Имитация страсти

В доме появились юркие и изворотливые люди, похожие на акул. Это были адвокаты Александра. Он объяснил и следствию, и даже прессе, что не успокоится, пока его люди сами не найдут убийц товарища. В какой-то момент хозяин решил, что можно отдохнуть и расслабиться. Сделал это, то есть нажрался как свинья. Среди ночи я вошла в его комнату по храпу и увидела на мониторе ноутбука приложение, по которому он видел домик Григория снаружи и внутри. Он всегда следил за своим «товарищем» в режиме реального времени.

А утром по телевизору передали сообщение. В океане взорвалась рыбачья лодка. Спасатели обнаружили в ней два обгоревших тела. После осмотра патологоанатомы сделали заявление: рыбаков убили до взрыва; каждому перерезали горло.

Однажды утром у кухарки случился истерический припадок, она била посуду, рыдала, кричала, что нас тут всех убьют. Ее быстро выкинули из дома, сунув в руки расчет. И я взялась готовить завтрак для всех. Принесла еду в комнату Александра, стала расставлять на столе. Вдруг дверь распахнулась без стука и вошел главный советник хозяина Константин Пономарев, холодный и расчетливый мерзавец. Он с порога сказал мне:

– Пошла вон.

Я взяла поднос, поставила на него бутылку с каким-то недопитым бухлом. В коридоре воспользовалась своим способом: разлила спиртное, стала тереть пол под дверью хозяина. Они говорили негромко, но слух у меня обострился до полной аномальности. Мне казалось ночами, что я через коридор, за двумя закрытыми дверями слышу дыхание Александра, угадываю каждый жест по любому шороху. Скоро видеть начну сквозь стены.

– Две новости, Саня. Начну с хорошей, как ты любишь. Все десять лимонов нашлись на счету Григория в банке Эквадора, я сам не знал, что у него есть такой. Семен-хакер отрыл. Успели перевести горе-рыбаки. Сема работает над задачей, говорит, к вечеру получится. И плохая. У сержанта полиции я видел личность, очень похожую на Илью Харитонова, следователя московской прокуратуры. Того, который шел у нас по пятам, рыл без памяти, за что поплатился. Я совсем недавно узнал, что он тогда выжил, свалил из страны. А этот, которого я видел в полиции, как раз в инвалидном кресле. Разговора я не слышал, всего пара слов, но понятно, что о нашем деле. Или делах.

– Это точно он, – мрачно сказал Александр. – Григорий видел его в банке Лос-Анджелеса. И ему тоже показалось, что по нашу душу. Мстительный, настырный придурок.

Наступила пауза, и мне пришлось быстро убираться оттуда.

Вы скажете: если бы я все это подарила следствию, украсила пуговицей со штанов хозяина, пришитой мною собственноручно, его бы повязали в момент, и их вместе с женой-соучастницей, подельниками навеки изолировали бы от детей. Ему бы дали столько лет за решеткой, сколько не живут, учитывая предыдущие подвиги и масштабы сумм. А меня бы даже подержали месяцы, если не годы под защитой свидетеля. И я бы тысячи раз все это должна была бы повторять перед судьей и присяжными.

А я вам скажу, что было бы еще, кроме неочевидного торжества справедливости. Меня бы тоже не допустили к этим детям на пушечный выстрел. Я – никто, мигрантка, прислуга, без денег, кола и двора. Не знаю, что было бы с детьми: конечно, американские приюты – это не российский детский дом, скорее застенок, но никогда не знаешь, кто и с какой целью может встретиться на пути детей, за которыми маячат большие деньги. Скорее всего, за ними придет кто-то из банды, станет опекуном.

Что касается суда и присяжных, то я свято верю в американский закон, но люди – это просто люди. И был исторический прецедент, когда присяжные американского суда за сорок минут оправдали безжалостного, откровенного, кровавого убийцу-садиста без всякого подкупа. Их всего лишь правильно обработали, вызвали в них жалость и даже восхищение любимым спортсменом. Тысячи прямых улик и свидетельств были бессильны перед тупой уверенностью: кумир – всегда святой.

А для меня при любом раскладе всегда найдутся колеса, пуля или случайный нож. Никто и не заметит. С моей информацией можно выжить лишь в кромешной темноте.

Короче, адвокат отслеживал ход следствия, его интерес к каким-то финансовым операциям Александра. После визита Кости Пономарева и его сообщения о возможной слежке со стороны давнего врага и разоблачителя, его контакта со следствием приняли решения, что все нужно прятать еще глубже, дела в Америке сворачивать. Они открыли трастовый фонд на огромную сумму – десятки миллиардов на сыновей Груздева, распорядителем до их совершеннолетия остается отец, в случае его недееспособности, ареста, смерти управлять фондом будет Пономарев. Недвижимость, включая особняк в Санта-Фе, перевели на Василису, посадив над нею управляющего с особыми правами, того же Пономарева. Он и останется присматривать за всем, когда скромная чета Груздевых отправится в Москву, чтобы заняться маленьким бизнесом. Александр получил гарантии, что все его дела в России закрыты, списаны в архив и там случайно были уничтожены. А его пригласил в партнеры владелец какой-то захудалой, обанкротившейся пекарни. Судя по разговорам, тот еще чокнутый дегенерат.

Вот в такой опасный путь отправлялись Коля и Петя, мои маленькие, несчастные, золотые во всех отношениях воспитанники, которым без меня никто ни книжки, ни игрушки не купит. Кого никто не утешит, не приласкает. Сердце мое рвалось в клочья.

Бегство

Василиса целыми днями металась по дому, открывала свои бесчисленные шкафы, шкатулки, сейфы с драгоценностями. Все выкладывала, рассматривала, примеряла, хватала меня за подол:

– Ксю, давай решим, что мне с собой брать.

И я сто раз на дню металлическим голосом говорила как можно громче, чтобы до кого-то дошло в отсутствие ума:

– Ничего. Пономарев все тебе посторожит. Надо влезть в самые дешевые джинсы, взять какие-то майки, свитера на смену, немного белья. И теплые куртки – не шубы из соболя и норки. Ты поняла? За вами – шлейф неприятных дел. В России тюрьмы гораздо хуже, чем здесь. Будь скромнее на всякий случай. Нет, из теплого лучше тебе ничего не брать. Смотрю сейчас: самая простая твоя куртка – минимум год работы скромного россиянина. Купишь там на вещевом рынке. Все в этом ходят. Вполне прилично: Китай, Вьетнам, Белоруссия. За гроши. Я тебе напишу адреса.

– Что ты говоришь, Ксения? – она смотрела на меня глазами, которые разрушили выбранный хирургом «восточный рисунок» и стали огромными, полными страха и ужаса. Вот где лучший рецепт по увеличению глаз. Без ножа. – Как я могу?!!!

Как она может… Если бы ей сказали, что надо бросить детей, отдать в приют – здесь или там, – такого потрясения не было бы. В этом я уверена. А как ей будет там, где все уже с ней было, я могла бы ей очень доступно рассказать.

Как жить на съемной квартире и пить пустой чай из одного пакетика на неделю. Не только потому, что надо довести себя до истощения и пролезть на самом последнем кастинге в модели, но и потому, что нет денег. А из квартиры в любой момент выпрут из-за долга. Как выкладывать свои полуобнаженные фотки на сайтах проституток, заработать у одного вонючего клиента тысячу, а на другую ночь придет тот, который изобьет, изнасилует и отберет все, что есть, до копейки. Как терпеть унижения и оскорбления на подиуме, куда взяли из милости и потому, что спишь по первому свистку с менеджером. Как продаваться в Таиланде всякому отребью в рамках «секс-тренингов». Как…

Все это и многое другое я почерпнула из обрывочных воспоминаний той же Василисы, которая горюет сейчас над бриллиантами и мехами. Когда ей хирург лепил бюст, зад и новые губы, он сначала заблокировал напрочь память. Уже не знаю, в каком она у нее была месте.

– Нормально, – ответила я. – Ты приедешь в качестве замужней дамы скромного представителя малого бизнеса. Матери двоих детей. Думаю, вас уже ждет простая, приличная квартира. А в уме ты будешь держать мысль о том, что у твоего мужа заныканы миллиарды долларов, на тебя записано большое богатство, даже для детей создан фонд. Ты только усвой одно: это можно держать в уме, но ни в коем случае не на языке. Болтливость в твоей ситуации смертельно опасна. Даже с мужем, извини за бестактность. Я только в рамках заботы о ваших жизнях. Чисто интуиция.

Я оставляла растерянную, потерянную Василису, заблудившуюся среди тряпок и побрякушек, и шла к мальчикам. Отвлекать их, развлекать посреди хаоса. И терпеть страшную муку: их вопросительные, тревожные взгляды. Они очень хорошо держались, как крошечные, стойкие мужчины. Коля всего один раз спросил:

– Ксюша, ты поедешь с нами в Москву?

– Нет, – твердо ответила я, чтобы не оставлять иллюзий. И тут же смялась, заблеяла жалко. – Но я приеду. Не сейчас, а когда смогу. Вы там устроитесь… Посмотрите Красную площадь. Все будет хорошо…

Петя вдруг взял меня за руку и произнес:

– Не плачь, Ксюша.

Вот после этого я по-настоящему разрыдалась, уже в своей комнате, заткнув рот полотенцем.

В ближайшую пятницу поехала домой, к Степану. Сказала ему, что только переночую и сразу обратно. Хозяева уезжают в Москву, мне нужно собирать вещи детей. Степан внимательно посмотрел на меня и ничего не стал уточнять. Он очень неглупый человек, всегда чувствовал опасную тему, у которой могло быть тяжелое, неприятное для нас обоих развитие. А я возвращалась и возвращалась к этой теме: Москва.

Поздно ночью, когда мы лежали в спальне и подушки наши тесно соприкасались, в отличие от нас самих, я произнесла:

– Степа, мы здесь уже три года. Ты мог бы взять отпуск. Надо, наконец, узнать, что с нашей квартирой, проверить, наша ли она еще, на месте ли дом. Какая ни есть недвижимость, но в Москве она, кажется, самая дорогая в мире. И съездили бы с попутчиками, я бы в дороге за детьми присмотрела. Знаешь, проблемы акклиматизации у малышей, все такое. Василиса сама не в форме.

Степан резко поднялся, включил свет, взял с тумбочки сигареты, подошел к открытому окну, закурил. И только после этого посмотрел на меня потемневшими от гнева глазами:

– Отпуск, говоришь? Наша квартира, наш дом, наша собственность, вдруг ты вспомнила? Отдохнуть? Погреться от ада тех обломков, под которыми столько часов умирал наш малыш? Он и был нашей единственной собственностью. Но мне мент выбил зубы, когда я хотел голыми руками разбирать завалы. Они все там стояли с инструментами, в своих робах, курили, жрали бутерброды и говорили, что нет команды, что начальник не приехал. И давно ты нам такой отпуск придумала? Да еще в компании каких-то темных ворюг из России, в поместье которых произошло убийство.

В тот момент я не сомневалась в одном: Степан сейчас ненавидит меня как единственного человека на земле, который знает все в подробностях о непереносимом горе, сломавшем его жизнь, спалившем его душу. Тогда мы были единым больным целым, одной жертвой. Спасались рядом, но уже по одному, каждый по-своему. Нередкий случай, когда горе связывает, но еще больше разделяет людей, как общее преступление. А гибель ребенка всегда кажется родителям их преступлением. Это изнурительное, бессонное, непрерывное возвращение, поиск спасительных вариантов: а если бы я тогда поступил иначе…

Нет большей пытки, чем искать варианты, когда сама их возможность взорвалась и в муках задохнулась под обломками. Мы тогда восемь часов подряд стояли в пыли и слушали плач своего сына. Не знаю, были ли еще дети под завалами нашего взорванного дома, но мы знали, что там плачет, зовет нас Артем. Эксперты впоследствии подтвердили: этот ребенок умер примерно за час до спасения. Взрывы домов были и после. К примеру, в Магнитогорске, о чем сутками писали и передавали все мировые СМИ. И только у наших спасателей находились такие «уважительные» причины не спасать, как отсутствие особых специалистов и техники по спасению именно детей. И еще более веская причина – нет начальства. Как знает весь мир, одного младенца в Магнитогорске вытащили из-под завалов почти через тридцать часов. Это было похоже на чудо, но он выжил. Я смотрела из Америки, как его несут к самолету, чтобы везти в Москву, и выла от того, что с нашим ребенком чуда не случилось.

Можно ли такое пережить? Нет, конечно. Можно ли не возненавидеть людей, жизнь, страну, место, друг друга? Наверное, тоже нет. Я чувствую, что у нас не осталось больше ничего, ради чего стоит пробиваться друг к другу. Возможно лишь поверхностное забытье, но в нем мы будем бесконечно натыкаться на общее знание, на горящие воспоминания, на острые несовпадения во всем. Мы по-разному плачем.

– Прости, Степан, – сказала я. – Давай дотерпим вместе до утра.

Утром я умылась, собралась и попросила у него развод. Степан сначала взглянул на меня затравленно, даже испуганно, помолчал. И сказал с явным облегчением:

– Давай, Ксения. Я люблю тебя, но мы не смогли.

Я приехала на ранчо в Санта-Фе и спросила Василису:

– Ты хотела бы, чтобы я поехала с вами? Мне как раз нужно в Москве уладить дела со своей квартирой. Там был несчастный случай, взрыв газа, боюсь, не снесли ли дом.

– Спрашиваешь! – радостно выдохнула она. – Ты же сама за свой билет заплатишь? Моя дорогая, я в восторге.

Я попросила ее свести меня с одним из адвокатов, чтобы помог мне уладить с документами. Он же помог быстро оформить развод.

И однажды утром я вошла в детскую:

– Ребята, я еду с вами в Москву.

На меня серьезно и светло посмотрели два голубых и два черных глаза.

А Петя притопал и спрятал личико в моих коленях. То был миг моей правоты. Я не могу вернуть родное, улетевшее сердечко. Я могу смягчить боль живых сердец. Они тут, рядом. Бьются под моими ладонями.

Возвращение