Непростые истории 2. Дороги звёздных миров

– Я скучаю по дому и мирной жизни. Прусь к чертям под хвост через всю Вселенную, и даже не знаю, найду ли хоть когда-нибудь!

– Она может тебя забыть, возненавидеть и оттолкнуть. Заболеть или умереть. Во Вселенной возможно всё, – поддакивала Авал и опаляла дыханием ухо. – Но, пахоэхоэ, ты сам зашёл на этот корабль. Сам проделал разлом для новой жизни. Сам не сошёл ни на одной из остановок. Сам захотел найти.

Да, я уже не мог отступить. Не перед Авал. Горящей, яркой и неотвратимой. Как Ми-о.

– Всё-таки я ещё чего-то стою, – вздыхал я.

– Несомненно, – грохотала Авал и зловеще, во весь полный клыков рот, улыбалась. Тянулась ко мне рукой с удлиняющимися когтями и…

– Кор-р-рабль пр-ррибывает на планету! Повтор-р-ряю, кор-р-рабль пр-рибывает на планету!

2. Кувшинка

– Спасибо, что откликнулась, – вздыхал я, стоило очередной капле найти прореху в тенте и капнуть на нос. – Не знаю, что и делал бы, кинь ты меня в огненный список.

Важда вежливо приподнимала уголки губ и помахивала веером. Я ёжился и тёр руками бока, втягивал голову в плечи и пытался не отрастить жабры в переполненном влагой воздухе. Важда походила на рыбу выдвинутой вперёд нижней челюстью, синеватой кожей, глазами навыкате. И холодом утопленника, затягивающего тебя на дно. Осушители воздуха в кафе для инопланетян работали на полную мощность, но едва справлялись. Нескольких десятков метров твёрдых досок со стоящими на них жёсткими стульями под тентом не хватало. Вода, вода и ещё раз вода – я захлёбывался и задыхался. Но Важда – моя первая зацепка в поиске.

Не помню, каким чудом наткнулся на неё в Сети, но упоминание Ми-о выбило меня из колеи. Я недолго думал – написал. И она откликнулась.

– Мы правда учиться вместе, – булькала Важда и широко открывала рот при каждой гласной. – Ми-о – хорошая ученица. Но я вернуться, а она – дальше.

Важда показывала голограммы-фотографии с Ми-о, радостно улыбающейся, наигранно хмурящейся, размахивающей длинными руками, вопящей. Я жадно рассматривал её, пересчитывал фенечки, посмеивался над дырой в некогда ровном ряде зубов, любовался бликами на волосах. И понимал: что-то изменилось. Разумом я видел ту же Ми-о, что улетела покорять Вселенную, но сердцем не чувствовал её, хоть и радовался, искренне радовался любой возможности приблизиться к ней.

– Она приносит свет, – задумчиво втягивала коктейль Важда. – Все, кто учиться с ней, скучают.

Я хмыкал и кивал, передёргивал плечами и чесал уши, чтобы унялся настырный звон. Важда смотрела на меня в упор, не мигая, надев на лицо маску почтительной вежливости и лёгкого любопытства. Я чувствовал, что покрываюсь коркой льда.

– Вы переписываетесь? Ты знаешь, где она сейчас?

– Мы переписываться, – кивала Важда, – но я не знать, где она сейчас. Ми-о везде, – Важда поводила в воздухе перепончатой рукой, пытаясь описать чувство. – Я проплыть меньше рек, чем она посетить планет. Но я помочь тебе. Я знать, где она светила в последний раз – у Деревяшек.

Я недоуменно наклонял голову и приподнимал бровь, хлопал себя по лбу и тихо посмеивался: как грубо! Важда закрывала лицо веером и тихо стонала и булькала, то ли смеясь, то ли проклиная свой длинный язык. Не одни мы, невежливые люди, давали обидные прозвища соседям по Вселенной. Важда стремительно хорошела в моих глазах: значит, есть в ней что-то кроме ледяного сердца.

– Я понял и никому не скажу, – фыркал я в кулак, а она пыталась заморозить меня смущённо-разъярённым взглядом.

– Я найти ту, кто её видеть. Она обещать протянуть лист тебе.

– Ты связалась с ней… ними?! Важда, ты… спасибо тебе!

Я вскакивал и крепко обнимал её, любовался, как она от неожиданности роняла веер и не спешила его поднимать. Выражение её лица менялось, она позволяла промелькнуть растерянности, смущению и удовольствию. Появлялось нечто, похожее на румянец, сверкали глаза, и Важда хорошела. Становилась похожей на живого человека, а не утопленницу. Я смеялся и чувствовал, как жизнь наполнялась смыслом.

– Вы чем-то похожи, – задумчиво прикусывала губу Важда. – Кинуться через половину Вселенной лишь затем, чтобы понять. Люди сложны. Ваши эмоции сложны. Но рядом с вами интересно. Потому я помочь. Другие тоже.

– До других я ещё не добрался, – пожимал плечами я.

– И они помочь. Потому что ты. Мы себя знаем.

Я удивлённо смотрел на неё, но она замолкала, отворачивалась и с противным хлюпаньем втягивала коктейль. Ливень то усиливался, то утихал, но холод вновь беспардонно вгрызался в меня. Я не понимал Важду, но чувствовал, что нахожусь на правильном пути. Только бы не остановиться. Не позволить холоду стать внутренним.

– Отправляться сейчас. Ми-о с тобой.

3. Омела

– Ступай осторожнее – нам больно! – шелестело со всех сторон, и Орхи-и-Ихро капризно дули губки, покачивали ярко-красными волосами-лепестками и то и дело дёргали меня, оттаскивали от незаметной травинки и осыпали удушающей пыльцой.

Всё перед глазами плыло: зелёные ветви, листья, лианы вперемешку с яркими лепестками, нарядами, мишурой. Словно на планете царил вечный праздник, безумный и перемалывающий гостей на удобрения. Я не понимал, куда иду, от чего уворачиваюсь, зачем прыгаю. Только рюкзак молотил по спине, и, благодаря ощутимым ударам, я сохранял остатки разума. Запахи сбивали с ног, я почти висел на тонких, но сильных ручках Орхи-и-Ирхо, периодически оплетающих чуть сильнее, чем следовало.

– Ми-о смеялась с нами, – щебетали с двух сторон девчонки. – Хотя она так мало побыла: мы так редко покидаем Дом, и она это знает, но всё равно убежала, лишь обещала, что приедет, мы уже отсчитываем дни – как думаешь, она выполнит обещание? Хорошо, что ты прилетел: ты уже второй человек, мы такие счастливые, про нас все-все будут говорить, а может, Мама раньше отпустит, мы же уже большие, давно созрели, но она всё медлит, нам так скучно! Мы можем создать новый Дом, где нас тоже будут называть Мамой, и мы никого не будем держать долго, мы должны расти, а не спать, другие планеты – так здорово, просто не можем дождаться, когда Мама решится!

В ушах звенело, я мотал головой и отсчитывал каждую секунду, проведённую в компании Орхи-и-Ирхо. Мне повезло, что «деревяшки» оказались вполне себе зелёными побегами, открытыми к новым контактам, но их любопытство, доброжелательность и открытость переходили все разумные пределы. Они едва не потеряли кулон, распотрошили рюкзак – складной нож я утратил безвозвратно – выпытали мельчайшие подробности моей жизни и теперь делились своими задумками и планами. В бесконечном потоке информации я не мог не то что ухватить суть, а забывал, с чего вообще начинался разговор.

– Ми-о, – изредка удавалось вставить мне.

– Ми-о хорошо, – беззлобно вздыхали они. – У неё Дом в сердце, можно сказать, вся Вселенная – Дом, никаких ограничений, у нас не так, мы прорастём раз и навсегда, станем Мамой, станем главной частью Дома и больше никуда не двинемся. Ми-о везде, перелетает с планеты на планету, когда хочет, она не врастёт, вы, люди, не пускаете корни, можете постоянно делать всё, что угодно! Скажи, тебе нравится летать, ты тоже, как и Ми-о принадлежишь Вселенной, наверное, это так здорово, не удивительно, что ты кинулся её искать, тебе достаточно встать – вы похожи, пусть и не как мы.

– Спасибо, наверное, – бормотал я. – Мы тоже можем врастать. Мне просто… повезло. Я тоже оказался достаточно зелёным.

– Люди такие забавные! – смеялись Орхи-и-Ирхо. – Вы не можете быть зелёными, вы постоянно в разноцветье, у вас нет корней, вы можете всё. Мы хотим пожить рядом, сможем рассказывать росткам, пусть знают, что можно двигаться, но мы сами будем их охранять, кто-то должен заботиться, иногда нужно и врастать, мы будем большими и сильными, будем смотреть, а они пусть бегут, им нужно бегать, уходить. Им нельзя врастать. Врасти всегда успеешь.

Орхи-и-Ирхо задумчиво замолкали и хмурились, сворачивали лепестки, а я наслаждался хоть кратковременным спокойствием, когда меня никто не тянул за волосы, не пытался залезть в карман или дунуть в ухо. Бедная Важда – не представляю, что она перенесла.

– Ми-о правильно летает, ей нужно летать, – тянули Орхи-и-Ирхо. – И тебе нужно, мы видим, ты умеешь ходить по земле, но это все умеют, а ты и летать умеешь, нельзя об этом забывать. Мы не знаем, где Ми-о, Ми-о постоянно летает, мы не можем уследить, много друзей, много шума, но Эа знает, Эа всё знает – и тебе покажет. Эа умная, она не умеет ходить по земле, только летать, потому поможет, она любит помогать.

– Эа?

– Тебе далеко, где все летают и всё видят, ты найдёшь Ми-о, только о нас не забывай, хорошо? Может, мы тоже полетим, мы тогда тоже разыщем тебя, и Ми-о, и всех, будем вместе, а когда станем Мамой, примем в гостях, познакомишься с ростками, может, они полетят с тобой. Если ты будешь жив, мы не помним, сколько вы живёте, тогда придётся нам самим, чтобы увидеть тебя, так здорово болтать с человеком, а летать, уверены, ещё веселей!

– Да, конечно, – бормотал я.

– Ты только не врастай не вовремя, ладно? Твоё время – лететь.

4. Астра

– Помочь себе можешь только ты сам, – и я не спорил, позволял выворачивать себя наизнанку, освещать самые дальние уголки души.

Эа звенела, нежно перебирала четырьмя пальцами волосы на моей голове, искорки-эмоции вспыхивали и гасли в её полупрозрачном теле, отдавались взрывами сверхзвёзд под закрытыми веками. Я видел и чувствовал всё: растворился в воздушных потоках, смешался с каждым эатянином, целой планетой – и поспешил дальше разноцветными прыжками эмоций. Лишь бы на этот раз успеть, ухватить за кончик мыслей… Уходила. Вытекала словно вода между пальцев, оставляя липкое ощущение досады.

– Тише, тш-ш, – переливалась оттенками розового Эа, касалась носом щеки и неожиданно сильно впивалась пальцами в кожу, охала и теряла форму, в последний момент успевая вернуть себе человеческие очертания. – Мы все связаны нитями, тянущимися через Галактики, – шелестела Эа, – единые и неделимые, словно ваши Атланты. Ты тянешься в верном направлении, но маяк нужно обойти, иначе он ничем не отличается от скалы.

Я поднимал руку и осторожно, едва касаясь, водил пальцами по её щеке – лицо деформировалось, вгибалось, внутри пробегали цепочки разрядов. Странные ощущения: словно трогаешь сладкую вату, которая не липнет а, наоборот, отталкивается от кожи. Нет, не вату – на периферии сознания мелькали тени ассоциаций, вспыхивали искрами салюта и гасли прежде, чем я успевал рассмотреть. Голова гудела: способ связи эатян ломал меня, перегружал, словно современный антивирус древний Майкрософтский компьютер. Слишком много всего и сразу – запахов, чувств, образов. Всего того, к чему я долго предпочитал не иметь отношения.

Вселенная жила. С каждой новой иглой боли я чётче видел, как она дышала. Звенела, шуршала, пела и ворчала. То и дело рождалась новая жизнь и угасала старая, инопланетяне и люди мирились и ссорились, замирали на месте и шли вперёд. И я – все мы – плыли в бесконечном потоке.

– Не удивлюсь, если стану поэтом, – бормотал я и сдерживал улыбку.

– Пришли стихи, – перезванивала колокольчиками Эа и нежно дула на лоб. – К нам редко прилетают люди. Ещё реже они не забывают побаловать меня подарком.

– Ты часто помогаешь так?

– Нет. Кроме Ми-о, ты – четвёртый, кто смог увидеть жизнь. Вы слишком закрыты, чтобы не бояться шагнуть в ураган. Впрочем, другие Эа рассказывали, что и у них некоторые твёрдые смогли выйти за порог. – Я растворялся в её голосе. – Нет стен, кроме тех, что вы себе придумываете. Вы такие твёрдые, что, когда наши расы встретились впервые, мы испугались. А после расстроились: вы похожи на закованных в броню детей, которые кусают протянутую руку. Наша жизнь не в пример легче, но у вас куда больше возможностей. Мы не можем покинуть свою планету, иначе рассеемся, а у вас есть металлические крылья. Мы едины с Вселенной. Вы замыкаетесь в панцире. Но некоторые в прошлых жизнях были с Эа.

– Открылся, говоришь, – шептал я и закрывал глаза.

Эа тихо позвякивала, журчала и невесомо обнимала меня. Иглы утихали. Я чувствовал себя моложе, энергичнее, все тревоги растворялись в черноте Вселенной. Да, я изменился. Полётом за полётом, словом за слово. Незаметно, неосознанно – изменился. Ми-о показала, как может быть, и однажды это знание открылось для меня в полной мере. И я искал. Возможность, идеал – себя.

– Знаешь, во Вселенной много тех, кто в прошлой жизни звенел на Эа. Пусть сейчас они кажутся полными противоположностями, но теперь я понимаю. Вселенная любит отчаянных. Тех, кто светит, кто не врастает.

Эа зачарованно слушала и кивала. По её телу пробегали золотые искры, которые щекотали меня, заставляли дурачиться и пытаться их поймать. Мы становились воздушней, добрее. Исчезали ограничения, и жизнь представала передо мной во всей красе.

– Почему раньше я этого не понимал? – риторически вопрошал я Вселенную, и та в ответ философски пожимала плечами. – Почему порой доходит так трудно?

– Всё в своё время. Лишь бы не проспать, – фыркала всплеском Эа.

– Я всё ещё хочу с ней встретиться. Поблагодарить.

Я закрыл глаза и «потёк», легко, струящееся. Мимо огненных сверхзвёзд и коричневых карликов, беспросветной черноты и ярких солнц. И она откликнулась.

– Встречай её.

5. Незабудка

– Влад, это, правда, ты?!

Ми-о махала рукой и громко смеялась. Вокруг неё постепенно образовывалась зона отчуждения, и я усмехался: как всегда, слишком много энергии. Волосы торчали в стороны, фенечки стукались друг о друга и негромко звенели. Я подошёл к ней, и мы крепко обнялись. Я скучал. Я скучал и буду скучать, но…

– Как хорошо, что ты до меня докричался: успела билет на более позднее время взять. Только представь: что работа, что командировки, нигде ни посидеть нормально не могу, ни отдохнуть. Вечно в движении. Не то чтобы я жаловалась, всегда так хотела, но мои скучают. Смеются, что у них мама бывает в доме реже, чем президент, не жалуются – а я всё мечтаю взять нормальный отпуск, их в охапку – и чтобы не думать.

Ми-о щебетала, не давая мне и рта раскрыть. Так знакомо – и я улыбался, наслаждался переполняющими ощущениями счастья и лёгкости. На нас оглядывались, пока мы шли в кафе при космодроме, косились со всех сторон, какие-то дети тыкали пальцами – а мне хотелось захохотать в голос и обнять их всех, крепко, чтобы дурость повылетала из голов, пригласить с собой на корабль и лететь, лететь в неведомые дали. Ми-о звенела браслетами, я размахивал руками, и скучному миру не удавалось захватить нас.

– Здорово, что мы встретились здесь, на твоей родной планете. Есть в этом какой-то знак, – заливалась Ми-о и, прищурившись, покачивала стул в кафе. – Ничего здесь не изменилось: всё старое, хлипкое и нуждается в ремонте. Зато подают под видом ретро и дерут в три раза больше денег. Как твой дом?

– Разваливается. Как и всё здесь, что старое, хлипкое и нуждается в ремонте, – передразнивал я её и вскрикивал от несильного, но прицельного тычка в ногу. – Но мы не могли встретиться где-либо ещё.

– Твоя правда, – хмыкала Ми-о и заправляла прядь за ухо. – Где всё началось, там и должно вновь начаться.

Мы больше разговаривали, чем ели, изучали друг друга с детской непосредственностью. Ми-о рассказывала о своей неспокойной, но от этого более любимой, жизни, вспоминала школьные годы со мной, рассказывала про учёбу детей и работу мужа. Она вся сияла, и официанты, пусть и поджимали губы оттого, что она слишком громко извещала планету о себе, всё равно заглядывались на неё. Не удивлюсь, если однажды встречусь с кем-то из них на просторах Вселенной.

– Ты так изменился! – восклицала Ми-о. – Помню тебя маленьким букой, которого постоянно тормошила, чтобы ты хотя бы распрямился и поднял голову.

– Зато ты всё такая же: суетная, энергичная. Разве что постарела чуть-чуть, – фыркал я.

– Вот кто бы говорил! – возмущалась Ми-о, отнимала у меня чашку с чаем и пила сама. – Я молода и прекрасна до скончания Вселенной!

– Верю. Твоей семье повезло с тобой. Мне тоже, – улыбался я и окончательно отпускал тот образ, что взращивал годами. Ми-о была реальна. Ми-о сидела рядом. Живая, яркая, стремящаяся вперёд. И её я тоже отпускал. – И остальным. Они тебе привет передавали.

– Точно. Всё собираюсь их навестить, но работа не выпускает из клещей, – постукивала пальцем Ми-о. – Как-нибудь сбегу ночью в гости. Личное время, пусть попробуют возразить.

– Это точно, – вставал я и смотрел, как по информационному табло бегут строчки. – Прости, что так мало. Проводишь?

– Конечно, – улыбалась Ми-о, задвигала шатающийся стул и позволяла галантно взять её под руку.

Мы выходили в шум космопорта, спешащую, гудящую толпу. Ми-о смотрела в сторону выхода в город, на посадочные площадки, на меня. Я выдерживал драматическую паузу и под звонкий смех вёл её к посадочным площадкам.

– Я рада, правда, рада, – шептала Ми-о, крепко меня обнимала и решительно отталкивала. – Лети. Живи. Впереди вся Вселенная.

Я вытаскивал из кармана медальон, надевал его на шею, махал рукой и спешил к кораблю. Пора было строить свою жизнь.

Владимир Яценко

О себе: Пишу, что вижу, и о чём думаю. А поскольку с четырёх лет читаю только фантастику (спасибо папе), то и оформляю свои размышления в виде фантастики. Из всей фантастики предпочитаю научную (чем «твёрже», тем лучше). Убеждён, что мир спасёт не красота, а научная фантастика. Только она мотивирует молодое поколение учиться и не только любоваться звёздами, но и мечтать о них.

Спасение человечества в звёздной экспансии. Но чтобы лететь к звёздам, кто-то должен придумать, как это сделать. И этот «кто-то» может черпать силы и вдохновение только в научно-фантастической литературе.

Страничка ЛитРес – https://www.litres.ru/vladimir-yacenko/

Бродяги

12

Поздний вечер и потрескивание пылающих сучьев если и настраивали беседу на душевный лад, то как-то незаметно. Егор злился, осознавал свою беспомощность перед напором чужой враждебности, и злился ещё больше.

– Потому что сволочи, – спокойно сказал Глеб. – Нет им до нас дела. Ждут не дождутся, когда мы подохнем. Тогда гарантированно скапутится последний пришелец, всё устаканится, и можно будет выпить за мир во всём мире. Тем более что он уже наступил.

Отработанным движением он сорвал крышку с консервы и, давясь и захлёбываясь, вывалил кукурузу в глотку. Крякнул, отдышался, вытер рукавом губы. Консервная банка полетела в огонь, а Глеб потянулся за бутылкой.

– Вы только что съели пол-литра кукурузы, – сдержанно заметил Егор. – И пьёте дорогой кагор. Продукты, одежда, жильё… даже этот мангал из нержавейки вам доставили бесплатно. Почему же «сволочи»?

– Молод ты ещё, – стукнул зубом по стеклу Глеб, прикладываясь к бутылке. Сделав порядочный глоток, счастливо улыбнулся. – Жизни не знаешь. Посчитай, во что человечеству обошлась эта подачка? Зато есть возможность вести наблюдение за пришельцами в естественных условиях!

Размахнувшись, он швырнул бутылку в своего стаука, но промахнулся. Тогда выхватил револьвер и расстрелял в пришельца весь барабан до щелчка. Каждый выстрел отбрасывал «гостя со звёзд» на полметра. Когда патроны закончились, стаук характерными заметающими движениями приблизился к Глебу и положил к его ногам пули. Потом, так же танцуя, вернулся на место, где стоял перед расстрелом.

– Каждый раз так, – скрипнув раскладным стулом, сказал Глеб. – Приносит пули, как собака мячик. Не знаешь зачем?

– За тем же, что и собака, – удивился вопросу Егор. – Думает, что вы с ним играете. Предлагает продолжить игру.

– Думает? У него нет мозгов, чтобы думать, парень. А ты заметил, что стреляю я лучше, чем бросаю?

Егору захотелось ударить Глеба. Рядом лежало несколько запечатанных бутылок, а револьвер был разряжен. Так что исполнить желание можно было без труда, не опасаясь мгновенной расплаты. А утром они с Достиком уйдут…

Тревожно задёргалось левое веко, и будто крапивой обожгло поясницу.

«Не согласен, опасность», – сигналил Достик.

«Я не смогу его ударить, – мысленно успокоил друга Егор. – Я буду его ненавидеть и презирать, но не ударю. И за это ненавидеть и презирать себя буду ещё больше, чем его…»

– Ухожу утром, – сказал Егор. – Зашёл попрощаться.

– Скатертью дорога, – не повернув головы, ответил Глеб. – Главное, не забудь отходной лист подписать. Иначе не выпустят.

– Нет. Достика не отдам. Попробую уйти без отходного.

– Достик?

– Говорил уже. Я так называю своего пришельца.

– Верно, говорил, – скривил улыбку Глеб. – А я ответил, что это безумие. И то, что ты задумал, тоже дурость. Погранцы и санитары специально под это дело натасканы. Они твоего стаука за километр унюхают. А собаки – за пять. Пришельца из гетто не вынесешь. Чего тебе не сидится?

– Не могу долго на одном месте. Задыхаюсь. Хочу, чтобы каждый день новые горизонты. Проблема с головой. Сами сказали: «безумие»…

– Тоже мне «проблема», – фыркнул Глеб и громко икнул.

Ничуть не смущаясь, отыскал мутным взором Достика и бросил в него револьвер. Не попал.

– Сдай его белым халатам, получи премиальные и катись к своим горизонтам. Будь счастлив, человек!

– Не могу, – севшим голосом сказал Егор. «Если бы он попал в Достика, я бы его точно ударил!» – Он мне друг. У меня, кроме него, никого нет.

– Дурик ты, – устало сказал Глеб. – Дурик и чудило. Разве ты из соломы?

– Нет.

– А пришельцы – из соломы. Нету в них ни капли человеческого. Разве что вонь и назойливость. Или твой не воняет?

– Можно притерпеться.

– Можно, – легко согласился Глеб. – И с крыши вниз головой – тоже можно. Или в омут с камнем на шее. А потом с разбегу под поезд. Я, к примеру, в резервации только потому, что здесь хорошо. Повезло мне, понимаешь? Вытащил счастливый билет. Кормят, поят, одевают… всё бесплатно. Это ты правильно заметил. Опять же кино, вино, Интернет. Всё на халяву, бери – не хочу. Кому особенно неймётся – тренажёры, бассейны, стадионы. Девки под видом туристов приезжают. И не сказал бы, что шибко разборчивые. Сиди себе у компа и путешествуй в своё удовольствие. Кто тебе мешает?

Егор попробовал объяснить:

– Фотки и фильмы – это другое. Нужно, чтобы ветер на лице и пыль на ботинках. Свобода – это когда всюду небо, и взгляд скользит в бесконечность. Идёшь, куда хочешь. Останавливаешься, где хочешь. Краски, запахи, звуки…

– Запахи? Какие «запахи», когда рядом эта вонючка?!

Глеб наклонился, выхватил из сумки с продуктами второй револьвер и снова разрядил его в своего пришельца. Тот, как заводной, с поклонами и реверансами принёс пули, и вновь вернулся на место, терпеливо ожидая продолжения игры.

Егор почувствовал, как вспотели ладони. «Хорошо всё-таки, что я его не ударил, – подумал он. – Впрочем, Глеб не стал бы стрелять. С такими кулаками, чтобы проучить меня, ему револьвер не нужен».

– Знаю, что бесишься, – неожиданно по-доброму сказал Глеб. – Видел, как ты лентами украсил платаны на плацу. Зачем?

– Хотел, чтобы у нас появилось что-то новое. Типа «Нового года».

– Ничо так. Красиво. Где столько разноцветных ленточек нашёл?

– На аэродроме. Там, на юге, – Егор показал пальцем на юг. – Вы, наверное, не знаете, что у резервации есть аэродром?

– Понятия не имею, – равнодушно согласился Глеб.

– Две километровые полосы и десяток бетонированных стоянок для самолётов. Пустые, конечно. Но в одной из подсобок диспетчерской вышки лежат полсотни парашютов. Отличный материал. Шёлк! Я взял три рюкзака. Склеил воздушный шар. А остатки выкрасил и порезал на ленточки…

– Молодец! – оживился Глеб. – Вот это по-нашему: в лоскуты, на мелкие кусочки! Почему только три? Надо было всё порезать.

– Разрешили только три. Я спрашивал.

– Спрашивал? – разочарованно протянул Глеб. – А вот это ты зря. Анархия у нас. Бери, что хочешь, и ни с кем не разговаривай. Потому что даром. Странно, что тебе здесь не сидится. Я думал, гетто – рай для бродяг.

– Бродяга – это человек, который бродит, – рассудительно сказал Егор. – Человек, который берёт без спросу, называется по-другому. Я всегда отрабатываю за всё, что беру. И всегда спрашиваю.

– Отрабатываешь?

– Грязной работы хватает. Такой, за которую не всякий возьмётся: выкопать старое дерево. Напилить и наколоть из него дрова. Переставить нужник в новое место. Побелить стены, выправить окна-двери… Или что попроще: вымыть посуду, начистить овощи… Мне же не деньги нужны – только еда, душ, прачечная. Редко – одежда, обувь. Иду, куда глаза глядят. Но на зиму, конечно, останавливаюсь. Зимой за дачами зовут присмотреть.