Перевернутый мир

Я поработала пару лет учительницей в обычной школе. И мне этого опыта хватило, чтобы сделать два верных вывода. Первое: воспитание – это мое. Второе – я могу быть только руководителем. Никакая другая баба не будет строить из себя моего командира. И примечание: нормально работать – это не принудительные, копеечные работы в муниципальной школе для всех. Мне нужна небольшая частная школа для избранных учеников, точнее, их родителей. А это все, вместе взятое, – сложный и непрямой путь.

Мы уже были пять лет женаты с Валеркой. Коля ходил в садик. Сбережений ноль. Валерий мог отказаться от дорогого заказного проекта и влететь в свое кино не для всех, на которое иногда тратил гонорары, полученные за другую работу.

Подруга Надя мне давно плешь проедала:

– Аля, для женщины с твоими потребностями и планами такой брак – вообще не вариант. Я знаю эти взлеты и падения гениев, неважно, признанных или нет. Только им самим это в кайф. А жены и дети – всегда жертвы. Безденежье, зависимость, а в результате обязательно бросит ради какой-то музы. Посмотри на меня. Я тоже люблю кино про любовь, но мужа я искала с помощью собственных мозгов. Мой Паша – не красавец и не гений. Я вижу, что ты смотришь на него как на прошлогоднее дерьмо. А он, между прочим, пользуется успехом у баб. Потому что многим понятно, что депутат со связями и всякими возможностями – это достойная и полная жизнь для его семьи. Это заграничные университеты для детей, это отдых в самых лучших местах. Это тупо деньги и тряпки. Или не надо, скажешь? Лучше питаться любовью?

Надя – моя единственная подруга, потому что она простая, прямолинейная, нежадная, независтливая и намного глупее меня. Это очень важно – знать, что человек, который в курсе твоих дел и проблем, не придумает, как что-то использовать против тебя. И, наоборот, ничего не заподозрит, если ты немного используешь его. Ничего такого, что причинило бы большие неудобства или переживания. Просто зачем пробивать какую-то стену собственным лбом, если твоя подруга уже ее пробила? Надо просто войти.

У меня обыкновенная внешность. Для того чтобы придать ей шик и блеск, нужны большие деньги. Как у Нади, к примеру. Мне пролезть на поле охоты за депутатами, чиновниками и бизнесменами не дадут стаи моделей и проституток. И речь только о тех буграх, у которых традиционные пристрастия. А это сильно не сто процентов. Я бы и за пятьдесят не поручилась. Знаю, о чем говорю, поверьте. В качестве намека: с детьми работаю.

Короче. Надин Паша – приземистый, пузатый и потеющий – стал моим билетом в другую реальность. Он ко мне привык, всегда внимательно выслушивал. Иногда даже спрашивал совета в каких-то делах. Явно считал меня умнее своей жены. Может, и вообще самой умной. А когда я будто бы в шутку затеяла невинный флирт – длинные взгляды, по плечу погладить, по колену хлопнуть, – он как-то стал напрягаться в моем присутствии. И однажды после Надиного дня рождения в сильном подпитии повез меня домой. Но не проехали мы и трех метров, как он сообщил, что у него есть отличная квартира, где в спокойной обстановке можно продолжить нашу интересную беседу.

Валеры, как обычно, не было дома, для Коли я вызывала приходящую няню. А Надя сладко спала после бурного вечера с выпивкой и подарками. Никто и не заметил, что мы выпали на три часа. Для Паши это был технический предел, условно говоря, любви.

А после трех-четырех свиданий у него ко мне возникло почти родственное чувство. Надя никогда не узнает о моем благородстве: увести ее мужа я могла бы с легкостью. Другой вопрос, что он мне в другом качестве сто лет не сдался. Наша вялая связь тянется до сих пор.

Я уже десять лет директор небольшой частной школы для детей состоятельных родителей, которую назвала «Наш Оксфорд». Паша, конечно, изначально был моим спонсором. Он не из тех, кто заблуждается в причинах привязанности к нему женщины. А потом он придумал такой удобный и хитрый благотворительный фонд под нашим управлением, что и сам внакладе не остался. А Надя была в восторге оттого, что ее муж помог ее лучшей подруге. К слову, я не разрушила ее женское счастье. О том, что два раза в неделю она встречается со стриптизером, похожим на манекен из магазина спортивной одежды, я знала давно.

А когда ушли из жизни лишения и униженность, я поняла, что влюблена в своего Валеру, как в первые годы, когда не могла поверить своему везению. Меня до сих пор в дрожь бросает, когда внезапно посмотрю на него. Худая, но какая-то бьющая горячим ключом фигура, необыкновенное лицо с узкими, карими, как будто чуть прищуренными глазами. В каштановых волосах уже серебряные пряди, отчего Валера, на мой взгляд, стал совершенно неотразимым. Так бывает только с красивыми мужиками, они становятся еще интереснее и притягательнее с возрастом.

Любит ли он меня? Никогда не ставила так вопрос. Я один, первый, раз посмотрела на Валеру, а дальше просто брала его приступом. Я так старалась стать для него необходимой, чтобы у него не было шанса ни увернуться, ни подумать, будто это не так. Он держится со мной нормально, у нас теплые отношения, он ответственно относится к сыну – этого более чем достаточно. Смотрю на другие семьи – там иногда сплошное болото, и черти водятся. А у нас все путем. Тем более живем и отдыхаем как люди. Правда, ездим мы чаще всего только с Колей. Валера отдыха не признает.

Да, все хорошо. И что меня так мучает в последнее время? Одно впечатление. Подозрение. Я зашла в комнату Валеры, когда он по большому монитору на стене смотрел снятый материал. Задала какой-то вопрос – а он не слышит, оторваться от экрана не может. А на экране стоп-кадр. Он задержал одно лицо, какая-то неизвестная актриса, – и смотрит на него. Как будто изучает бурную и сложную сцену. Как будто все остальное для него не существует. Я стояла на пороге довольно долго. Ушла, а Валера даже не заметил, что я заходила.

Ночью я нашла в интернете все о фильме Валерия, актерах, которые у него снимаются. То лицо принадлежит даже не героине. Второй план. Она еще студентка, Екатерина Васильева.

Я не готова пока ответить себе на вопрос, появилась ли у меня проблема. Но ощущение, будто во многих мелочах муж изменился, есть. Существует ли связь – это нужно решить.

Коля

Маман пропихнула меня в МГИМО. Сначала хотела оправить в какой-нибудь Оксфорд или Гарвард. Эти названия у нее в ранге тараканов в голове. Но я сказал, что не собираюсь ни зубрить в такой степени язык, чтобы нормально с ребятами общаться, ни бросать то, что у меня есть здесь. Друзья, девчонки, наши места, развлечения. Мамин «оксфорд» мы пролетели с левой ноги. И дело даже не в том, что моя мать директор. За нас всех все решено и оплачено с рождения. Нет, за них всех, кроме меня. Но я, конечно, на эту тему не распространяюсь. Как вспомню свое «счастливое детство», так вздрогну. Отца вечно нет, мать постоянно злая и дерганая. Слипшиеся макароны, дохлые пельмени после садика, где в туалете бегали тараканы.

Все у нас вдруг изменилось, как в сказке. И только мой папаша – режиссер не для всех – может считать, что дело в мамином таланте организатора и воспитателя. Он и институт считает моей заслугой. Папа далеко не дурак, я бы даже назвал его умным. Но ему так удобно – не заморачиваться, что откуда берется. Я обожал те редкие случаи, когда отец приходил в школу. Он выделялся на фоне других отцов, как гость из будущего. Классный, сдержанный, загадочный. И многие его узнавали, особенно девчонки: они смотрят такое кино. Я всю эту интеллектуально-психологическую муть не люблю, но признаю ее право на существование в одном случае – на папином достойном и неповторимом уровне. У отца в этом смысле нет конкурентов – он слишком не похож на других.

Остальные отцы – это сборище папиков или наглых мажоров. И никто не знал, что мой «папик» появляется в школе в образе супер-пупер попечителя «Нашего Оксфорда» Павла Тихоновича Макарова. Для мамы он Паша, а я его вообще никогда никак не называю. Когда разговариваю, обхожусь без обращения. Ему, кажется, все равно. Я ему вообще сам по себе до лампочки, хотя именно он стоит за всем, что мама для меня выбивает и покупает. То, что этот Паша, надутый дымом пузырь, мамин любовник, я понял очень быстро. Примерно после того, как узнал, что дважды два – четыре. И я считаю, мать нормально все устроила. Мы с ней вообще неплохо ладим. В одном пока никак не сойдемся. Я хочу свою квартиру, причем желательно подальше от родительской. Не собираюсь там жить постоянно, но у меня должно быть свое место для встреч с друзьями и девушками. Всем нам будет только удобнее. Но мамаша жутко ревнива в отношении меня. Ей нужно видеть, каких я женщин привожу. Дошла до того, что сказала: «Я не против, если к тебе будет приходить девушка, когда мы дома. И даже оставаться на ночь».

Она не против! А мне такой цирк нужен? Мамин любопытный нос и чуткие уши. Папа с его взглядом на людей: «Это брак, вырезаем». Короче, я пока кое-что снял, но это не вариант.

Но в интересном месте, оказывается, снял. Приехал как-то вечером с Надей, подругой, паркуюсь у двора, а мимо проезжает машина отца. Я Надьку послал в квартиру с ключами. Сам, говорю, за сигаретами сбегаю. Прошел несколько домов – стоит папина тачка. А у нее он с девушкой. Попрощались, он ее в щечку поцеловал. Я одно унаследовал от отца: у меня глаз-алмаз. Увижу кого-то, сразу запоминаю. А тогда посмотрел на адрес дома и по-тихому свалил. А девушка… Как вам сказать… Это не Надька. Это вообще не наши телки. Волосы длинные, почти до талии, густые, вьются. Глаза… Я не мастер описаний, но если бы мне такую, хоть на час… но, видно, не с нашим счастьем. А ночь с Надькой прошла отлично. Я папину девицу себе представлял. Может, конечно, просто подвез, но я уже говорил: он не дурак. И мужик не совсем обычный. А мама… Я люблю ее, благодарен за все, но похожа она на продавщицу из галантерейного отдела, как ни крути. И ничего не помогает – ни тряпки, ни косметика. Да и Паша у нее или у нас с ней. Так что тут все справедливо. Но дорого мамаша заплатила бы мне за такую инфу. Может, даже квартирой.

Валерий

Я брюзга, неврастеник, перфекционист в маниакальной степени. Возможно, профессионально непригодный. Режиссер всю жизнь рассказывает о человеке. О том, как он отвратителен в своей красоте, как прекрасен в уродстве. Какое бедствие его любовь, каким утешением в безумном беге за иллюзией станет провал и окончательный крах – единственная возможность остановиться и наконец остро и ясно все понять.

Примитивно говоря, я должен любить человека, каждого в отдельности и всю толпу в целом. Но я не люблю даже своих актеров. Если все получается, я люблю их образы на экране. А это, наверное, самолюбование. Хотя за пределами монтажного стола и экрана я и себя не люблю. Только иногда, в своем самом уравновешенном состоянии (для многих это и есть напряжение нервов и бурление в мозгах), я допускаю мысль, что прав: видеть важнее, чем тупо блеять от нежности. Что понимать – это значит пройти по осколкам чужого, отталкивающего, вывернутого наизнанку сознания. Что самый темный, жестокий и режущий собственные вены протест с проблеском крошечного, сурового, но вырванного из собственного сердца сострадания, – и есть любовь. Это, а не лубочная картинка, вбитая в слабые мозги и неразвитые эмоции. Да, понимание иногда возникает, но проблема человеческих отношений остается. Мне тяжело с людьми, ради которых я вроде бы живу и работаю. Я легче выношу любые рабочие столкновения, чем ежедневные контакты с женой и сыном. С Алисой, утратившей свою нежность, золотисто-бежевую мягкость и заматеревшей в уверенности и грубости крутой тетки, которая нашла способ выйти к приличным деньгам. Я соглашусь с тем, что это такой талант, но вычту все заработанные Алисой деньги из ее женского и человеческого образа. И у меня останется дешевая спекулянтка, которая дорого продает в том числе и то, что должна раздавать по долгу и призванию. Алиса – не просветитель, не воспитатель, не целитель робких душ. Она что-то вроде главаря то ли секты, то ли банды. И она бы очень удивилась, узнав, что я так подробно о ней думаю. В последние годы мы почти не разговариваем. Все свелось к нескольким отработанным дежурным фразам.

Сын Коля. Был когда-то прелестным пацаненком – и вдруг взрослый человек посмотрел на меня изучающим и подозрительным взглядом. И по каким-то фразам, реакциям я понимаю, что он начинен с головы до пят чужими и неприятными для меня качествами. Расчет, алчность, цинизм и с удовольствием растоптанная доверчивость. Впрочем, каждый имеет право выживать, как у него получается. Я допускаю свою вину или преступление в том, что мой сын никогда не искал у меня поддержки, совета, понимания. В самом сложном и мучительном возрасте взросления рядом с Колей была только мама, и от нее Коля узнал, что все двери открываются золотым ключом. Сейчас у него наверняка есть женщины, и он их, конечно, просто покупает. И это самое простое решение темы любви-нелюбви. Скорее всего, Коле повезло, что он не набрался моих сложностей и терзаний. Надеюсь, он это понимает и не держит зла.

Я выехал сегодня со студии в два часа ночи. Катя уехала на метро часов в одиннадцать. Я ехал медленно, пытался не думать о ней, потому что это бессмысленное занятие. Тот единственный случай, когда мысль сразу парализует желание каждого нерва ласкать ее образ. И что еще невероятнее – не на экране.

Звонок раздался с неизвестного номера. И мужской, незнакомый, требовательный и властный голос произнес:

– Валерий Смирнов? С вами говорит Арсений Васильев, отец Кати. Произошло несчастье: на Катю напали, она в больнице.

– Что случилось? Как? Кто? Что с ней сделали?

– Об этом потом, Валерий. Дело в том, что я следователь, правда, без ног и кабинета. И поверю только тому, что узнаю сам. Соберитесь, пожалуйста, это важно именно сейчас. Вспомните, когда она вышла, с кем, кто вообще перед ее уходом находился рядом. Кто мог испытывать к ней неприязнь… Да, и где вы были в это время – с одиннадцати тридцати до часу ночи. И кто вас видел… Прошу прощения. Но такова процедура.

Я, как зомбированный, отвечал на все его вопросы, чувствовал только боль в скулах, оттого что все кости и мышцы свело.

– Хорошо, – наконец произнес отец Кати. – В больницу вас сейчас не пустят. В ближайшие дни тоже вряд ли. Номер справочного телефона сейчас сброшу по смс. Я надеюсь на ваше понимание: когда нам всем станут известны подробности нападения, последствия, хотелось бы все обсудить до того, как вам придется отвечать на вопросы официального следователя. Здесь есть тонкости. К примеру, следствие может сразу направлять показания свидетелей к удобной им причине.

– Разумеется. Я приеду к вам, как скажете.

Как вылечить больные нервы, воспаленные мозги и постоянно ноющую душу… Наверное, только так, одним ударом, чтобы все уничтожить. И ты весь становишься просто страхом, одной болью, которую испытывает сейчас самое нежное тело. Ты весь – просто ненависть к тому, что увидели сегодня эти доверчивые, распахнутые навстречу радости глаза.

Часть третья

Под знаком беды

На Катю напали на улице, перед оградой двора их дома. Ударили по затылку тяжелым тупым предметом. Она упала, чувствовала, как по шее текут горячие струи крови, слышала мужские голоса. Они произносили грязные оскорбления, угрозы. Катя не потеряла сознание, но профессионально сыграла обморок. Сквозь опущенные ресницы она видела двух парней в куртках с капюшонами, надвинутыми на лицо. Как она рассказала Арсению в больнице, придя в себя, ей показалось, что они в какой-то момент испугались, что она мертва. Запомнила даже такой диалог:

– Смотри, у нее рука падает. Она не померла?

– Так она же теплая.

– Все трупы сначала теплые.

Кто-то расстегнул ей куртку на груди, кажется пытался нащупать сердце. Тут и появилась та машина, из которой вышел водитель и направился к ним. Налетчики убежали. Водитель Игорь Сергеев вызвал «Скорую» и полицию.

Арсений приезжал в больницу со своим другом и соратником – частным детективом Сергеем Кольцовым. Персоналу объяснил, что это просто его помощник в передвижениях. Жене Зине Арсений сказал, что ей незачем дергать девочку и рвать собственные нервы в больнице.

– Рыдать можно и здесь. Не отбирай минуты, в которые я с смогу что-то узнать и понять. Главное – их найти. Еще немного – и будет поздно.

И Зина послушно плакала дома. Она ничего не могла понять. Что-то такое все постоянно рассказывают, но она всегда допускала мысль, которую вслух не каждому скажешь. Такое случается с девицами, которые сами провоцируют, выставляются, вызывающе себя ведут. Поэтому с Катей ничего подобного произойти не могло. Она такая сдержанная, даже слишком отстраненная, чуть высокомерная с чужими. Тут что-то не так. И, насколько Зина понимала Арсения, он тоже думает, что это может быть не случайность.

– Ты их узнаешь, если увидишь? – спросил Арсений у дочери.

– Я очень старалась что-то запомнить. Сейчас в голове все плывет, но когда мозги встанут на место, я смогу, если увижу… Мне кажется.

– Ты моя дочь. Моя дорогая храбрая девочка. Все будет хорошо. Я говорил с заведующим: еще немного потерпи, потом мы заберем тебя домой. Он тоже, как и я, считает, что тебе полезнее всего домашняя обстановка.

– Папа, один вопрос. Валерий знает?

– Да, я сказал ему. Его просто пока сюда не пустят. Что-то передать? Твой мобильный мне отдали, чтобы тебя никто не беспокоил.

– Нет. Просто я подумала: а вдруг это как-то против него?