По осколкам разбитого зеркала

Катя издала то ли плач, то ли визг, лицо ее стало красным, потом побелело, из глаз брызнули слезы. Она вцепилась Егору в рукав:

– Нет! Нет, ты так не думаешь. Это все она. Она тебе наговорила, она тебя испугала, настроила. Ты не можешь…

– Я могу, – стряхнул он ее руку. – Ты мне отвратительна. Даже такой неадекватный человек, как ты, должен понять, что это все.

Он оттолкнул ее, сел в машину, уезжал, как будто спасался от налетчика. Егора мучило чувство неудовлетворенности. Она, конечно, ничего не поняла, не то почувствовала. Он боялся, что это не конец. Не зря боялся.

Они со Светланой очень старались вернуться к нормальной жизни. Они ни на секунду не могли забыть, что оказались в осаде. После двух дней непрерывной, круглосуточной телефонной бомбежки по мобильному Егора он внес контакт «Катя» в черный список. Согласился с предложением Светланы сменить номер домашнего телефона. На работу стал приезжать на час раньше, договорился с охранником, что будет ставить машину рядом с его будкой, в густых кустах. Просил звонить, если там кто-то появится. Выходил с черного хода. Перед этим уточнял у охранника, все ли спокойно.

Дома молчаливая, по-прежнему ожесточенная жена меняла внутренние запоры на входной двери, установила видеозвонок с камерой и возможностью переслать сохраненное изображение в службу ноль два. Вся эта возня страшно ранила, мучила Егора. Это было доказательство, жестокое подтверждение его человеческой несостоятельности, мужской ущербности. Можно простить себе любую ошибку, но как жить с неспособностью справиться с последствиями? Он еще никогда не думал о себе так плохо. А надо было улыбаться дочери, разговаривать с ней, стоять по целым дням у операционного стола. Жил он в эти дни одной надеждой. Они пройдут по этому туннелю, Катя тоже переживет, изживет свои буйные страсти, устанет, успокоится. Все будет позади. Не забыто, но завалено тяжелыми плитами запрета. И почти получилось. Дней через десять он перестал получать уведомления о том, что на его телефон звонит контакт из черного списка. Домой к ним Катя приходила несколько раз, Света ей не открывала, и она уходила, оценив возможности новой видеокамеры. О литературном объединении Егор не мог вспоминать без содрогания. Даже стихи – любые – вызывали у него протест. О своих страшно вспомнить. Они всему причина. Да, они почти справились. Ключевое слово – почти. В этом почти невозможность нормальным людям оценить неукротимость и непредсказуемость поступков клинического психа, в какого окончательного превратилась Катя.

Однажды, когда Егор вышел из операционной, его сочувственно придержал за локоть заведующий отделением и сказал:

– Я уже отменил на сегодня все твои следующие операции. Не волнуйся, Егор. Соберись и поезжай домой. У тебя кое-что случилось. Я уже позвонил всем, кому нужно. Если что – звони. Подъеду.

Дальше был страшный сон. Машины полиции и «Скорой» у подъезда, кровь на полу квартиры, белое лицо Леры, ее застывший взгляд. Светлану вынесли на носилках. Катю вывели в наручниках. Егор, наверное, оглох от потрясения и боли. Он ничего не слышал, только невероятные, нереальные кадры, как в чужом кино. Его о чем-то спрашивали, он не смог ответить ни на один вопрос. Подписал какие-то бумаги, и его, наконец, оставили в покое.

Он посмотрел на разоренное, истребленное пространство, которое еще утром было домом для его семьи, и острая боль перехватила горло, поползла по груди, взяла в тиски сердце. Он не видел спасения. И подумал об охотничьем ружье, которое когда-то сдуру купил, собираясь приносить добычу своим девочкам, как настоящий кормилец. Да, это выход, потому что он не перенесет ни состоявшегося, ни грядущего горя, а масштабы позора и вовсе не совместимы с жизнью.

Егор очнулся из-за отчаянного, тоскливого и безутешного плача, который доносился из детской. Бросился к Лере. Она лежала на кровати, даже платье ее было мокрым от слез.

– Папа, – прокричала она. – Это я во всем виновата. Это я, папочка!

А потом тяжело, заикаясь и всхлипывая, она рассказала, что случилось.

Лера бежала домой из школы. За оградой двора ее остановила женщина, которую она даже не узнала. Катя была красиво и ярко одета, накрашена, улыбалась. Лере в голову не пришло, что перед ней то самое чудовище, которое скандалило у них две недели назад. Женщина сказала, что она из городского отдела образования и принесла для Леры документы на поездку в Париж по обмену учениками. Очень долго выбирали достойную кандидатуру, единогласно решили, что это будет Лера. Но времени на оформление осталось совсем мало. Поэтому она пришла домой. Документы должна заполнить мама. Только во время рассказа Лера вспомнила, что когда она нажимала на звонок, тетя из образования стояла в лестничном пролете на две ступеньки ниже. Мама не видела ее на площадке.

Короче, Светлана открыла дверь. Катя ворвалась, оттолкнув Леру. Дальше Лера заходилась в рыданиях, не могла восстановить последовательность событий. Она помнит, как мама кричала: «Пошла вон. Я звоню в полицию». Света нажала вызов 02 на видеозвонке. Катя кричала еще громче. Лера запомнила слова: «Ты виновата, оклеветала, наговорила, запугала… Я тебя разоблачу, заткну, ты пожалеешь, что родилась на свет». В какой-то момент Света схватила со стола кухонный нож. Она пыталась испугать Катю. Но та вдруг захохотала, притянула к себе Леру и прикрылась ею. Кричала что-то совсем страшное. Светлана бросилась вырывать из ее рук Леру. Они тянули ее в разные стороны. Когда Катя разжала руки, Лера упала, Света отвернулась, чтобы ее поднять. И тут Катя ударила ее по голове мраморной разделочной доской. А когда Света поднялась с окровавленными волосами, Катя, уже в полном безумии, ударила ее ножом. К счастью, у них дома только тупые ножи. Рана оказалась неглубокой.

Потом полиция, «Скорая», Егор, действующий на автомате, на дне отчаяния и страха, принимающий какие-то решения лишь потому, что на него все время смотрят огромные глаза Леры, в которых только вопросы. Глаза, перед которыми было стыдно за трусливую и жалкую мысль о спасительном охотничьем ружье, которое прекратит его эгоистичные муки.

Страницы итога

Через полгода Егор медленно шел в мягких сумерках по Чистым прудам в Москве. Думал сразу обо всем. Самые невероятные, чудовищные события могут привести к желанной перемене. Его давно приглашали в отличную московскую клинику, но он не мог оставить ни свой город, ни своих больных. Он был уверен, что нужен там, как нигде. Но после криминально-семейной драмы оставаться там, конечно, было нельзя. Лера отказывалась ходить в школу. Света после больницы не выходила на улицу.

Что изменилось? Да все. Изменился Егор. Взрослый мужчина, впавший в мальчишеские иллюзии, вернулся к себе. Да, он тогда принял верные решения. Света с трудом, но все же согласилась с его доводами. Они отказались от судебного преследования Кати. Адвокаты подписали мировое соглашение с суммой компенсации за лечение Светланы и причиненный моральный ущерб. Сумма была внушительная, снимающая все вопросы. Егор сразу же написал расписку в получении этих денег и передал адвокату Кати со словами: «Не возьму ни копейки, пусть с этим не пристает».

Он принял предложение московской клиники. Потом было время, когда житейские хлопоты на новом месте отодвинули драму их жизней на обочину прошлого.

Отношения со Светланой ровные, партнерские, в меру теплые и совсем без надрыва, к чему он и стремился. Что-то тогда ушло навсегда, значит, так тому и быть.

Умерла ли мечта Егора о блаженном слиянии с нежным, гармоничным, женственным идеалом в облаках любви под переборы серебряных струн? Вот сейчас он себе сказал: нет, она не умерла. Она дает о себе знать в неожиданно высоком дыхании, в ярких лучах красоты, которые вдруг обжигают глаза. Он просто понял, в каких стальных рамках нужно держать свое воображение, чтобы не обознаться, не перепутать. Стихи писать он перестал.

Катя была уволена с работы в день нападения на Светлану. Муж без объяснений ушел в свою коммуналку, из которой и пришел три года назад. С матерью Катя практически перестала разговаривать, пусть у той закончится весь запас оскорблений и обвинений. Рано или поздно надоест. Она вынесла все свои унижения, испытания. Конец им положил Егор. Когда Катя получила от адвоката расписку в получении им денег, которых у нее в помине не было, она облегченно вздохнула. И подумала: «Он все-таки меня любит». И жизнь перестала казаться сплошной пыткой. Она заставила себя выждать два месяца и лишь потом попыталась связаться с Егором. Сразу узнала, что семья уехала из города навсегда. Это был страшный удар. Даже мать смягчилась и хлопотала вокруг кровати Кати, на которой та пролежала почти две недели. Не разговаривала, почти не ела. У нее не было ни одной идеи, ни одной причины, чтобы дальше жить. Но однажды ночью она сообразила: Москва близко, найти там не последнего хирурга, наверное, нет проблем. Утром она начала искать работу. Главное, накопить немного денег.

Неисповедимы пути любви. Счастье людей иногда напрямую зависит лишь от того, что судьба не даст им пересечься.

Воровка

Оля сидела на табуретке посреди хаоса своей новой квартиры, голова чуть кружилась от усталости и запаха свежего дерева и краски. Она – литературный редактор с очень скромной зарплатой – однажды решилась на отчаянный шаг. Влезла в ипотеку и купила квартиру в новом красивом доме. Какие-то деньги, конечно, удалось получить за свою старую однушку в обшарпанном девятиэтажном доме, который влачит необратимо угасающее существование. Оля давно не могла дышать из-за преследующего ее запаха влажного, гниющего подвала, из-за того, что все вокруг нее сыпалось, разваливалось и подлежало восстановлению, как оказывалось, на пару дней. У Оли в жизни была одна святая идея. Она мечтала о своем маленьком, уютном и комфортном жилье. О ровных стенах, безупречных полах, по которым можно ходить босиком, об удобной новой мебели и красивых пустячках для услады глаз. И когда она решилась влезть в кредит, то отказалась от полумер. Она ничего из вещей не взяла с собой на новую квартиру. Только необходимые тряпки и книги.

И вот теперь, сидя на единственной новой табуретке, она мучительно считала. Это, в принципе, самое тяжелое для нее занятие. Хорошо, что на свете живут бухгалтеры и кассиры, они помогают Оле забыть самый ненавистный школьный предмет – арифметику. Но вот пришлось. И Оля справилась с ремонтом, рассчиталась с рабочими. Сейчас сидит со списком самой главной мебели, отмечает на бумаге, какие заказы сделала, что и когда привезут, сколько и кому нужно заплатить.

Боже! Совсем забыла. Сегодня привезут петли и прочую фурнитуру к книжному шкафу, их не было, когда доставили сам шкаф. Значит, курьеру нужно заплатить три тысячи рублей. Оля бросилась пересчитывать свою наличность: опять остались только пятитысячные купюры. А у курьеров никогда не бывает сдачи. Она схватила большую матерчатую сумку через плечо и побежала в ближайший магазин продуктов.

По дороге она привычно отмахивалась от неприятных мыслей: как выплачивать кредит, что, если она потеряет хотя бы на месяц работу, что, если… Такие ужасные «если». Нет, нужно думать о том, что вокруг нее чистота, будет красота и полный, идеальный комфорт.

В магазине Оля купила хлеб, овощи, яблоки, яйца, молоко, пакет с малосольными огурцами, который пришлось упаковать в другой пакет, чтобы не протекли, – в общей сложности девятьсот девяносто пять рублей. У одной из двух касс никого не было. Оля выложила продукты, встретилась взглядом с кассиршей. Это была девушка-мигрантка. Она вежливо поздоровалась, а узкие глаза под припухлыми веками смотрели настороженно и недобро. И лицо кассирши – широкое, тяжелое, с отеками – показалось Оле настолько отталкивающим, что она отвела взгляд и постаралась больше на нее не смотреть. Протянула ей пятитысячную купюру, взяла сдачу, как всегда, не глядя. Отнесла сумку на ближайший стол, сунула деньги в карман сумки, который использовала вместо кошелька, и отнесла на стол. Там повозилась еще с протекающими огурцами, уложила их еще в один пакет. Взглянула на часы, побежала домой.

Когда выложила продукты в холодильник, позвонил курьер, сказал, что вечером не успевает, приедет рано утром. Оля достала из кармана сумки деньги, чтобы положить на видное место три тысячи, и с удивлением уставилась на две тысячные бумажки. Больше ничего в кармане не было. Нельзя сказать, что подобная ситуация случилась с Олей впервые. Любой, кто пренебрегает проверкой и пересчетом денег, знает, как это потом бывает. Обычно Оле легче махнуть рукой. Все равно обвинят ее: считайте деньги, не отходя от кассы, а где вы были потом, и все такое. Противные, унизительные ситуации, легче заплатить за свою ошибку. Но сейчас… Сумма долга, список необходимых трат, капли планируемого дохода… Нет, нужно вернуться.

На пороге магазина Оля растерялась. Она забыла, в какой кассе была. Впрочем, их всего две. За одной сидела женщина-менеджер, снимала кассу. За другой девушка-мигрантка. Оля сначала смотрела на нее с удивлением: то ли ей показалось, что она выглядит иначе, то ли это не она. Но другой нет. У кассирши было маленькое личико с огромными круглыми черными глазами. Оля все же обратилась к ней.

– Я была у вас только что. Дала пять тысяч. Вы неправильно посчитали и дали сдачу на две тысячи меньше.

Девушка посмотрела на нее удивленно:

– Я вас не обслуживала.

Пока Оля что-то пыталась объяснить, появилась вторая кассирша. Та самая. Оля почти с радостью узнавала крупное, одутловатое лицо, колючий взгляд узких глаз. Но не успела даже рот открыть. Эта девушка сказала непримиримо:

– Я вас сегодня не видела.

Как Оля вынесла долгие минуты тягостного, унизительного испытания, она и сама не знала. Убежать хотелось с первой минуты. Да, нашлись зеваки среди покупателей, и они все вместе с кассиршами и менеджером учили Олю, как и где считают деньги, и объясняли, кем является тот, кто поступает иначе. Вывод коллектива был один: тот, кто зарабатывает, тот дорожит. Но Оля дотерпела до вердикта менеджера: «Лишних денег на обеих кассах нет». И почти с облегчением направилась к выходу. Она с трудом сдерживала слезы. И негромко произнесла, почти прошептала от порога: «В кассе нет, но мы ничего не знаем о карманах».

А на улице ее вдруг сильно схватила за рукав незнакомая женщина. Плотная, коренастая, с грубым и яростным лицом.

– Вот так все уходят, – гневно сказала она. – Эта мордастая меня тоже обокрала. Меньше, правда, но для меня и двести рублей деньги. И я знаю еще трех соседок. Тоже посчитали дома. У кого-то несколько рублей не постеснялась украсть, а у той бабушки они были последние. А ты… Из-за таких, как ты, им все и сходит с рук. Точно они все сказали: наверное, ты деньги не зарабатываешь.

– Что же я могу? – измученно удивилась Оля.

– Да вот, смотри. Как раз машина нашего отделения полиции. Пошли, я знаю вот этого паренька. Это у них какой-то старший. Его зовут Степа Сидоров.

Женщина потащила Олю, как непослушного ребенка. Сама все рассказала за нее толстому молодому мужику с тупым лицом. А дальше все было, как в дурном сне. Полицейские заставили Олю вернуться в магазин. Что там происходило, она не помнила, точнее, не видела сквозь пелену своего ужаса и отвращения. Но девушку с крупным лицом и узкими глазами повели к машине, а Оле сунули какую-то бумагу, чтобы подписала.

– Куда вы ее тащите? – дрожащим голосом спросила Оля. – И в чем обвиняете? Я пришла проверить, но у меня нет доказательств. Я просто просила, чтобы они попытались найти. Деньги могли куда-то завалиться.

Она не помнила, как оказалась дома. Было уже одиннадцать часов вечера. Оля посмотрела на список пропущенных вызовов. Пять раз звонили с одного неизвестного номера. Это, возможно, курьер. Наверное, у него получалось приехать. Но это уже не имело никакого значения. Вся эта ее суета по распределению маленьких денег на большие бытовые проблемы полностью утратила смысл. У нее сейчас одна большая проблема – это полицейская машина, которая увезла несчастную девушку. Слишком охотно ее схватили и повезли на ночь глядя эти сытые и ленивые мужики. Они не искали улик и доказательств. Оля очень далека от контактов с полицией. Кажется, так близко она видела полицейских в деле впервые. Оля имела право не поверить кассирше, но ментам она верила гораздо меньше. В любом случае. И что теперь делать? Что делать с тем, что она чувствует себя выбитой из колеи, из собственной жизни. У нее все валится из рук, в мозгу не держатся мысли. Оля подумала о том, чтобы позвонить кому-то, но было уже очень поздно. У нее нет близких людей, а знакомые примут ее за сумасшедшую истеричку. И потом, кто и что может посоветовать в такой странной ситуации? Скажут: они разберутся.

Оля заставила себя принять горячую ванну, выпила стакан теплого молока. Легла правильно под одеяло, ровно подышала, стараясь ни о чем не думать. Так ее учила в детстве бабушка. И сон на какое-то время прилетел. Был он смутным, горячим, тяжелым. Оля проснулась среди ночи в поту. У нее болела голова, ее подташнивало. Сердце глухо и тревожно колотилось. Оля вспомнила о малосольных огурцах в холодильнике и решила, что это ей поможет. Достала пакет, в котором находились еще два мокрых пакета. Начала выпутывать один огурец из влажных нитей укропа и вдруг заметила что-то синее между пакетами. Какую-то бумагу. Оля достала ее непослушными пальцами и какое-то время недоуменно смотрела на слова «две тысячи рублей». Горячей волной накрыло понимание. Это деньги. Она не привыкла еще узнавать новую купюру в две тысячи рублей. Она ее сама потеряла в этих мешках. Она тупая, безмозглая идиотка. Она сумасшедшая истеричка. Три часа ночи! Куда звонить или бежать?! Что они сделали с этой девушкой?

В девять утра Оля, бледная, напряженная, стараясь скрыть внутреннюю дрожь, сидела на скамейке у отделения полиции микрорайона. Они открыли дверь в десять.

Участковый Степа Сидоров слушал ее, зевая и почесывая круглую голову. Он явно еще не совсем проснулся. На пакеты, из которых Оля вынимала мокрую купюру, смотрел с удивлением. Понял, что это деньги, в глазах мелькнуло удовольствие, как у кота, которому показали кусок колбасы.

– Че это ты принесла? Че ты с бабками сделала? Зачем?!

– Это вещественное доказательство, – терпеливо объяснила Оля. – Девушка из магазина ничего у меня не украла. Я сама уронила бумажку в пакет с малосольными огурцами. Теперь держу в холодильнике, чтобы вы все посмотрели, проверили, может, в магазине это можно найти на видеокамере. И, пожалуйста, отпустите девушку, если она еще у вас. Я напишу письменное извинение. Возможна компенсация ей, как там полагается.