Рождение казака

Стенпанцев выпятил грудь колесом:

– Конечно.

– А ну, ступай, со мной, я испытаю каков ты, – похлопал по рукояти сабли, обрадованный таким ответом мужчина.

Пашины проверочные испытания начались с того, как он разгадал, что ему сейчас предстоит. Тело подростка слегка обмякло и заходило ходуном будто холодец, когда он зашёл вслед за есаулом в заставленное доверху тесноватое складское помещение, где престарелый ведающий продовольственными запасами ключник в чёрном сюртуке с потёртыми нарукавниками, скрючившись за столом, что-то строчил в амбарной книге поскрипывая заточенным гусиным пером, периодически макая его в чернильницу.

– Аркадий Игнатич, любезный, выдели-ка мне листочек какой, да пёрышко, – пробасил Емельян Прохорович.

Морщинистый старичок, бегло взглянул на осунувшегося паренька, которого есаул подтолкнул ближе к столу, и снисходительно осведомился у есаула:

– Чего это тебе приспичило?

– Да вот, мальца опробовать хочу. Коли справится, то рапорт писать усажу.

– Понимаю, твоими грабарками, тока саблю держать, – поднимаясь, прыснул ключник.

Отодвинув открытую книгу, ключник уступил место Паше, подложив перед ним листок серо-жёлтоватой бумаги. Степанцев зыркнул на случайно предоставленный ему образец письма, где буквы плыли ровной флотилией, и мозг опалило пониманием: «Мне сейчас влепят Красную карточку!».

Юноша бросил беспомощный взгляд на друга, который в паре метрах от него с сочувствием смотрел на происходящее, держа перед собой шапку с ангелом-хранителем. Елена Юрьевна, сжав кулачки, с подбадривающими ужимками поглядывала на сына.

Демонстрируя крутой норов, Аркадий Игнатич возмущённо спросил:

– Эй, ты долго глазами хлопать будешь? У меня работы не початый край!

– Так, бери перо и шибко пиши, – скомандовал Емельян Прохорович, и начал медленно диктовать:

– Начальнику Дворцового управления. Рапорт.

Со страдальческим выражением на лице, застывшим на некоторое время, как у расписанной печалью куклы, не твёрдой рукой Паша окунул орудие для письма в чернила и, сделал то, что от него просили.

Молниеносно взвинтившись от увиденного, есаул в ту же минуту громогласно осерчал, и поразил перекосившегося от такого напора юношу, своеобразной арифметикой:

– Что за дурень достался! Одна клякса! Две помарки! Три ошибки в четырёх словах сотворил! Ты какой грамотой владеешь, куриной?

Относительно справедливости высказывания по поводу чистописания, у юного писаря вопросов не возникло, однако насчёт ошибок он, по привычке, как если бы был дома на уроке русского языка или литературы, захотел поспорить: