуби
I
Хуже всего пришлось доктору: на его душу выпало дежурство в рубке. Остальные смены Эмма отменила, рассудив, что за ночь эта кастрюля не развалится, а нам надо спать. С рассветом она поднялась в рубку сонная, но полностью готовая с массивной серой сумкой на плече. У Константина была похожая для походов в зал. Луи растолкал его ещё раньше. Кто растолкал Луи, кэп не знал. Пацан весь горел в предвкушение дела.
«Швартуемся!» – объявил доктор. Корабль заметно тряхнуло.
Фет кивнул Эмме и отступил от штурвала. Было в ней что-то волшебное в этот притворный рассветный час. На тонком экране, точно глумясь над экипажем и всей Верной как она есть, разгорался рубиново-алый рассвет.
Сквозь густую дегтярно-вязкую черноту летел состав. Южная считалась большой станцией, дважды в день сюда прибывали корабли: торговцы и пираты, прилетали послы, а всякие ремонтники закупались материалами. Южная жила автономно, и потому продать здесь можно было только что-то по-настоящему интересное. Редкие фрукты, вещи из Старого мира, картины. Картины покупались особенно активно. Художников на Верне практически не было, оно и понятно в ядовитом мире нужно работать – выживать, а не кисточками размахивать. Так объяснял Луи и Константин в принципе был с ним согласен.
Пацан обещал, что их ждёт дело и большего не уточнял. Говорил: весело будет, что тебе, капитан, скучать? Нужно только пойти со мной, вместо Фета. Доктор сам любит продукты закупать, но его могут и позвать куда-то. Луи пообещал, что позовут.
Константину план не нравился, он его не понимал, а главное он не понимал, что за дело. Но Луи был настойчив. И должность капитана, который ничего не решает, а только крутит гайки в машинном, ну или не гайки – без разницы, порядком ему надоела; и вроде с Неба его пока не гонят, а так может и вовсе не выгонят.
План был простой: Фет отправляется по каким-то своим врачебным делам, его, кажется, позвали консультировать, Эмма колдует, а они с Луи…
Фет читал что-то, отрешённо хмурясь. Эммина сумка покоилась у него в ногах. Сама Эмма дремала, завернувшись в пёструю шаль. Волосы падали ей на нос. Ох, если бы он сидел рядом, на месте доктора, мог бы смахнуть, мог укрыть её своим свитером. Свитер, Константин, позаимствовал у Фета.
Станционные поезда были устроены таким образом, что в каждом вагоне умещалось не больше пяти пассажиров, остальное место отводилось багажу. На станции прилетали покупать и продавать. Редкий делец расстанется со своим товаром. Чужакам на Верне не доверяли, на Верне вообще мало кому доверяли. И всё же он предпочёл бы сесть с ведьмой, хотя бы просто для того, чтобы подействовать ей на нервы. Луи напевал что-то бодрое, постукивая пяткой. Из его наушников доносились бойкие басы, а иногда переливы скрипки. Эмма уронила голову на плечо доктору. Луи зашёлся в припеве. Темнота всё не кончалась. Текла и текла. Если бы он мог тоже провалиться в сон… Но сны не шли, а когда приходили, изматывали точно смена в машинном.
– Дай наушник.
Луи недоуменно уставился в его сторону, он был там, среди музыки и солнца, которого никогда не знал.
– Чего?
– Наушник. Дай. Один, – отрывисто повторил Константин, перекрикивая грохот.
– Да, кэп.
Стало полегче. Незнакомая музыка заполнила мысли. Легче. Если не слушать себя, не слышать всю эту гадость, становится легче. Почему он раньше этого не делал? Сильный такой, герой! Конечно, конечно. Ни чёрта он не сильный выходит, жалкий какой-то, своих же мыслей боится. Луи мычал и постукивал пяткой, барабанил пальцами по сиденью. Константин никогда особо не ценил музыку, но, если так?.. Если можно вытеснить себя хотя бы на немного, пока эта гадкая чернота не кончится, можно ведь?
Поезд встал. Запахло креозотом, той чёрной дрянью, которой смазывают шпалы, а ещё горячей пылью и стоячей водой. Константину захотелось заткнуть чем-нибудь нос. Респиратором он так и не обзавёлся. Вагон мучительно дёрнулся, покатилась Эммина сумка, проехала полметра, проехала бы и больше – Фет схватил. Луи дёрнулся. Наушник выпал. Поезд остановился, снова дёрнулся и снова встал. Машинист пробухтел что-то про спокойствие. Луи подал Константину наушник, Эмма что-то сонно промычала, Фет отечески поправил её шаль. Поезд громыхнул и наконец поехал. Ползли они ещё минут сорок, песни у Луи закончились и пошли по второму кругу. Всё они были бодрые, славные, совершенно одинаковые, всё они слились в одну длинную бессмысленную мелодию, всё проскользнули мимо.
Тьма расступилась и от резкости ламп у Константина заболели глаза. Поезд встал и точно вздохнул.
– Приехали! – объявил доктор и встал, крайне довольный собой, до неприличия бодрый. А то без него не понятно, что приехали!
Эмма сонно щурилась на станционные лампы, жёлтые и слепящие. Она потянулась за сумкой и потеряла шаль. Выругалась. Подняла и снова уронила.
Фет наклонился, длинный, что шпала, он мог просто протянуть свою длинную руку и достать до другого края вагона, доктор поднял шаль и легко и умело замотал в неё ведьму. Луи что-то обиженно пробурчал за его спиной, и Константин с удивлением обнаружил, что злится. С чего бы?
Хорошо, что доктор не пойдёт с ними. Целый день в компании Фета Константин бы не вынес.
– Куда нам? – Луи влез между Эммой и Фетом, оттесняя доктора к краю перрона.
– Туда, – Эмма махнула в сторону длинного пологого эскалатора, который ехал скорее вдаль, чем вверх. – Поднимемся. Распишемся. Документы?
– Тут, – Фет хлопнул себя по карману.
– Дай, – попросил Луи.
– Зачем? – не понял доктор. – Потеряешь.
– Мой же паспорт… – обижено напомнил Луи, вставая вторым на эскалатор за Эммой. Ведьма отрешённо глядела по сторонам, сжимая свободной рукой перила.
– Да какая разница? – отмахнулся Фет. Луи поник.
Эскалатор привёз их темный зал пустой и скудно обставленный, у стен на хлипеньких коричневых сидениях спали какие-то неопрятные господа с большими рюкзаками. Завидев команду Неба, один из них, не такой уж и спящий, поднялся и пнул друга локтем, тот тоже привстал, шикнул недовольно, стянул с глаз бандану, пригладил волосы и ломался к ним. Фет ускорил шаг.
– Автостопщики, – шепнул Луи. – Хорошие ребята. Не заговаривай с ними.
Вовремя. Константин почти поздоровался.
– Вы все такие нелюдимые?
– Нет, только я, – отрезала Эмма, голос у неё был сонный, а вид страдальческий.
Зал закончился. Парень не успел добежать, дверь захлопнул Луи.
– Прости друг, – сказал он в пустоту. – Всем не помочь.
– Они к Краю летят, – бросила Эмма. – Нам не по пути. Край на востоке, – точно для Константина добавила. – Там станций сорок рядом, знаешь, как деревня плавучих домиков.
– Воу! А может по пути? – влез Луи.
– Притон там летучий. Даром что ли Край? И нечего всякий сброд подбирать, – отрезал Фет. – Корабль ведомственный.
«Ведомственный! Куда там!» – хмуро подумал Константин.
На выходе у них попросили документы, и Константин как-то незаметно оказался первым: Эммина сумка застряла на ленте, Эммин паспорт остался в сумке. Доктор наблюдал за этим, не скрывая привычного недовольства, чужие промахи он отмечал с особым ехидством, но Эмме замечаний делать не стал. И это разозлило Константина ещё больше. Он ей явно симпатизирует, но главное Эмма отвечает доктору тем же. Было б ещё за что!
Луи тем временем подкрался к Фету:
– Ну что тебе жалко паспорт отдать? Я что дурак совсем?
– Не совсем, – холодно ответил доктор, не прошибаемо уверенный в своей правоте. Вот всем бы так! Вот Константину…
Наконец парковочные коридоры закончились, и они вышли в «город».
– Я так давно здесь не был. – Доктор мечтательно огляделся. Руки у Константина чесались, чесался язык. Как бы не сказать что-то гадкое? – Всё изменилось, какие лианы! – он указал в сторону разросшихся вьюнов: целую стену заплели и пахнут, пахнут конфетами какими-то. Константин нормальных сладостей уже месяц не ел. То ли Верна настолько жестока, то ли команда его на конфеты тратиться не желает. Это доктор небось. Кофе не пьёт, полы моет по графику, ворчит без дела, смотрит на людей, точно душу вытягивает. А если нет у Константина души, всё Тирха забрала? Пошёл он!
Но доктор уходить не спешил, всё продолжал крутить башкой:
– Изменилось… Выгоны новые, а люди те же. Постарели, – добавил он мрачно, – и я постарел.
– Ты чего? – улыбнулся Луи. – Станция как станция, есть чем поживиться.
– Луи! – цыкнул Фет.
Тот разулыбался, демонстрируя неправильный прикус, на это он и рассчитывал:
– Спокойно, я гипотетически.
– Шш, ребят, – Эмма приложила палец к губам. – Смотрите левее! – Она взмахнула рукой, указывая в сторону потолочных балок. Прямо на этих балках гнездилась колония толстых серо-синих птиц.
Больше вороны, прикинул Константин, но похожи голубей, а крылья короткие. Раньше он таких птиц не встречал.
– Пурики! – усмехнулся Луи со знанием дела. – Можно жарить, но лучше в бульон – на дольше хватит. Если, конечно, сумеешь поймать.
– Чего? – Фет изумлённо уставился на пацана.
– Того. Не всё тут из хорошей семьи, – хмыкнул Луи. – Хочешь жить – нос не вороти.
– Ты шутишь, – процедил Фет. – Ты ведь шутишь?
– Без двадцати восемь, ребят, – строго вставила Эмма, перехватывая получше свою серую сумку с колдовской атрибутикой. Кому она в такую рань собирается гадать, Константин не спрашивал. – Пора, – заключила ведьма, ускоряя шаг. – Меня не ждать, – смотрела она уже не на них. – Не скучать. Но помнить, что я рядом. Луи!
– Да, Эмм!
– Пиши, к вечеру.
– Так точно, Эмм!
На том они разошлись. Луи спросил, могут ли они купить горячего шоколада? Но перед этим подождал, когда Фет точно, совсем-совсем исчезнет с обозримых горизонтов. Он, такие вещи не жалует. А Константин сказал: конечно! Всё, что злило Фета, сегодня его дико радовало. Он был готов купить Луи весь шоколад вернского неба.
Они завернули в проулочек, узкий на столько, что можно плечами сразу о два балкона стукнуться. Константину вспомнились пошловатые байки о старых городах, в которых когда-то не было канализации и ночные горшки выливались прямо из окошек. Он поднял голову и чуть не врезался в спину впередиидущего Луи. Окна были маленькие и круглые, похожие на корабельные иллюминаторы. Видимо, стекло на станции экономили, а может это вообще был пластик.
– Ты давно знаешь Эмму? – наконец, решился спросить Константин. Вообще-то он хотел спросить другое, но на «другое» пока не хватало сил.
– Давно, – задумчиво протянул Луи. – Мне было шестнадцать и чуть-чуть, когда мы встретились. Сейчас мне семнадцать с половиной. Ну, полгода где-то. Да, – Луи кивнул сам себе. – А что тебе интересно? Хочешь… хочешь замутить с ней?! Не, кэп, Эмма учёных любит.
– Я…, – замялся Константин, влетая плечами ровно в два балкона. Не стоило об этом думать. – Я не о том. Хотел спросить… Мы же команда вроде как.
– Да, – согласился Луи. – Команда! – Он больше не слушал, а выглядывал заветную дверь, за которой варили горячий шоколад.
– Я ей не нравлюсь, – признал Константин, – понятия не имею, почему.
– Правда? – Луи встал на цыпочки, вглядываясь в вывеску. – Она классная и ты ничо так, – пожал плечами, – большего не скажу. А с чего ты это взял?
– Э-э…
– О, глянь! Пришли.
Внутри кофейни пахло дивно: корицей, сдобой и шоколадом. Места там было совсем немного – в маленький зальчик едва ли вмещал несколько столов и витрину. Люди заскакивали, хватали тёмные бумажные стаканчики, белые хрустящие пакеты и исчезали. Луи пристроился в очередь.
– Знаешь, тут говорят, если к прилавку выстроилась очередь, там что-то стоящее, – поделился он. Константин мог бы поспорить. Но кой чёрт расстраивать парня? Он счастлив оказаться в этой маленькой кофейне, не лучшей, далеко не лучшей. Константин привык завтракать в заведениях на порядок приличнее. Обычная захолустная кофейня, но милая. – Будешь что-нибудь?
– Буду.
Константину подали круглую белую булку с толстым слоем ванильного крема и стаканчик чего-то густо-чёрного и очень горького, как тот воздух, по которому ехал утренний поезд. Напиток Луи пах лучше – ликером и шоколадом.
– Вот зараза! – фыркнул Луи. – Это невозможно пить. Сладкое как…
– А у меня горькое!
– Мм… – протянул Луи. – Нам бы третий стакан. – Мм… Отпей чуть-чуть.
– Зачем мне пить это?
– Ты за него заплатил! – усмехнулся Луи, отпивая из своего стаканчика. – Не расстраивай Фета.
– Вот ещё! – возмутился Константин. Смысл делать себе плохо из-за какого-то Фета?
– Один глоток, – протянул Луи. – Я перемешать хочу. У тебя чистый кофе, у меня ерунда какая-то орехово-шоколадная.
– У тебя ликёр, – заметил Константин мечтательно, он ведь с Тирхи не пил, даже пива по прилёту не дали.
– Правда? – удивился Луи сунул нос в стакан. – Не-е, один ароматизатор. Та-ак, – протянул, – пей давай. Вместе это съедобно будет!
– Можно было просто стакан попросить и не давиться.
– Поздно, – Луи забрал стакан Константина, снял крышку, снял и со своего, перелил немного горечи к несчастному ликёру, перемешал, перелил обратно, потом ещё раз и ещё. – На!
Константин попробовал: и правда съедобно! И этого парня Фет дураком считает?
– О, глянь! На тебя девушка смотрит!
– Какая? – заинтересовался Константин.
– Там вон с рыжими волосами у выхода.
– Мм… – Константин посмотрел куда, указывал Луи. Девчонка действительно пялилась на него, хорошенькая, низенькая с милым личиком, бедра только широковаты, но это её не портило. Девочка на вид была где-то как Луи. Константин отвернулся Девочка как девочка. – Она тебе больше подойдёт.
– Не думаю, – точно извиняясь, ответил Луи. – Мне мальчики нравятся.
– О… эм… – Константин обомлел. Он шутит?
– Не ты. В смысле, не бойся, если что. Знаю, вы с, – он ткнул пальцем в полоток, – боитесь. Но ты не бойся, в общем. То есть ты классный, но я вижу… В общем, ну…
Луи не шутил.
– Я понял, – закончил за него Константин. Он не понял. На Тирхе такое было дикостью, такое не приветствовалось, особенно среди отцовского круга. Если бы… Проще промолчать. Проще замолчать. – Доел? Пойдём тогда?
– Сейчас. Нужно в ежедневнике отметить, – Луи вытащил из кармана жилета маленькую черную книжку с мудрёным замком по корешку. Сумки он принципиально не носил.
– То есть ты отмечаешь в ежедневнике, что съел булку?
– Да, а что?
II
Эмма разглядывала журнал электронной записи: её фамилия висела на третьей строке с номером К519 в колонке ожидания. Очередь двигалась медленно. Эмма ненавидела поликлиники, ненавидела очереди ворчливых и словоохотливых старух, запах белизны, спадающие синие бахилы. На Верне их ещё и стирали, дабы использовать повторно, пока не порвутся или сотрутся от многократного старушечьего шарканья. Иглы, она надеялась, всё же были одноразовыми.
Колдовская сумка мешалась, оттягивала плечо. Эмма перебрасывала её то в одну, то в другую руку, стойко маршируя от кабинета к кабинету. Голова немного кружилась. Она думала, как доберётся до центра, в котором ей подготовили кабинет и что-нибудь съест, что-то кроме кофе, хотя бы шоколад. Врачи не похожие на привычного Фета, похожие на фабричных фасовщиц смотрели куда-то сквозь Эмму, сквозь плотную змейку людей в коридоре. Всё походило фестивальный фильм, снятый к тому же на дешёвую камеру. У невролога ей предложили есть йогурт, потому что для иммунитета. Эмма связи не поняла, но несколько раз кивнула, и поспешила сбежать, пока ей не выписали вместо рецепта контакты какого-то мужика-молочника. На Верне молоко по больше части было растительное, для животноводства не хватало места.
Ей очень хотелось кому-то пожаловаться. Хотелось прийти домой, или на корабль, но там снова Луи и это ему нужно участие, а Фет может только наорать в профилактических целях. От таких мыслей Эмме сделалось стыдно. Она любила Луи и Фета любила. Но добрые боги… Как же они оба ей надоели!
«Скучная работа прочищает голову», – напомнила себе Эмма, когда чистенький стеклянный лифт любезно объявил её этаж. Лифт говорил с акцентом. Вместе с ней вышла какая-то девушка, пара полицейских поехала дальше.
Сил гадать не было. Никаких. Эмма закрылась в туалетной кабинке, проверила и снова поверила. «Да какая к чёрту разница? Кому я тут нужна? Придут проверять чего не сру?», – она резко скинула куртку: гадалки куртку о тысячи карманов не носят, не носят высокие шнурованные ботинки и перочинный нож с отвёртками. Она повесила сумку на крючок, расстегнула, чтобы проще было, стянула штаны, отряхнула юбку. Сейчас нужно одеться и выйти, чем дольше она прокопается, тем меньше людей успеет принять, тем меньше будет денег. Деньги. Всё в них упирается. Ни жизнь – сплошное торгашество. Она оправила юбку и вышла ведьмой, повесила сумку на плечо, встала у зеркала и быстро, почти наощупь подвела глаза жирной чёрной подводкой, получилось скорее зловеще. На ходу нацепила перстни.
«Здравствуйте!» – огласила, входя. И милый мальчик тотчас подскочил, чтобы проводить ведьму к столу с чёрной скатертью.
– Мы вас очень ждали! Всё небо шепчется…
– Знаю-знаю, – согласилась Эмма, превращая стол в алтарь. Ей было лестно и совестно: люди приходили за магией, люди искали утешения, чего-то высшего и мудрого, больше Верны и обозримой вселенной, но главное больше их.
– Вы… вы похожи на земную богиню.
Эмма кивнула. Ей очень-очень хотелось возразить. Но платят ей здесь не за возражения. Для Вернских поселенцев «земное» виделось сакральным. Многие из них, да и Фет в том числе, не очень-то верили в солнечный мир, в мир, где небо голубое и доброе, где облака не из серы и прочей гадости, где видно звёзды. Они и в звёзды не верили. Трудно верить в то, чего вроде как нет. Гости сюда прилетали реже редкого. Проще считать, что это местные сумасшедшие с далёких станций. Мало ли тут станций? Кто их вообще регистрирует?
Вернские женщины не носили юбки и сетчатые чулки, не торговали телами в рекламе абрикосового джема. Как смеялась сама Эмма горько-горько: вот оно отсутствие гендерной социализации. Или всё-таки нет? В таком мире стать богиней оказалось проще простого, стоило только платками обмотаться да все цацки на себя навесить, достать таро и притвориться, что сама в это веришь.
– Правда? – Эмма вытащила благовония и подставку, спички и кварцевый кубик, он служил датчиком в одном полетевшем приборе, а теперь магии служит.
– Д-да. Можно приглашать?
– Минуточку. – Она чиркнула спичкой. Вот-вот снова провоняется можжевельником, этот запах накрепко к ней прирос. – Теперь зови.
Мальчик выскочил за дверь. Если так прищурится, Эмма прищурилась, можжевеловый дым заполнял комнату, хочешь не хочешь прикроешь глаза… Мальчик чем-то походил на её дипломника: треугольное личико, брови лохматые, целый мир готов перевернуть, а посчитать погрешности все времени не достаёт. Хороший был бакалавр, на красный защитился. Ей, правда, тогда казалось, что мальчик в неё влюбился, а ещё казалось, что это педофилия какая-то получается, хотя парню как прочим бакалаврам-четверокурсникам было не меньше двадцати одного, а ей аспирантке – двадцать четыре. Только в этом возрасте, в окрестности двадцати, каждый год виделся пропастью. Это сейчас время куда-то пропало, то ли замедлилось так сильно, точно течение равнинной реки. Эмма привыкла к рекам высокогорья, но Верна и здесь подсовывала свои правила.
Первой оказалась женщина, она спрашивала о здоровье дядюшки. Эмма разложила «крест» и «поляну в заповедном лесу». По ходу выяснилось, что кверентка (какие только слова не вспомнишь, когда деньги понадобятся) не может простить дядюшку и себя, и мучается от вины и тревоги, злиться на больного и ничего не может с тем поделать.
