Жизнь вопреки

– Серьезно? – рассмеялся Стас. – Хорошее было время, и люди смешные. Но я в тот день видел только тебя.

«Месть природы» за красоту выразилась в случае Стаса в том, что он всегда был первым учеником, отличником и неизменным победителем олимпиад. В семнадцать лет поступил в МФТИ, в двадцать восемь стал профессором Университета Флориды.

– Ты в отпуске? – спросила Лара.

– Да, взял большой, творческий для завершения проекта. Дали на год. Есть идея.

– Неужели вам такой отпуск дают? Вот бы мне сейчас.

– И дают, и оплачивают. Идея заинтересовала. Но я в Россию прилетел на симпозиум в Питере. Утром самолет. Так за что выпьем? Тупо за встречу?

– Да. И за тот школьный двор, когда мы с тобой рассмотрели друг друга. За то, что наша дружба такая необычная, похожая на родство. И за то, что для нее не нужны частые встречи, потому что время и расстояния ничего не меняют.

– Я бы не сумел так сказать, но я, конечно, именно так и думаю.

Стас был в таком восторге от омлета и оладий, как будто, кроме кильки в томате, ничего до сих пор не пробовал. Если притворялся, то очень умело. Но Ларе казалось, что ему на самом деле все так нравится. Что ему уютно и хорошо в этой ее конуре, столь постылой для нее самой. Да и ей стало гораздо теплее, светлее и спокойнее, что ли. Если бы только мысль о больной ночи и ненужном завтрашнем дне не резала сознание холодным лезвием. Стас уйдет, а на нее сразу нападут ядовитые горести, перед которыми она оказалась совершенно бессильной. И никак она не дождется хотя бы отупения. А ей бы просто войти в будничный порядок, как солдату в привычный строй…

Как так получилось, что она стала обо всем рассказывать Стасу, Лара и сама не знала. Ни с кем об этом не говорила. Хотя приятельницы и друзья у нее имеются. Есть и просто люди, которые рады с ней пообщаться, с удовольствием поддержат. И она бы, наверное, к кому-то из них побежала или поползла из последних сил, если бы речь шла о том, что достойно приличного слова «трагедия». Но у нее так – просто обидная, обыденная, даже пошлая реальность, состоящая из некрасивых, мутных, невидимых миру событий, которые втягивают ее в унизительную беспросветность, как в болотную тину. Никому даже не объяснишь, почему так парализована воля, почему умирают, не родившись, слова. Это не горе, это скорее стыд и сознание собственной неполноценности, что, конечно, нужно скрывать, чтобы не вызвать презрительную жалость… А для Стаса слова нашлись. Простые, как детские кубики.

Развелась с неумным и недобрым мужем. Ответила на влюбленность приятного, обаятельного и талантливого человека. Сняла эту квартиру: потом, когда поделят с мужем их общую, что-то купит. Возлюбленный Толя тоже развелся с женой, хочет в принципе на Ларе жениться. Только он очень слабый и болтается между брошенной женой и обретенной любовью, как щепка в дождевом потоке. Толя – не добытчик, не защитник, не, не. Не… Но ведь это такая редкость – взаимное притяжение, человеческая близость и настоящая страсть. Так бы все и шло – в чем-то хуже, в чем-то лучше, чем у других. Но произошло даже не несчастье. Наверное, всего лишь большая неприятность.

Лара ушла из редакции поздно вечером. Была в тот день без машины, поехала на метро. Толе даже не стала звонить: если в такое время он не звонит сам, значит, выпивает с коллегами после рабочего дня, оттягивает момент выбора: куда ехать. К Ларе или к бывшей семье, где его по привычке ждет дочка, как ему кажется.

Лара вышла из метро и пошла короткой дорогой – через небольшой пустырь. Был он безлюдный и неосвещенный. Ее чем-то оглушили сзади, стали душить. То ли маньяк, то ли просто сумасшедший. Когда Лара смогла видеть, она рассмотрела только совершенно белое пятно вместо лица да услышала треск разрываемого пальто и юбки. Наверное, то был все же ненормальный: он не искал застежки, а разрывал плотную ткань почти легко, с нечеловеческой силой. О сопротивлении не могло быть речи. Лара думала только об одном: убьет или нет. И ничего не чувствовала, даже боли. Когда у него что-то получилось, он стал бормотать какие-то нежности, мерзко дышать в лицо, а потом вообще заныл, как тоскующее животное.

К Ларе вернулись сознание и силы, она поднялась, резко и далеко оттолкнула его, проговорила положенный набор угроз и побежала, не оглядываясь. Насильник остался позади, даже не пытаясь ее догнать.

Такая, в принципе, почти ерунда для взрослой женщины. Она не потеряла невинность, она даже не уверена в том, что у этого урода что-то получилось. Надо было просто отмыться, выпить чего-то крепкого, поспать и забыть. Так бы она и сделала. Но поздним вечером, как назло, приехал Толя. И она ему все рассказала. Вот это и стало бедой: его реакция.

Анатолий был в таком ужасе, панике, потрясении, что ничего не смог скрыть. Как будто все, что ему было дорого, растерзали и растоптали без возможности возрождения. Лара смотрела на его искаженное страданием лицо с чувством страшной пустоты и разочарования. Он ни разу не вспомнил о ней, он говорил только о своей беде.

– Какая, к черту, твоя беда, – сумела наконец вставить она. – При чем тут вообще ты? Ты меня вообще заметил? Ты подумал о том, что я, а не ты, сейчас чувствую? Я! Не ты, который явился после попойки с друзьями, а вместо радости у тебя такой облом.

– Да, – покорно согласился Толя. – Ты права. Такое я дерьмо: могу думать лишь о своем переживании. Ну, что поделаешь…

– Дерьмо, – подтвердила Лара. – Уходи.

Потом он долго ходил туда-сюда, не меняя ни темы, ни интонаций, ни заунывности своей песни акына, в которой был только он сам. И однажды Лара вдохнула в прихожей запах перегара, взглянула в красные от бессонницы, а может, и от слез глаза, сжалась вся от предчувствия повторения пройденного, забрала из его руки ключи и вытолкала его на площадку.

– Больше не открою, – сказала она перед тем, как захлопнуть перед его носом дверь.

Вся история заняла бы на бумаге несколько абзацев, а накрыло ее тяжелой свинцовой волной, кажется, навсегда.

– Это не навсегда, – мягко сказал Стас. – Это обязательно пройдет. Я не большой психолог, но мне кажется, тебе нужно для себя решить, что ты потеряла. Анатолия или себя. Дальше будет легче выстроить причины.

Лара даже улыбнулась:

– Какая светлая у тебя голова, мой дорогой, мой самый лучший на свете ученый.

Она улыбнулась, а глаза заполнились жгучими слезами, наверное, от неожиданного облегчения. И тут произошло невероятное. Прекрасные синие глаза Стаса тоже повлажнели, его идеальной формы рот и подбородок вздрогнули, как от нестерпимой боли. Он не встал со своего места, не коснулся ее руки, лежащей на столе, а просто произнес:

– Я бы сам разрезал сейчас на куски свое сердце, если бы смог. Только бы ты не страдала. Хочешь, я найду их обоих – и придурка с пустыря, и твоего жалкого друга? Первому оторву голову или что-нибудь другое, другу дам по морде и приведу сюда. Хочешь?

– Ни в коем случае. Но такие идеи гораздо дороже их исполнения. Мне стало легче от того, что они у тебя появились. Меня сейчас не интересует ни тот, ни другой. Ты прав: дело в том, что я сама себя не интересую. Это ноющее, скулящее, бездарно проживающее дни существо… Я разлюбила себя и почти возненавидела свою жизнь.

Стас молча встал, взял со стола пачку сигарет и вышел на кухню. Вернулся минут через десять. Достал из нагрудного кармана твердый прямоугольник в пластиковом футляре и положил его перед Ларой.

– Этот портрет я всегда ношу с собой с восьмого класса. С ним уехал в Америку, с ним там женился, с ним приехал сюда. Это моя единственная любовь, мечта и вся жизнь. Не собирался никогда тебе в этом признаваться. Для нас и наших семей это может выглядеть как теоретический инцест. Но это так. Я быстро уйду, только наберу на твоем мобильнике свой телефон.

Он не ушел, он просто испарился вместе с тем прямоугольником в футляре. А Лара все смотрела перед собой, не в силах даже перевести дыхание. Этот портрет ее мама написала с нее, когда работала над обложкой толстой книги для детей старшего возраста. Лара запомнила только название: «Динка». Что сейчас свалилось на нее? Какое-то чудо, которое почему-то она ощущает как грозовое облако. Чем пристальнее вглядывается, тем оно тяжелее и темнее.

Ночь Лара встретила без привычного страха и тоски. Наоборот: она вошла в нее, как в волшебный шатер, он окутал ее теплой темнотой, освещенной золотыми звездами. Такая любовь. Человека-совершенства. Ей… За что? Как это возможно? И если бы не это чертово несчастье, Стас никогда бы ей не признался. Он подарил ей правду в качестве каната, по которому она может спуститься с места казни в свою жизнь. В жизнь, в которой еще, быть может, возможно счастье. Но не со Стасом, конечно. Он правильно поступил, что уехал от нее на другой край земли, женился. Да, она тоже чувствует этот непреодолимый барьер почти кровного родства. Их семьи никогда бы этого не поняли. Их разница в возрасте. Их разница… Лара – обыкновенная женщина, ей даже воображения не хватит, чтобы представить себе другие отношения со Стасом.

А что бы на самом деле она сказала, если бы он ей признался в любви до всего? До ее замужества и встречи с Толей? До своей Америки и женитьбы? До всего того Лара была глупей и самонадеянней, она бы почувствовала себя страшно польщенной… И сказала бы, наверное: нет. Ты слишком красив, ты совсем мальчик, мы брат и сестра, мы и так вместе… И бежала бы в свою обычную жизнь. И повторила бы все свои ошибки.

Но почему? Почему она? Перед Стасом не устоит ни одна актриса Голливуда. Лара в своих страданиях совсем забывала посмотреть в зеркало. Это утратило смысл: она никому не хотела нравиться. А себе она уже не понравится никогда. Она присела к туалетному столику и зажгла бра над большим зеркалом. Волшебный шатер продолжал показывать ей чудеса. Из зеркала на нее посмотрела та самая девочка с портрета. Те же большие, грустные темные глаза, та же шапка каштановых кудрей, тот же яркий полный рот, готовый и смеяться, и плакать. Хороший художник ее мама. Благодарный и благородный человек Стас. Роскошный мужчина, который для нее никогда не выйдет из круга родства. Но как же все странно. Лара встала, глубоко вздохнула. Из легких как будто уходил ядовитый туман. Потянулась. Пусть будет у нее такой маленький праздник до утра. Она допьет шампанское, доест пирожные, ляжет спать и увидит сон про тот школьный двор с лучом счастья и любви, который есть у нее, несмотря ни на что. Утром Стас улетит, не факт, что они вообще когда-то еще встретятся. А она встанет, приведет себя в порядок и выйдет из дома не как побитая подзаборная кошка. Он полетит дальше по своей, несомненно, великой жизни с ее маленьким портретом в кармане. Он настолько необычный человек, что ему этого достаточно для неземной любви. В этом Лара не сомневалась. Даже школьные физик и математик говорили, что Стас станет выдающимся теоретиком.

Утром Лара вышла из дома, как из многолетнего заточения. Почувствовала на губах горький вкус осеннего ветра, слизнула целительные капли дождя. И день был плодотворный. Лара вновь встретилась со своим вдохновением, узнавала знакомые, вновь приятные лица, ловила выражения, разгадывала загадки обычных слов, из которых может сложиться призыв, удар, потрясение и ликование. Вернулась домой, смешала остатки вчерашних продуктов в особо креативном салате. Принялась убирать квартиру. Она допускала, что, вернувшись из Питера, Стас заедет еще раз к ней перед возвращением в Америку. Симпозиум продлится три дня. Надо доводить квартиру до стерильности. Его мама чистюля, мама Лары всегда считала дочь неряхой. Им обеим будет очень приятно узнать, какая она замечательная хозяйка. К ночи подумала, что обычный человек после признания в любви позвонил бы на следующий день. Ну, так то обычный… Звонок в дверь раздался в два часа ночи. Она долго не открывала, была уверена, что это Анатолий, и не хотела очередной сцены. Потом все же открыла и в изумлении уставилась на Стаса:

– Ты же в Питере!

Он вошел в прихожую, устало прислонился к стене и произнес:

– Я нигде. Я сутки метался между небом и землей. А сейчас даже не помню, где был.

– Что-то случилось?

– Все случилось. Догадки, версии и самые сокровенные тайны вмиг становятся трагедией, если их озвучить, разоблачить, открыть миру или одному человеку. Вероятно, это аксиома, о которой я не знал. Дело в том, что я не смог оторваться от тебя с картинкой в кармане. Она больше не работает. Она – не ты. Я вчерашний, тот, который был год и тридцать лет назад, не тот, кем стал сейчас.

– Я не очень умная, Стасик, может, объяснишь, о чем ты. Трагедия… Мне даже холодно стало, мы так хорошо встретились.

– Мы плохо встретились, потому что когда-то не должны были расставаться. Мы не брат и сестра. Мы не дети, которые поют, взявшись за руки: «Пусть всегда будет мама». Мы мужчина и женщина. Я не мальчик, не тот особо тупой олигофрен, который людей заметил впервые на школьном дворе. У меня были женщины, я прекрасно отношусь к своей жене. Я был искренне убежден, что ты для меня что-то вроде божества, данного для того, чтобы светить издалека. И надо было держаться от тебя подальше. Но я посмотрел, коснулся, вдохнул… Заболел и стал умирать. За эти сутки я мог остановиться только один раз, чтобы прыгнуть с набережной в воду. Сердце такое тяжелое, потянуло бы, как камень.

– Уточни, – строго сказала Лара. – Ты же не хочешь, чтобы мы сразу изменили свои и чужие жизни? Чтобы ты изменил своим обязательствам перед людьми и наукой? Чтобы мы ранили близких? Чтобы я отказалась от работы и страны?

– Ни в коем случае. Никаких программ и отказов от обязательств. Понимаешь, мы просто те кусочки вселенной, которые не могут разлететься, не коснувшись друг друга. Пусть я оторвусь от тебя окровавленным, с разбитым сердцем, но я должен знать, что в мире есть одна женщина. И она моя. Прости за эгоизм.

– И это сделает тебя счастливым?

– Это сделает меня несчастным, спокойным и уверенным. Я не зря родился. Я умру мужчиной. А в промежутке столько успею сделать… Все то, о чем ты говорила: обязательства перед наукой… Покорми меня, пожалуйста.

Как хорошо, что у Лары остался ее особо креативный салат. И хлеб. И половинка пирожного. Такого любовного пира не видели еще небеса.

То, что казалось непреодолимым барьером, рухнуло сразу. Иллюзия родства мягко растворилась в горячем потоке крови мужчины и женщины, которые сошли с ума, встретившись, чтобы расстаться. Лара ни на секунду не теряла ощущения чего-то невероятного и неповторимого. Ничего прекраснее она не видела, не переживала. И никто, наверное, такого не знал. Даже женщина, которая стала женой Стаса, не узнав его любовником.

Утром она рассматривала лицо спящего Стаса, его обнаженные плечи, грудь, руки. И в ее растопленном от нежности сердце остро и больно заворочался осколок разбитой иллюзии. Или треснувшей жизни? Они ведь такие люди, которые не смогут теперь ни вернуться назад, ни сделать решительный шаг вперед. Обязательства. Перед близкими, делом. Наукой. Перед стальным принципом ложно понятой порядочности, который когда-то может оказаться и трусостью, и преступлением. Но сейчас все именно так. Он проснется, умоется и уйдет, не пытаясь договориться о времени следующей встречи. Возможно, успеет выступить на симпозиуме.

Ларе хватило половины ночи, чтобы научиться читать и понимать своего немыслимого возлюбленного. Стас именно так себя и повел. Помылся, оделся, долго и преданно смотрел Ларе в глаза. И ушел, не коснувшись даже ее руки. Он уже был тем кусочком вселенной, которому суждено улететь, возможно, окровавленным.