Со двора, через распахнутое настежь окно, донесся громкий шепот:
– Яру-уша-а!
Ярослава нахмурилась, закатила глаза к потолку. Подобрав подол, забралась на лавку, высунулась наружу:
– Чего тебе? – сердито спросила кого-то невидимого Кате. Девочка пока осмотрелась.
Комната, в которой она оказалась – довольно большая, светлая, с большим, украшенным разноцветными стеклышками, окном. Почти посреди комнаты, у окна – стол, по краям – простые деревенские лавки. Рядом с сундуком, из которого вывалилась Катя, пристроился еще один, поменьше, с плоской крышкой. На нем лежала толстая, явно старинная книга. В самом углу, загороженная тонкой кисейной занавеской, была кровать с выложенными горкой подушками. Вот и все убранство.
Ничего общего с городской квартирой Кати.
– Яруш, – за окном голос мальчишеский, томно-взволнованный, влюбленный, – завтра на ярмарку жаб привезут, якутских… Помнишь ли?
С Ярушкиной ноги слетел туфель, со стуком ударился об пол:
– Ясно дело, помню. И что с того?
Сопение за окном.
– Аким! Не томи: чего явился-то? Матушка говорила, что голову тебе оторвет, коли ошиваться под моим окном будешь?
Снова сопение:
– Яруш, на речку придешь ввечеру? Все идут…
Ярослава нетерпеливо повела плечом:
– Некогда мне.
– Не придешь?
– Не приду. Матушка не пустит все одно…
– Так не ждать тебя?
Ярослава всплеснула руками:
– Так не жди, говорю ж тебе! Ступай уже! Вон, всю траву повытоптал!
И захлопнула окошко с разноцветными стеклами.
– Это кто был? – любопытство победило здравый смысл, скомкав чувство такта и выбросив его вслед за испуганным воробьем, лишившимся своих крошек.
Ярослава исподлобья глянула на Катю, передвинула подушку для иголок:
– Да никто, – сердито поправила ленту в косе, – Аким, кузнеца сын.
– Гулять зовет?
Ярослава стрельнула в Катю синими глазами, словно молнию метнула:
– Зовет! – руки с вызовом сложила на груди. – И замуж зовет!
Катя ошалело моргнула:
– Как «замуж»? Ты ж маленькая еще…
– Что значит «маленькая». Пятнадцать годков уже. Да он и не сейчас зовет… А, – она неопределенно крутанула пальцами над головой, – когда-нибудь.
– А ты что?
Ярослава вспылила, схватила свое рукоделие, сгребла в охапку, да запустила в шкатулку для рукоделия, косо примостившуюся рядом с ней на лавке:
– А то не твое дело!
– Прости.
Катя покраснела. И далось ей это, лезть не в свои дела… «Мне бы со своими проблемами разобраться», – сердце съежилось от тоски и понимания, что случилось что-то, непредусмотренное мамой: грифона-то она не нашла. И кошка-Могиня куда-то исчезла.
Она шмыгнула носом. Колючий комок страха и обида подкрался к горлу, перехватил изнутри. Глотать стало нестерпимо больно. И страшно.
Катя подняла голову к потолку, уставилась в гладко струганные доски. А слезы никак не желали закатываться назад.
Ярослава подсела рядом, дотронулась до плеча:
– Эй, ты чего? Обиделась, никак? – теплая ладошка вытерла Катины слезы. – Так я не со зла…
Катя с силой шмыгнула носом:
– А я не из-за этого! Ты все правильно сказала – не мое это дело. Мое дело – разобраться, где я оказалась.
Ярушка всплеснула руками, примирительно улыбнулась:
– А чего ж тут разбираться! То я тебе и так скажу, и пряника с тебя не возьму. Ты в светелке моей. А светелка моя в доме у бабушки моей, в Тавде-граде.
Катя нахмурилась. Ее познания в географии не помогали ей сообразить, где эта Тавда-град находится:
– А где это?
Ярушка удивленно уставилась на нее. В синих глазах мелькнуло недоверие:
– Шутишь? На Руси, три дня пути до Тюмени-града.
– А день какой сегодня?
– 18 июня 6915 года от сотворения мира,[1 - Петром 1 в 1700 году была проведена реформа, в соответствии с которой Россия стала использовать юлианский (древнеримский) календарь, по которому 7028 год от сотворения мира стал 1700 годом от Рождества Христова. Таким образом, 6915 год, в котором оказалась Катя, соответствует 1587 году по юлианскому календарю.] – пояснила Ярослава, увидев, как округлились глаза собеседницы. – Ты чего?
– К-как 18 июня? – Катя икнула от неожиданности. – Какого года, повтори?